Жизнь и приключения Лонг Алека

— Ах вы так?! — заорал Буткевич. — Так получайте!

Он толкнул снежного человека. Отскочили голова и рука С метлой.

— Не трогай! Не ты делал! — закричал маленький реалист.

Тогда Буткевич натянул ему башлык на глаза и толкнул в снег. Но мальчишка поднялся, бросился на обидчика. Он уже ревел, сквозь слезы повторяя: «Не смей! Не смей, не ты делал!» — и молотил кулаками по животу Буткевича: до лица ему было не достать. А Марк под хохот товарищей толкал малыша в снег. Так повторялось несколько раз. Мальчишка остервенел. Это уже перестало походить на забаву. Маленький самоотверженно наскакивал на большого. Он что-то кричал, плакал, но не отступал.

Наконец Буткевичу надоела игра, он схватил мальчишку за шиворот, наклонил ему голову и, приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе!» — принялся «кормить» его снегом. Ногой он толкнул снежного человека. Тот совсем развалился.

Лешка и Вольдемарс стояли молча, наблюдая за резвившимся Буткевичем, но когда Марк начал мучить мальчишку, Чибисов не выдержал.

— Хватит. Отпусти его, — тихо сказал Лешка, подходя к Марку.

Буткевич разжал руки и удивленно взглянул на Лешку:

— И ты здесь, Чибис? Тебе-то какое дело? Мотай отсюда, а то как бы чего не вышло…

Мальчишка, воспользовавшись свободой, убежал к своим. Приготовишки не приближались, но и не расходились, с интересом наблюдая за тем, что произойдет дальше. Чибисову не хотелось драться.

— Свинья ты. На слабых нападаешь, — проговорил он и, повернувшись к Марку спиной, пошел к воротам. За ним, удивленный таким мирным исходом ссоры, шел Скундра.

— Что, испугался? Сдрейфил? — закричал Буткевич вслед Лешке.

Лешка не обратил никакого внимания на эти выкрики, на смех реалистов. Он вышел из сада, пожал руку Вольдемарсу — тот жил в противоположной стороне — и повернул за угол. На душе у него было скверно.

«Зачем Марк это сделал? — думал он. — Зачем развалил снеговика, накормил малыша снегом, поиздевался вдоволь?.. Зачем? Потому что сильный, знал, что те ответить не смогут… Надо было все-таки ему рожу набить».

Чибисов неторопливо брел по узким рижским улочкам. Мимо проезжали маленькие извозчичьи санки. На них важно восседали хорошо одетые господа и дамы. Наверное, было так приятно прокатиться по первому снегу. Санки появились только сегодня.

Лешка взглянул на большие позолоченные часы, свисавшие на кронштейне у ювелирного магазина Альбрехта. Они показывали половину пятого. Время позднее. Обычно он возвращался домой на час раньше. Все этот первый снег! Лешка решил зайти за отцом на службу. Тот кончал в пять часов. Пойдут домой вместе. Может быть, заглянут по пути в знаменитое кафе Шварца и отец купит марципаны, которые так любит Лешка. Наверное, купит. Он всегда так делает, когда Лешка заходит за ним.

Вообще, Лешке нравилось бывать в брокерской конторе[2] Нудельмана. Отец служил там во фрахтовом отделе. Помещалась контора на Известковой, одной из самых шикарных и богатых улиц Риги. Короткая и неширокая, она сверкала витринами магазинов. Чего-чего тут только не продавалось! Тончайшее дамское белье, мужская одежда, французская парфюмерия, золото, бриллианты… Только поглядеть на всю эту роскошь доставляло удовольствие. За зеркальными стеклами витрин стояли мужчины с усиками, одетые во фраки, спортивные костюмы, смокинги, и, опираясь на дорогие трости, «беседовали» между собой. Восковые красавицы с тонкими прозрачными руками купались в разноцветных кружевах или застывшим взглядом глядели на дорогие меха, разложенные перед ними. Почти каждый месяц витрины обновлялись: хозяева выставляли новые товары, одевали манекены в другие костюмы. А Лешка любил эти восковые фигуры.

Старик Нудельман, хозяин брокерской конторы и двух пароходов, ценил Чибисова-старшего. Иван Никандрович отлично владел двумя языками, раньше плавал штурманом на судах, побывал во многих странах и потому в деталях знал все, что касалось пароходов, грузов, ремонта, страховки. Когда совершались сделки с иностранными судовладельцами, Нудельман всегда приглашал принять участие в них и Чибисова.

Для того чтобы найти контору Нудельмана, нужно было дойти до большого гранитного дома в конце Известковой, подняться на две ступеньки вверх, толкнуть тяжелую дубовую дверь со львиными головами и медными кольцами. Посетитель попадал в обширную приемную с креслами, столиками, устланную красной ковровой дорожкой. Там его встречал швейцар Круминьш, в ливрее, в фуражке с золотой лентой, и почтительно провожал в кабинет к хозяину или в помещение, где за длинным застекленным барьером с окошечками работали служащие конторы. За таким окошечком с надписью «Фрахты» сидел Иван Никандрович.

Когда Лешка приходил к отцу, он обычно просовывал голову в окошечко, тихо говорил: «Папа, я пришел» — и уходил в приемную, где садился в кресло и принимался перелистывать красочные рекламные проспекты судоходных компаний или английские журналы. Все здесь было мило его душе. На стенах висели фотографии разных пароходов, карта мира с разноцветными путями кораблей, в углу на высокой тумбочке стояла бронзовая скульптура, изображавшая рыбака в зюйдвестке, с фонарем в руке, а в застекленном специальном шкафу помещалась большая модель парохода Добровольного общества. Лешка мог часами разглядывать эту модель. Все у нее было сделано как настоящее. Якоря, кнехты, шлюпки и даже штурвал… Крохотное, но здорово сделано!

Лешке нравилось наблюдать за иностранными моряками, чаще это бывали солидные капитаны судов, неторопливо ведущие разговоры на английском языке. Они нещадно дымили трубками, сигарами, папиросами, и потому в приемной всегда висело голубоватое облачко душистого медового дыма.

Швейцар Круминьш, бывший боцман с парохода Нудельмана, знал Лешку. Когда не было посетителей, старик охотно разговаривал с ним.

— Ну, как дела есть? — спрашивал он. — Получил Двойка? Хе-хе… — Потом начинались бесконечные рассказы о плаваниях. Круминьш много плавал на иностранных судах.

— А на каких лучше всего было? — спрашивал заинтересованный Лешка.

— Я тебе по секрету сказал. Никому не говори, — хитро подмигивал боцман. — На каком лучше, не знаю, а вот на каком хуже… На наших тоже не сахар был. А в общем, матросу везде хуже.

По рассказам Круминьша выходило, что морская работа самая тяжелая, неблагодарная и плохо оплачиваемая.

— Это не есть настоящее дело для простой человек. Если ты, конечно, капитан или старший механик, тогда можно набить карман. А матрос?.. Матрос нет. Ну, кое-что на контрабанде зарабатывали. Деньги не держались. Пропивали всё. Как придешь в порт после моря, и пошло…

— Учиться надо было на штурмана.

— Эх ты, голова-капуста! Учиться… А где пети-мети, а кто семью кормить будет? Я городской. У меня хозяйства нет…

Лешка не очень верил Круминьшу. Просто ему не повезло в жизни или пропивал много. Отец рассказывал о плавании по-другому. Интереснее. О разных городах, невиданных птицах и животных, о людях с цветной кожей, их жизни и обычаях. Про океан, бури, кораблекрушения… Лешке все казалось удивительным. Отец всегда становился грустным, когда вспоминал свою молодость.

Как-то Лешка спросил:

— Пап, ты недоволен, что стал моряком?

— Да как тебе сказать, Леша… — задумчиво ответил отец, постукивая пальцами по столу. — Не знаю… Много повидал, многому выучился… Но того, чего хотел, не достиг… Не вышло.

— А чего ты хотел?

— Мечтал стать кораблестроителем. Не вышло. Денег не хватило.

— При чем тут деньги?

— Как при чем? После того как моего отца арестовали, жилось нам очень трудно. Я же тебе рассказывал. Дядя Сережа, брат моей матери, помог мне получить образование. Платил за учение сначала в гимназии, потом в мореходных классах, за уроки английского языка. Он служил в лесничестве, детей не имел. Ко мне относился хорошо, но когда я заикнулся о том, что хочу стать корабельным инженером, и слушать не стал. Из-за денег. Дорого. Конечно… Надо было ехать в Петербург учиться, новую жизнь начинать. Столица, дороговизна… Сложно все. Потом с мамой познакомился… Ты появился…

При упоминании о матери отец замолчал. Замолчал и Лешка. Мать умерла два года назад от воспаления легких. Неожиданно. Трагически. Ей было всего тридцать четыре года. Она никогда не унывала. Невзгоды и неприятности переносила с улыбкой, не жаловалась. Она читала сыну сказки, гуляла вместе с ним и учила французскому языку. Отец очень любил ее, а Лешка боготворил.

Вторым кумиром для Алексея был дед Никандр. С его именем дома связывали легенды. Деда Лешка не помнил, но по портрету, висевшему в комнате, хорошо представлял его. Подстриженный в кружок, с густой черной бородой, черными насмешливыми глазами, крупным хрящеватым носом и улыбкой, открывавшей белые зубы, он напоминал внуку не то Степана Разина, не то Ермака, в общем, кого-то из смелых, рискованных и сильных людей. Да и на самом деле Никандр Чибисов был таким.

Кузнец (он работал в каретной мастерской) Никандр бунтовал, призывал к свержению царя и его чиновников.

— Борец за правду был, — с уважением говорил Иван Никандрович сыну. — Ничего и никого не боялся. Силу необыкновенную имел. Железные прутья руками гнул.

Лешке представлялось, как дед ходил искать правду, помогал бедным, наказывал жестоких богачей… Вроде Дубровского.

Когда Лешка подрос, отец рассказал ему о деде уже по-другому. Про его арест, про жандармов, про то, как он бросил в лицо судье: «Можете судить. Все равно вам каюк будет. Всё сметем…»

Никандр погиб на каторге, в Сибири. Память его в семье чтили. Лешке очень хотелось походить на него, как-то проявить себя, да все случая не представлялось.

После смерти матери Лешка с отцом остались вдвоем в маленькой квартире на Марининской и столовались рядом в пансионате тетушки Парвиене. Отец замкнулся в себе, избегал общества, отдавая свободное время книгам. Иногда он садился у темного окна и глядел в ночь остановившимися глазами. Папироса давно потухла, а он и не думал прикуривать ее снова. Он мог сидеть так часами, молчать, забыв о еде и времени. Тогда Лешке становилось бесконечно жаль отца, но он не знал, как утешить его, что сказать…

Чибисовы жили дружно. Лешка уважал отца, а отец Лешку. Они понимали друг друга с полуслова.

Лешку непреодолимо влекло к себе море. Когда он еще учился во втором классе, то сказал отцу:

— Я, пожалуй, пойду в моряки, папа.

Иван Никандрович удивленно взглянул на сына:

— Не уверен, Леша, что ты выбрал то, что надо. Но и отговаривать не стану. Кончишь реальное, выбирай сам. Конечно, когда молод, морская служба кажется интересной. Кругозор у человека становится шире. Он много видит, появляется возможность сравнивать, узнать, где люди живут лучше.

— А где они живут лучше? — с любопытством спросил Лешка.

— Большинство людей везде живет плохо. Есть, конечно, кучка наверху. Они купаются в роскоши и золоте. Им все доступно. Хочешь купить пароход — пожалуйста, хочешь десять — тоже можно… Хочешь объехать вокруг света — только заикнись. Билеты на дом принесут. Все у них есть. Деньги, сила, власть. А большинство, кто работает, кто создает все, гнет спину с утра до вечера, живет плохо. Вот так, сынок. Да ты, наверное, не поймешь всего.