Белый камень в глубине колодца

Никто не заметил, что Динка проснулась и прислушивается к разговору.

Надин зафыркала, на впалой щеке Ляны вспыхнуло красное пятно. А Дубровина пот прошиб от жалости, неловкости и какого-то нелепого, извращенного любопытства. Ну и кто он после этого, а?

Динка Кудряшова неуловимо отличалась от всех молоденьких девушек, ранее виденных Олегом. Была в ней какая-то неправильность, но какая именно, определить он не мог, как ни пытался. Может, дело в глазах? Глаза у Динки как у маленькой святой и одновременно как у больной собаки. Серые, одухотворенные и грустно-испуганные. Как это все в ней сочеталось — черт знает.

Они смотрели друг на друга самое большее пару секунд, а потом Динка снова уставилась на укрытые одеялом коленки. Неловко подтянула к себе загипсованную руку и съежилась вся. Ее неестественно бледное, пускай и не утратившее своей миловидности лицо будто окаменело.

— Ляна, не надо суд, — залепетала она, отчаянно мотая головой, — я не хочу. И денег не надо! Я сама виновата… не надо!

— Хорошо, Динь, не волнуйся. В суд мы не пойдем, обещаю, — медленно, с паузами сказала Ляна, положив руку ей на плечо. И уже Дубровину: — Да перестань ты пялиться, придурок! Не видишь, она тебя боится? Куда пошел?!

Олег осторожно присел на край Динкиной кровати. Маленькая нога тут же поджалась.

— Дина Романовна, я понимаю, что одними извинениями тут не отделаешься…

— Я вас прощаю. Уйдите, пожалуйста.

— Дина, я…

— Уйдите! — вроде шепот, а громче всех воплей ее бешеной сестрицы вместе взятых.

Ушел, пока Ляне не пришло в голову помочь ему в этом. Правильно, бежать отсюда надо, пока не поздно. Однако, забирая у медсестры ключи и права, Дубровин зачем-то сунул свою визитку и ей тоже.

— Жанетта Сергеевна, позвоните, когда улетят эти гарпии. Я должен с ней поговорить.

— Зачем? — Женщина перекладывала на посту какие-то бумаги. За соседним столом две хорошенькие практикантки сворачивали марлевые салфетки, стреляли глазами и хихикали. — На, вытрись, вурдалак! Весь подбородок в кровище, только людей пугать. — Олегу протянули смоченную в спирте тряпицу. — Зачем тебе с ней разговаривать? Радоваться должен, что легко отделался. Лично я бы таких…

Дубровин еще никого не подкупал материально. Сражал обаянием или, на худой конец, многозначительным движением могучих плеч. Из-за сегодняшней «вурдалачности» традицию пришлось нарушить.

— Ладно уж, позвоню, — буркнула Жанетта Сергеевна, засовывая в карман купюру, — но не обещаю, что это будет в мою смену.

Втула задумчиво жевал сушеного кальмара. Олег комкал в руках салфетку.

— Неслабо, неслабо, — сказал Паша, прожевав. — Теперь будут трещать, что «проклятье семьи Кудряшовых» начинает сбываться.

— Какое еще проклятье? — удивился Дубровин.

Втула был знатным собирателем городских сплетен, и ни одно мало-мальски значимое событие не проходило мимо него. Вдохновить истинного гения на шедевр, по твердому убеждению Паши, может что угодно, будь то трехкилометровая пробка на мосту или конфуз гастролирующей певицы Жени Лоссины.

— Да было дело лет пять назад. Ты тогда еще, кажется, в Германии торчал. Газеты визжали: мамаша этих девок, троюродная племянница тогдашнего мэра, вынесла из родной квартиры все подчистую, а опомнившись, зарезалась в ванной.

— Как это — зарезалась?!

— Обыкновенно, бритвой, — поморщился Втула. — Ее вроде бы младшая дочка нашла, холодную уже. Что потом было! Чуть ли не «Битва экстрасенсов». Все гадали, все расследовали, все стояли на ушах. Оказалось что, Карине этой, которая мамаша, несколько лет промывали мозги местные свидетели светлого будущего. Адвентисты какого-то дня. Ну, в смысле, сектанты. Она и квартиру на них отписала, и машину, и побрякухи всякие. А еще через месяц папаша Кудряшов с моста сиганул. Что было у него, я без понятия. Так что мой тебе совет, Роща, — сказал Паша мрачно, — заплати этой семейке, сколько попросят, и забудь поскорей. До добра они тебя не доведут… Калмарфика буф? Последний остался.

— Ничего себе, — пробормотал Дубровин.

— Ага, сам в шоке, как они быстро заканчиваются.

Хитрый Паша доел кальмарчика и незаметно перевел стрелки на более животрепещущую тему: на Лауру Давидовну. Узнав, что к концу идут вторые сутки, а Ларка как порхала бабочкой по Дубровинской квартире, так и порхает, он чуть было не подавился пивом.

— Сын мой, послушай батю. Если не хочешь раньше времени утонуть в какашках и «агушках», гони ее в шею!

Олег засопел. Он чувствовал себя ПТУшником, которого посадили писать сочинение на тему «Какие личные, социальные, философские и психоэмоциональные причины заставили меня поджечь парту вместе с однокурсником за ней?»

— Только не говори, что это твой ребенок, — убито простонал Втула.

Дубровин не сказал. Умолчал он и о том, что Манукян обманула его дважды, договорившись со своим гинекологом и сдвинув срок беременности на месяц левее. О том, что гинеколог — дама болтливая и неровно дышит к старому знакомому Олега, ординатору Матюшкину, Ларка знать не могла.

— Только не говори, что ты ждешь, пока он родится, чтобы сравнить ваши римские профили, — съехидничал Паша. — Этот путь убьет в тебе холостяка и личность.

— Делать мне больше нечего!

— А чего тогда телишься?

Дубровин только досадливо поморщился. Не знает он чего! То, что для него вот так взять и вырвать заразу Ларку из своей жизни — все равно что отпилить руку или ногу, перелетному Паше не объяснишь.

Олегу тяжело давались отношения с противоположным полом. В отличие от компанейского Втулкина, который под настроение менял подружек, как не всякий меняет носки — чуть ли не ежедневно, Олег долго приглядывался и тщательно принюхивался, прежде чем просто пригласить девушку в кино. Никто из знакомых не верил, что Дубровин робеет перед женщиной. Он и краснеть-то не умел, а уж за словом в карман… Какой карман, когда пассивный словарный запас у тебя в пять раз больше, чем у того же Втулы?! Не в словах дело.

Лаура сумела под него подстроиться. Под гибкого и коммуникабельного в миру, но замкнутого и твердолобого в быту. Влезла под кожу, заставила срастись с собой. Милая мордашка и холодный расчетливый ум под стильной прической. Добрая, ласковая, понимающая и уютная. Готовит сказочно. Немного импульсивна, зато в постели с ней не бывает скучно. Клянчит дозировано, в случае отказа дуется не больше часа. Пилит тоже дозированно, чтобы не забывал, что она все-таки личность с высшим юридическим образованием. Чувство юмора на месте, безобидные пикировки с Ларкой даже приятны. Ее русская мама лечит детей в Африке и обещает приехать в гости лет через семь. Не женщина — мечта!

Когда Олег приполз домой с работы, впечатленный Динкиным семейством и видом опохмеляющейся прямо в офисе трезвенницы Руденко, его встретили аппетитные запахи и брачный рев молодого самца гиппопотама. Это Лаура обнималась с унитазом.

— Не заходи, я сейчас… боже!.. — Самец гиппопотама взревел особенно бодро.

Вернулась Манукян, зеленая, с неряшливым пучком на голове, но до нелепости счастливая.

— Токсикоз, — пояснила она смущенно.

Они поменялись ролями: Дубровин слушал, Ларка тараторила, не умолкая, а после, устроившись у него под боком, слезно просила не выгонять. Прикладывала лед к многострадальному носу (пришлось соврать ей про дверь и одного рассеянного переводчика). Клялась непонятно в чем, даже об аборте заикнулась. На все готова, лишь бы ему было хорошо, ведь она так его любит… А вчера с той же убежденностью показывала характер и орала, что родит любой ценой. Олег презирал ее за это и себя презирал за слабохарактерность, но прогнать все равно не смог.

Он сказал: «Спи» — заснула, прямо как на параде. Идеальная жена. Он, черт возьми, всерьез собирался узаконить с ней отношения!

«Утро вечера мудренее, — решил Дубровин. — Не выталкивать же ее на мороз посреди ночи. Эх, Ларка, Ларка…»

А на следующее утро позвонила Жанетта Сергеевна.