История одной семьи

— Мария учится в университете, — сказал папа. — Готовится к первому экзамену по средневековой истории.

Бабушка кивала и время от времени целовала кого-то невидимого, стоящего прямо перед ней, — может, призрак дедушки, кто знает.

— Мария хорошая дочь, — добавила мама. — И Джузеппе хороший сын. Он празднует Рождество с семьей Беатриче. А знаете, есть один приятный сюрприз. В животе у Биче растет малыш или малышка, маленький Антонио или маленькая Тереза. — Она нащупала пальцы отца и сжала их.

Эта новость застала меня врасплох, и вместо радости я почувствовала раздражение. Мой брат готовился стать отцом. Он был замечательным человеком, но я все равно завидовала ему, хотя сестра не должна испытывать таких чувств. Я любила Джузеппе и верила, что он лучший из всех нас, но завидовала его способности оставаться в стороне, так, чтобы ни отец, ни наш район не влияли на него. Он строил жизнь по собственному усмотрению, а я до сих пор не знала, кем стану. Чтобы отпраздновать радостную новость, дядя Альдо принес еще две бутылки вина из кладовой, поэтому, когда мы добрались до угря с лимоном и жареной рыбы, в воздухе уже витала атмосфера беззаботной легкости, созданная алкоголем. Тетя Кармела сменила пластинку с рождественскими мелодиями на твист. Бабушка Ассунта вынула бинго и наполнила миску сушеной фасолью, чтобы отмечать зернами выпавшие числа. Перед тем как приступить к панеттоне с кремом сабайон, дядя Альдо встал с бокалом вина.

— За жизнь, которая идет, и за тех, кто в нее приходит! — провозгласил он.

— Святые слова! — откликнулся отец с довольной улыбкой.

Я удивлялась, почему он раньше не проводил Рождество в кругу своих родных, ведь сейчас он выглядел по-настоящему счастливым, но ответ был слишком очевиден: отец страстно хотел наказать себя, искупить какие-то грехи.

Остаток вечера прошел в приятной и непринужденной обстановке. Музыка стала медленнее, и после игристого вина папа вытащил свою любимую пластинку Чео Фелисиано из чемодана.

— Послушай, какое чудо, — сказал он зятю и уселся в кресле у камина.

Нежная латиноамериканская мелодия заполнила гостиную почти осязаемым теплом, обволакивая собравшихся.

— Мари, я тебе кое-что покажу, — сказала бабушка, погладив мне щеку тыльной стороной ладони.

Она вышла и вернулась через несколько минут, неся в руках фотоальбом: обложка из толстого картона, золотистые треугольники по краям. Когда бабушка открыла его, заиграла мелодия детской песенки.

— Давай, иди сюда! — Она похлопала меня по ноге.

Мы сели на диване в большой столовой, бабушка Ассунта в центре, я слева от нее. С другой стороны устроились мама и тетя Кармела. Альбом открывал мне страницы неизвестной жизни моих предков. Дедушка Армандо в молодости, очень похожий на папу, и бабушка Ассунта, на каждой фотографии одетая с иголочки. Маленький мальчик, такой красивый, что казался девочкой. Первое фото за партой — на шее большой бант, завитушки волос на голове. Это был мой отец. Меня поразило, насколько мы с ним похожи, хотя раньше мне никто об этом не говорил. Внезапная мысль заставила меня замереть с широко открытыми глазами, глядя на эту фотографию: я плод этого ребенка, ставшего мужчиной шестидесяти лет с темным лицом и морщинами в уголках глаз, очень ярких глаз, привлекающих внимание цветом — перемежающиеся мазки светло-серого и ярко-синего. На другие фотографии я смотрела со странным спокойствием, пришедшим следом за опустошением предыдущих часов. Вот она, та невидимая шелковая нить, которая связывает меня с матерью и отцом; та же самая нить, которая связывает меня и с нашим районом. И как бы я ни старалась разорвать ее, она оставалась все такой же прочной — мягкой, но нерушимой. Бабушка поцеловала фотографии своего покойного мужа и дочери, которую почти не видела, потому что та слишком далеко жила, а потом с такой же ностальгией чмокнула фотографию папы, как если бы она и его потеряла, хотя они находились в одной комнате. Затем бабушка Ассунта улыбнулась через силу и нежно расцеловала меня в щеки.

— А теперь давайте спать: завтра Рождество, и надо будет идти на мессу.

Мы все послушались, даже дядя Альдо и папа, которые с радостью выпили бы еще несколько глотков игристого вина.

— Спокойной ночи, Мария, — прошептала мама, поглаживая мне волосы. Думаю, она ждала от меня каких-то слов, но я промолчала.

Лежа на кровати, подложив руки под голову и скрестив ноги, я смотрела в потолок и представляла, что вижу проектор, который показывает мне по очереди всех, кто что-то значил в моей жизни: бабушку Антониетту, Винченцо, учителя Каджано, сестру Линду, Алессандро, бабушку Ассунту, Джузеппе, маму, отца. Несмотря ни на что, я не могла вычеркнуть его из своей жизни: та невидимая нить крепко связывала нас. Наконец перед глазами потекли образы Микеле, медленно, чтобы я могла насладиться их нежностью. Каждая минута, проведенная с ним, каждый жест, каждое слово проникали внутрь, как осколки разорвавшейся бомбы.

Полночь наступила минуту назад.

— Счастливого Рождества, любовь моя, — прошептала я, прежде чем закрыть глаза, но, когда уже собиралась погрузиться в сон, услышала какой-то звук у окна, похожий на звяканье ложки в чашке.

Я включила свет. Дул сильный ветер, он гнул деревья и крутил листья в бесконечных вихрях. Я подошла к окну и увидела Микеле. Этого не могло быть. И все же он улыбался мне через стекло, живой и настоящий.

— Счастливого Рождества, любимая, — сказал он.

Я открыла окно и принялась целовать Микеле куда попало, ошеломленная счастьем, которое в тот момент представлялось мне незыблемым. Казалось, этот уголок в сельской местности, эта старая комната в старом доме и были тем миром, где мы с Микеле всегда существовали.

— Как ты меня нашел?

И как он нашел мою комнату…

— Это было легко, — улыбнулся Микеле, — я спросил ваших соседей. Посмотрел на них томным взглядом, и они не устояли.

В тот момент я была благодарна маме за привычку рассказывать соседям обо всех наших делах. Я обожала смех Микеле, он внушал мне чувство, что все возможно. Ночь была ясной, в воздухе носился сладкий запах яблок. Белая рубашка Микеле выделялась в темноте ярким пятном.

— Ты там замерзнешь, забирайся внутрь.

Он залез в комнату, мы закрыли окно и крепко обнялись. Я почувствовала, как знакомое тепло растекается по мышцам и делает ноги ватными. Уткнулась лицом в грудь любимому, вдохнула его запах, затем закрыла глаза и отдалась на милость его поцелуев.

— Мне жаль, что так вышло с моим отцом.

— Неважно, я поговорю с ним снова. Рано или поздно мне удастся его убедить.

Я смотрела на него и чувствовала, как по щекам текут слезы. Микеле, конечно, прочитал у меня в глазах страх и отчаяние, потому что попытался утешить меня:

— Не волнуйся, все образуется. — Он только что потерял отца и все же был тут, со мной.

— Ты не знаешь моего папу, он никогда не передумает! — пожаловалась я, смиряясь со своей участью.

Со временем, переосмысливая события моей жизни, я пришла к выводу, что ничто не происходит случайно, каждый шаг является неотвратимой необходимостью, предназначенной мне судьбой с рождения. И мой отец, хорошо это или плохо, тоже был частью замысла. Как грубый неровный мазок на картине, раздражающее пятно, — но художнику необходимо каждое движение кисти.

— Давай убежим вместе, — прошептала я, как будто найдя выход из всех наших затруднений. — Возьмем твою лодку. Посмотрим, как там, за морем. Или поплывем куда захотим. — Чем дальше я говорила, тем больше смысла видела в таком решении. — Я напишу письмо маме. Надеюсь, она сумеет меня понять.

Микеле схватил меня за плечи и заглянул в глаза:

— Мария, я бы убежал с тобой немедленно, но у меня иная ситуация. Для меня побег отсюда стал бы спасением. Теперь, когда мой отец умер, брат сделает все возможное, чтобы втянуть меня в свои дела. Я хочу быть умнее его, держаться подальше и оставаться сильным. Но у тебя есть родители, университет. Я не знаю, Мария, но ты не думала хоть иногда, что твой отец может быть прав? Вдруг я и впрямь не подхожу тебе. Ты сделана из другого теста, ты лучше всех нас. С детства ты была другой, белым цветком среди здешнего мусора. Ты не заслуживаешь такой жизни. — Он остановился перед окном, глубоко засунув руки в карманы: — Иногда я останавливаюсь, и любуюсь дворцом Минкуцци, и говорю себе: «Вот тут самое место для Марии».

Я подошла и крепко прижалась к его спине всем телом.

— Меня не волнуют дома и деньги, — возразила я. — Мне важно, чтобы мы были вместе. Давай убежим, пусть все идет так, словно мы начали все заново с того дня, когда расстались много лет назад.

Микеле повернулся ко мне и сжал мое лицо в ладонях:

— Хорошо, Мария, давай сделаем это.

Я бросилась ему на шею, обняла, поцеловала.

— Убежим в тот день, когда начинается учеба в университете, седьмого января, — решила я, очень взволнованная.

— Увидимся под килем у ланце. Мы с «Малакарне» будем ждать тебя и копить деньги. Нам понадобится немало денег.

Сколько раз я видела, как отец выгружал рыбу из своей лодки прямо там, на пристани Сант-Антонио. Мы, жители Бари, называем это место «под килем у ланце», потому что на диалекте ланце — деревянная лодка. Рядом есть импровизированный рынок: рыбаки раскладывают улов на земле и продают прямо там, возле своих лодок. И вскоре это место станет отправной точкой нашего побега.

— Отец рано уходит на бойню, — добавила я. — Жди меня на пристани в девять часов.

Стоило только нам заключить договор, как внезапно послышался голос мамы:

— Мари, с кем ты говоришь?

— Уходи, или тебя заметят. Седьмого января, в девять часов, — повторила я, то и дело гладя Микеле по груди и щекам, словно пытаясь убедиться, что он мне не привиделся.

— Мы с «Малакарне» будем ждать, и я буду там намного раньше, чтобы все подготовить.

В тот момент я была абсолютно счастлива: уверенные и влюбленные глаза Микеле, наш план совместного побега, зимний пейзаж, желтоватый свет луны, инстинкт, который тем вечером привел моего любимого в пригород Чериньолы, даже ветер, который гнул деревья, и белая рубашка, пятном выделяющаяся в темноте. Это было похоже на новое начало, по-настоящему новое.