Взятие Вудстока

Большая часть живших в этих краях антисемитов и перемещенных нацистов к насилию склонности не питала — по крайней мере, так оно было до конца этого лета, до времени, когда происходившее здесь приняло оборот причудливый и неожиданный. Многие из них довольствовались возможностью выражать свое неудовольствие существованием и нашего отеля, и семьи Тейхбергов, исподтишка.

Имелась в Бетеле одна бутербродная с баром, в которую я нередко заглядывал из-за ее великолепных сэндвичей с пармезаном. Владел ею малый по имени Бад, известный также как Джо, живший прямо над баром вместе с тремя взрослыми сыновьями, рядом с которыми любой кирпич выглядел великим мыслителем. Как-то после полудня я зашел в его заведение и застал Бада в обществе нескольких сильно пьяных и встрепанных представителей местной интеллигенции. Видимо, Бад задавал торжественный прием.

— Я вчера проезжал вечерком мимо вашего дома, — сообщил мне Бад с жидкой и злобной улыбочкой, — и увидел кое-что странное, каких-то выходивших из мотеля жирных баб. Вы чего, за добавочную плату разрешаете толстым девкам вытворять в мотеле всякие грязные штучки? Мы вот с мальчиками гадаем, вы хоть простыни-то из-под них потом стираете? Я, например, грязным лесбиянкам комнат никогда не сдаю.

Пока Бад с таким остроумием делился своими наблюдениями, «мальчики» сидели, уткнувшись носами в выпивку, хихикая и отдуваясь, точно гиены, ждущие, когда их добыча совершит ошибку.

— Это были две увечные монахини, Бад, — ответил я. — Женщин, которых ты видел вчера вечером, изранило в Корее, когда они выносили наших солдат с поля боя. Осколки мин лишили их, бедняжек, зрения. Вот они и пьют, чтобы забыть, через что им пришлось пройти.

Гиены захлопнули пасти и теперь взирали на меня с явным смущением.

— Впрочем, — продолжал я, — если ты думаешь, что героинь вроде них не следует принимать в нашем замечательном городе, давай поговорим об этом на следующем заседании Торгово-промышленной палаты.

Вследствие странного выверта судьбы я стал президентом Торговой палаты Бетела. Я вступил в нее, чтобы попытаться как-то оживить дела в Бетеле вообще и «Эль-Монако», в частности. А поскольку образование я получил лучшее, чем все прочие ее члены, они провели голосование и выбрали меня своим президентом. Остальное можете вообразить сами.

Пока я спускался по шоссе 17Б с холма, мне показалось, что кто-то из дружелюбных местных жителей запустил в мою сторону камнем. Впрочем, стоило мне приехать на ферму моего друга Макса, как все заботы этого рода меня покинули.

Макс был местным молочником. Он и его жена, Мириам, владели красивейшим во всем округе Салливан участком, состоявшим из пологих холмов и неглубоких ложбин. Макс изучал в Нью-Йоркском университете имущественное право, но в 1940-х перебрался на север штата, чтобы организовать здесь молочное хозяйство. С ходом лет Макс и Мариам создали самое крупное и успешное производство молочных продуктов во всей восточной части штата, включавшее в себя большой морозильный комплекс и парк грузовиков, которые развозили их продукцию по всему штату Нью-Йорк и по северной части штата Пенсильвания. Вдвоем хозяйничали они и в созданным ими при ферме магазинчике, который торговал их продуктами, и нехитрой бакалеей. Не расстававшийся с трубкой, мудрый и по-отечески добродушный Макс был человеком редкостных качеств, единственным среди местных жителей настоящим моим другом. Каждый год я изо всех сил старался привлечь в Уайт-Лейк побольше людей — а стало быть, и побольше бизнеса, организуя фестивали музыки и искусства. Кроме того, я ставил спектакли в театрике, устроенном мной в амбаре, который стоял на принадлежавшей нам земле. Макс бесплатно обеспечивал наших зрителей производимыми им продуктами — йогуртом, мороженым. Кроме того, он объезжал на своем красном грузовичке город, расклеивая в разного рода местных заведениях афиши нашего фестиваля или очередной театральной постановки. И при этом неизменно настаивал на покупке для себя билетов на спектакли и концерты.

Нередко я заезжал на ферму Макса просто для того, чтобы выбраться из сумасшедшего дома, которым был наш отель, и отдохнуть от отца с матерью — не говоря уж о славных жителях Уайт-Лейка. Вот и сегодня я прошелся по его приятно привычному магазину, набирая упаковки молока, йогурта, масла, джема и кое-какой бакалеи. И беседуя, тем временем, с Максом.

— Так что, Эллиот, фестиваль этим летом будет? — спросил Макс.

— Ага, — ответил я.

— Какие-нибудь особые гости предвидятся?

— Да нет, обычные группы, пытающиеся выбиться в люди. По большей части местные, — сказал я. — Скорее всего, мы оглушим с десяток людей и чуть больше разозлим, однако музыкальный фестиваль будет таким же, как прежде.

— Я непременно приду, — сказал Макс. — Ты многое делаешь для нашего города, Эллиот. И, видит Бог, нам это необходимо. Если потребуется какая-то помощь, дай мне знать. И привози любые афишки, буклеты, какие у тебя появятся, я распространю их по городу.

— Спасибо, Макс. Надеюсь, в этом году народу соберется побольше.

Единственными людьми, на появление которых я мог точно рассчитывать, были Макс, да владельцы «Гроссинджерса» и других крупных курортов.

— Ты продолжай делать, что делаешь, Эллиот, — сказал Макс. — Как знать? Вдруг о твоем фестивале заговорят, и он станет популярным. Всякие бывают сюрпризы.

— На это не рассчитывай, Макс. Ходят упорные слухи, будто гангстеры свозят в Уайт-Лейк трупы, чтобы хоронить их здесь, потому что знают — что в Бетел попало, то пропало.

Макс, пробивавший на кассовом аппарате цены моих покупок, рассмеялся.

— Но за поддержку спасибо, Макс. Мои фантазии, это все, что в последнее время держит меня на плаву.

Они да добродушное спокойствие моего друга, Макса Ясгура.

Сказать по правде, фантазий у меня было многое множество и с самыми потаенными, самыми близкими моему сердцу я не мог поделиться ни с кем из жителей Уайт-Лейка, да если на то пошло, и с остальным миром тоже. И одна из них относилась к этому безрадостному поселению и к бремени, которое я называл мотелем. Я мечтал организовать музыкальный фестиваль, который привлечет в Бетел людей, и они заполнят мой мотель, и принесут такую прибыль, что я смогу продать его какому-нибудь богатому дурню. Пока, за те четырнадцать лет, что мы им владели, мотель никакой прибыли не принес, да и фестивали мои, благодаря проклятию Тейхбергов, тоже. Однако фантазии — штука живучая и по причинам, остававшимся для меня полной загадкой, я все еще продолжал на что-то надеяться.