Обрести себя

Пеня и Вулька

Что касается того случая с Валеркой и трусами, нужно кое-что пояснить: Ленка не была ни хулиганкой, ни распутницей. Нет. Это было просто очередным её озорством: помню даже, – как-то раз на спор, Ленка, извернувшись, пописала как мальчик. Потом пришлось переодеваться, но спор она выиграла. Такие уж споры у них, у этих мальчишек…

Было и ещё одно, – и связано это было с безразличным отношением нашей семьи к наготе.

Бабушка, как я уже говорил, была верующей и Лютеранкой. Однако, у неё на всё были свои воззрения.

Например, она считала ошибкой составителей Библии, что Адам и Ева были описаны, как созданные из «праха земного»: из глины люди лепили идолов, а это в Библии порицалось. Она была согласна с мнением авторов некоторых средневековых апокрифов, что эта библейская фраза искажена и должна быть переведена примерно как «из плоти своей» или что-то подобное, – не помню, – тогда все противоречия снимались. Лютер, переводя Библию, вроде даже был знаком с этими работами, но оставил формулировку первоисточника. В детстве я иногда слышал подобные дискуссии, когда к бабушке приходили её подруги, но, на мой детский взгляд, они были скучными и я уходил.

По её мнению, стесняться своей наготы – это стесняться самого Господа, что великий грех.

Мы с Ленкой не были религиозными, и мы были малы для учёных разговоров. Наготу мы воспринимали просто как вид одежды: одежды из «ничего». Нагота вызывала ощущение полной и какой-то первородной свободы: она давала возможность нафантазировать себе любую одежду, какую только хочется, или, например, пиратский или рыцарский костюм, а надоест – так мгновенно сменить его. И нагота нам с Ленкой очень нравилась!

В раннем детстве нас мыли в ванной вдвоём: наливали воду и сажали туда, друг напротив друга. Было очень весело! У нас были кораблики, – почти одинаковые, – мой потемнее чуть-чуть. У кораблика была кабинка с окошками и дверкой. Дверка могла открываться и закрываться, из кабинки она вела на открытую часть кормы, где были две скамейки. И главное: около дверки был штурвал, и его можно было крутить!

Мы, сидя друг напротив друга, пускали кораблики навстречу друг другу. Кораблики иногда сталкивались, и один из них тонул, а мы очень веселились!

Ещё мы любили игру «паровозик»: мы отодвигались к краям ванной, упирались ногами ступня-в-ступню и двигали ногами туда-обратно, как шатуны у паровозных колёс. Было весело, мы визжали и плескались! На крики приходили мама или бабушка, и нас начинали мыть, – игра на этом заканчивалась.

Ещё у нас был большой белый пластмассовый корабль. Он назывался «Ледокол». С ним мы обычно играли в комнате, – на полу или на диване. У него были две красные мачты, и даже маленький вертолётик на корме. На ледокол можно было садиться. Но садиться было не очень удобно, и мачты отломались. А вертолётик сам куда-то делся. Этот ледокол нам тоже иногда давали поиграть в ванной. Он был слишком большой, и плавать ему было негде, поэтому с ним мы играли по-другому: мы его пытались топить, а потом отпускали. Ледокол с волнами и брызгами быстро всплывал и немного подпрыгивал, а мы визжали от радости! На этот визг тоже приходили мама или бабушка, ругали нас, что наплескали на пол, отбирали ледокол и начинали мыть.

Ленку мыли первой. Она стояла в ванной, ей мылили голову, и она визжала, а на неё ругались. Пока Ленку мыли, пена стекала с её тела, и я играл этой пеной: собирал в горсти и подбрасывал, и меня тоже ругали.

Потом её ополаскивали душем, с головой накрывали большим пушистым полотенцем и уносили в бабушкину комнату – вытирать. Потом точно так же мыли меня, но это уже было совсем неинтересно.

В комнате нас сажали на бабушкину кровать, на перину. Там нас оставляли одних, – «остыть». Бабушка это называла «воздушные ванны». Мы должны были несколько минут сидеть тихо. Тихо никогда не получалось: обычно мы строили друг другу рожи или затевали возню и визжали. Приходила бабушка, отчитывала нас, одевала, и мы шли на кухню пить тёплое молоко.

О своих половых различиях мы с Ленкой знали, но нас это до поры совсем не волновало.

Мы просто воспринимали тело друг друга, как продолжение собственного. Когда Ленка получала очередную ссадину или синяк, у меня тут же начинало болеть в том же месте, и я требовал, чтобы меня тоже помазали зелёнкой. Точно так же поступала и Ленка. Мама и бабушка обычно смеялись, и зелёнкой мазали, только понарошку. Ревели мы с Ленкой тоже вместе: стоило зареветь одному из нас, начинал реветь и второй.

И у нас друг от друга не было секретов. Вообще. Мы могли что-то скрывать от мамы и бабушки, но не друг от друга: в нашем сознании мы с ней были единым целым. Возможно, ощущению этой душевной близости как-то способствовала нагота и близкий телесный контакт, не берусь судить.

Как-то раз, когда пришло время, а мы принимали «воздушные ванны», бабушка застала нас за разглядыванием половых органов:

– Ну, и чем это вы тут занимаетесь? – шутливо спросила бабушка.

– «Глупости» смотрим! – выдала Ленка.

Вдруг, бабушка строго сказала:

– «Глупости»! Вот ещё новость! Наши тела создал Господь – нет у человека никаких «глупостей»!

А потом ласково спросила:

– И кто тебе, Леночка, такую чушь сказал?

– Девочки во дворе.

Бабушка на минуту задумалась и сказала:

– Господь, создавая нас, дал всему свои имена. Это не так называется.

И тут выдал я:

– Я знаю!

– Ну, и как же? – удивилась бабушка.

– У дядек – х…й, у тётек – п…да! – сказал я с гордостью.

– Ну-с, молодой человек, и кто же Вас посвятил в сии откровения? – спросила бабушка, смеясь.

– Большие мальчишки! – гордо ответил я. – Я сам слышал!

Бабушка спокойно сказала:

– Не надо повторять за ними, – эти мальчишки глупые. Такие слова говорят только пьяные грузчики.

В цоколе нашего дома был магазин и там грузчиком работал дядя Миша. Он был всегда пьяным, но добрым, и даже иногда играл с нами, поэтому бабушкины слова меня несколько озадачили. Но воображаемый мною ореол мудрости, окружавший до сих пор этих мальчишек, вдруг растаял.

– Это называется «половые органы», – продолжала бабушка.

Ленка вдруг захихикала:

– Половые органы, половые органы! А как ими по полу ходят?!

Бабушка засмеялась и сказала:

– Ими не ходят, просто они так называются.

И продолжила, обращаясь ко мне:

– У мальчиков и у мужчин вот эта длинненькая штучка, – чем писают, – называется «пенис»…

– Пеня! Пеня! – перебила её Ленка.

– Не перебивать! – продолжила бабушка. – А маленький мешочек под ним – «мошонка» и внутри него лежат очень важные органы, которые ты должен беречь от травм…

– Мышонок! Мышонок! – опять перебила Ленка.

– Лена! – строго посмотрела на неё бабушка, – Мы говорим о серьёзных вещах!

– Хочу тоже пенис и органы в мешочке! – заявила Ленка.

Бабушка рассмеялась:

– Ох, зря я этот разговор затеяла, – малы вы ещё…

И вполголоса, ни к кому не обращаясь, добавила задумчиво:

– Но, раз дозрели, видимо, пора…

Она посмотрела на Ленку и сказала:

– Женщинам и девочкам не нужны, ни пенис, ни мошонка. Гораздо более ценные сокровища скрываются у женщины внутри живота…

Бабушка сделала паузу, а мы с Ленкой вытаращили глаза: сокровища! И бабушка продолжила:

– То, что видно у девочек и женщин снаружи, называется «вульва». А об остальном, Лена, ты узнаешь потом, когда станешь постарше, сейчас вы всё равно не поймёте, – этого пока достаточно…

– Вулька! – выдал я.

– Вулька! Пеня! Вулька! Пеня! Мышонок! – радостно закричала Ленка, захлопав в ладоши.

Я тоже развеселился и захлопал в ладоши:

– Пеня! Вулька!

Бабушка тоже засмеялась:

– Глупые вы ещё! Ну, пусть пока будет Пеня и Вулька.

– И Мышонок! – добавил я.

– Ну, хорошо, и Мышонок!

А потом строго добавила:

– Но чтобы ни о каких «глупостях» я от вас больше не слышала. И грубые слова тоже не надо говорить.

С этого дня мыть нас стали раздельно. Первое время, когда мыли Ленку, я стучал в дверь и требовал меня впустить. А когда мыли меня, Ленка в дверь царапалась, как кошка, и было слышно, что она всхлипывала…

Но зато теперь у нас появились новые друзья: Пеня и Вулька…