Ах, Вильям!

* * *

Пару недель спустя Вильям позвонил мне из лаборатории — он любил звонить мне с работы — и снова поблагодарил за то, что я пришла к нему на юбилей. «Ты хорошо провела время?» — спросил он. И я сказала, что хорошо; затем я сказала, что беседовала с Пэм Карлсон и та все время говорила о своем первом муже, Бобе каком-то там.

Болтая с Вильямом, я глядела на реку, мимо на буксире шла огромная красная баржа.

— Боб Берджесс, — сказал Вильям. — Хороший был парень. Она бросила его, потому что он не мог иметь детей.

— Он тоже с вами работал?

— Нет. Кажется, он был общественным защитником в суде. А его брата звали Джим Берджесс — помнишь дело Уолли Пакера? Его как раз защищал Джим.

— Да ладно? — сказала я. Уолли Пакер был соул-певцом, которого обвиняли в убийстве подружки, а Джим Берджесс добился для него оправдательного приговора. В то время, а было это много лет назад, процесс получил большую огласку; его показывали по телевизору, и за ним следила вся страна. Я всегда считала, что Уолли Пакер невиновен, я это помню, а Джима Берджесса я считала настоящим героем.

Пару минут мы обсуждали это дело; Вильям сказал то же самое, что говорил прежде — какая я дурочка, что верю в его невиновность. Я не стала спорить. А потом вдруг спросила:

— А тебе-то праздник понравился?

Вильям ответил не сразу:

— Наверное.

— Что значит «наверное»? Эстель так старалась.

— Она заказала обслуживание, Люси.

— Ну и что? Зато она все организовала.

Баржа шла быстро; всегда удивляюсь, как быстро они ходят, сидела она неглубоко, наверняка пустая, черный низ корпуса высовывался из воды.

— Знаю-знаю. Нет, вечер удался. Ладно, мне пора.

— Пилл, — сказала я, — хотела спросить. Как твои ночи? Ну, твои ночные страхи?

И по его голосу я поняла, что из-за них-то он и позвонил.

— Ох, Люси, — сказал он. — Прошлой ночью меня снова посетил страх, часа в три, ближе к утру. Про Кэтрин… Это так странно, я даже описать тебе не могу. Она вроде как витает надо мной. — Помолчав, он добавил: — Думаю, придется пить таблетки. Я уже не выдерживаю. — Снова пауза. А потом: — Такое ощущение, будто Кэтрин совсем рядом, и это… Люси, это нехорошо.

— Ах, Пилли, — сказала я. — Как я тебе сочувствую.

Мы поговорили еще немного и попрощались.

Но вот что я вспомнила, когда Вильям заговорил о своем юбилее.

В конце вечера я пошла на кухню, чтобы поставить бокал и попрощаться с Эстель, та шла чуть впереди, и на кухне, прислонившись к столу, стоял мужчина, ее приятель, раньше я его уже видела, и Эстель тихо сказала ему: «Умираешь со скуки?» А потом обернулась и, заметив меня, воскликнула: «Люси, как же здорово было с тобой повидаться!» Мужчина сказал что-то в том же духе — приятный человек, тоже из театральной среды, — и я немного поболтала с Эстель, а потом мы попрощались и я поцеловала ее в щеку. Но мне не понравилось, каким тоном она разговаривала с тем мужчиной, в ее голосе были интимные нотки и — возможно — намек, что ей самой скучно, а это было мне вовсе не по душе. Я ощутила «укольчик», вот что я хочу сказать. Но потом этот случай вылетел у меня из головы.

А еще (об этом я тоже вспомнила после звонка Вильяма) перед уходом я заметила, что мои тюльпаны лежат на кухне в оберточной бумаге. Я не особенно расстроилась: квартиру украшал флорист, глупо было думать, что кому-то нужны купленные на рынке тюльпаны.

Саднил в памяти лишь голос Эстель.