Слепое пятно

3 — светловолосый ангел

Семь лет назад.

Яркие вспышки фотокамер слепили нас после нескольких месяцев, проведенных в темных каменных стенах. Восхищенный свист, одобрительные возгласы, громкие аплодисменты. Всё это душило, мне так сильно не хватало воздуха.

Микеланджело точно почувствовал это и тут же расстегнул на моей рубашке пару пуговиц. Я была обессилена. Лежала на его руках, изо всех сил пытаясь не отключиться. Журналисты вырывались вперед, делая снимки с разных ракурсов. Репортеры нагло перебивали друг друга: задавали тонущие в окружающем шуме вопросы, толкали друг друга и сбивали с толку. Микеланджело и сам едва стоял на ногах, но все равно не отпускал меня. Джефф, третий выживший в этой экспедиции, оказался самым выносливым. Парень тараном пошел на журналистов, громко взывая к машинам скорой помощи, что не могли подобраться ближе из-за обилия зевак и сенсационных обозревателей.

Скорая неслась по направлению в больницу на всех парах. Микеланджело и меня определили в одну машину: мы лежали напротив друг друга, стараясь держаться в сознании. Помню, как пожилой врач встряхнул очередную ампулу, не сводя с меня глаз. Я видела нервозность в его движениях, явно чувствовала, что что-то идёт не так, собиралась уточнить в чём проблема его беспокойства, но вдруг в глазах всё резко потухло.

Белые огни мертвенно-синего цвета проносятся над головой. Белые халаты, невнятные выкрики. Много людей, шум в ушах. Очень больно дышать. Лежу на чем-то твердом, куда-то быстро качусь. Рядом много крепких рук. Мужчина слева на ходу натягивает маску. Микеланджело рядом нет. Мне очень страшно. Я умираю? Темнота.

Сквозь сон слышу плач мамы. Слышу, как что-то стеклянное ставят на твердую глухую поверхность. Слышу нашего Джеффа и его девушку: рассказывают, что собираются пожениться. Говорят, что я обязательно выберусь и ещё погуляю на их свадьбе свидетельницей. Мама читает мне книжку, моего любимого маленького принца. Называет меня своей розой. Просит вернуться, но я не могу проснуться.

Мамочка, у меня не получается.

Я уже давно слышу. Начала различать людей по голосам, хотя многих из них никогда не видела. Иногда, когда есть силы и желание, представляю их внешность. Мне так сильно хочется поговорить. Сказать, что я тут и попросить маму перестать плакать. Утешить её и обнять. Хочется проснуться, но я не могу. Микеланджело так и не пришел. Забываю его голос.

Мне страшно.

Понедельник. Сейчас.

Доктор Солсбери стал ещё мрачнее, чем обычно. Я заметила секундную перемену в его лице и резко замолчала.

— Вас что-то смутило? — решаюсь спросить.

— В Вашей медицинской карте отсутствуют данные о коме. Озвученная информация застала меня врасплох.

Я прикусила язык и на секунду прикрыла глаза. Злюсь на себя за потерю контроля. Не должна была рассказывать лишних подробностей.

— Вы обязаны быть честны со мной, мисс Магуайр, — продолжил терапевт, словно прочёл мои мысли, — наши разговоры конфиденциальны. Я не стану никуда об этом сообщать, но если Вы будете что-то умышленно скрывать или недоговаривать, честной диагностики и дальнейшей помощи можно не ждать.

Я коротко кивнула, задержав взгляд на темных глазах врача. От него снова веяло привычным холодом — на лице читалась серьезность и сосредоточенность. Он ждал продолжения.

— Пришлось заплатить некоторую сумму за удаление этого факта из моей медицинской карты. Другого выбора не было: оставить это в одном из главных документов для археолога — фактически самоубийство. Я не хотела терять возможности выезжать на опасные экспедиции.

— Спасибо, что разъяснили этот момент. Почему мистер Моретти не приходил?

— Не мог, — шепчу с горькой усмешкой, — тогда мы оба находились в критическом состоянии на грани жизни и смерти. Не знаю, как он нашел в себе силы вытащить нас до реанимации.

— Адреналин творит чудеса, —

тихо подытожил терапевт, чем вызвал мою нервную улыбку.

«Сколько нужно выжигать свою душу, чтобы в ней не осталось ничего, кроме цинизма?»

Семь лет назад.

Я очнулась первой. За это время моя мама и родители Мика даже успели подружиться и скооперироваться: они буквально сделали всё, чтобы ни один из многочисленных журналистов до нас не добрался.

Глубокая ночь. За окном снег. Тусклый свет фонарей освещает девственно-белый двор больницы. На глазах выступают слёзы.

В аномальной жаре египетской пустыни я уже успела забыть о том, что зима может существовать. Тянусь к кнопке вызова персонала. Начинается суета. Дежурные врачи в мгновение вбегают в палату вместе с медсестрой. Слишком много ненужных действий, тяжелых разговоров, грузящих тестов, странных проверок, непонятных терминов и предупреждений.

Помню, как горели глаза юного фельдшера, что восторгался моим приходом в себя даже сильнее, чем я. Хочется холодной воды.

Один из дежурных набрал мою мать. Мы никогда не отличались теплыми отношениями, но, как оказалось, она приходила в мою палату каждый день. Без исключений приносила мои любимые цветы, меняла воду, читала вслух, говорила со мной, рассказывала последние новости и не теряла надежды. Её главной просьбой было как можно скорее сообщать о любых изменениях моего состояния. Я слышала её плачущий и срывающийся голос с обратной стороны динамика. Это было впервые. Даже когда умер папа, мама не дала пролить себе ни одной слезинки. Никто не видел её эмоций и не понимал, что у неё на уме и сердце. Сейчас все было наоборот.

— Я приеду сейчас же, — фоновый шум, мама впопыхах собирается, — только разогрею машину.

— Миссис Магуайр, дождитесь утра. Сейчас больница закрыта на прием. Пирс требуется отдых.

Много уговоров, долгие мольбы, даже завуалированные предложения взяток. Угрозы и даже неоднократные попытки манипуляций. Мама не менялась, как и её методы. Но когда она всё-таки приняла поражение и согласилась дождаться утра, я слабо улыбнулась. Мне хотелось её увидеть, осталось немного потерпеть.

Понедельник. Сейчас.

Я довольно закусила губу и сбросила кроссовки со ступней. Подняла ноги и крепко обняла себя за колени.

— Тогда она впервые боролась за меня. За возможность увидеться, поговорить и обнять. Она не успокаивалась около часа, хотя врачи сходу были непреклонны. Маме пришлось смириться, но в ту ночь в моей душе все равно что-то расцвело.

— После того случая Ваши отношения наладились?

— Да, — эти воспоминания веяли счастьем, — стало так тепло. Кажется, именно тогда я начала принимать её такой, какая она есть.

Семь лет назад.

После окончания какого-то пугающего множества процедур прошло около трёх часов. Основное освещение отключили на ночь. В холле стояла тишина. Холодный тусклый свет пробивался сквозь дверную щель. Мне всё ещё не спалось.

В голове крутились фрагменты нашей экспедиции. Звонкий смех умерших напарников. Воодушевление и радость от совместных находок. Такие разные мечты и планы, которым никогда не было суждено сбыться.

«Возьми себя в руки. Ты вышла из комы. Тебя уже дважды вытащили из лап смерти. Ждали, навещали, скучали».

Перед глазами пронесся день, когда Мик из последних сил улыбался мне, лежа на соседней койке машины реанимации.

В груди болезненно заныло.

«Я слышала десятки разных людей, помню обрывки сотен сказанных здесь фраз, но совершенно забыла твой голос.

Приходил ли ты?

Жив ли ты?»

Последний вопрос так резанул по сердцу, что мне не оставалось ничего, кроме как съежиться и отчаянно заорать в одеяло. Ослабленные руки сами потянулись к прохладной койке, мне нужно было проверить.

До сих пор не знаю, как сделала это. На едва движимых ногах, шатающихся коленях и забитых кровью ступнях, я смогла встать. Врачи успели поверхностно оценить работу мышц несколькими часами ранее, но тогда мне хотелось верить, что они просто преувеличивают и всё не так страшно. Зато сейчас, держась на ногах через невероятные усилия, мне стали понятны все их слова и опасения. Но мне все равно нужно было проверить.

Я схватилась за набор капельниц, плотно вогнанных в вены. Набрала полную грудь воздуха и поплелась к выходу из палаты, сквозь едва сдерживаемые всхлипы вперемешку с криками. Каждый шаг отдавал болью нечеловеческих, почти зверских пыток. Словно у меня под ногами взрывалось раскаленное стекло, всё глубже вонзаясь в нежную кожу ступней. Муки усиливались под весом самоконтроля: кричать нельзя, я не должна разбудить медперсонал и отправиться обратно на койку ни с чем.

Сейчас. Понедельник.

Я мягко поглаживала настрадавшиеся в ту ночь ноги. Мучения давно прошедших лет всё ещё всплывали колющими ощущениями.

— Вы сильная женщина, мисс Магуайр. Пересилить себя и создать такую нагрузку на мышцы, находящиеся в длительном состоянии покоя — это что-то.

Мне показалось, что я услышала в голосе доктора уважение. Хотя огоньки в его глазах выдавали скорее что-то насмешливое.

— В тот момент Вы понимали, что его могло просто не оказаться в палатах поблизости? Мистер Моретти мог мирно спать дома, уехать и попытаться забыть пережитое и, в конце концов, — доктор Солсбери сделал небольшую паузу, — просто не дожить.

— Нет, — я слабо улыбнулась и покачала головой, — мне казалось, что он точно где-то рядом. В ту ночь не было рационального мышления, сомнений или неуверенности. Была только я, которой нужно было его найти. И я нашла.

Семь лет назад.

Бесконечные муки сменил резкий приступ неожиданной радости. Счастье растекалось по всему телу, а неконтролируемая улыбка вызвала приятную боль на щеках.

Микеланджело лежал в одиночной палате. Светловолосый ангел, подключенный к искусственному аппарату вентиляции легких.

Я больше не могла сдерживать себя и зарыдала в голос. Именно в этот момент боль внезапно вернулась с удвоенной силой. Но мне нельзя сдаваться. Осталось совсем немного. Всего-то пара финальных рывков. Невыносимые мучения. Обжигающие слёзы. Последние шаги в сопровождении животных криков. От ощущений начинает темнеть в глазах. Я рядом. Резкое падение на колени возле его кровати. Упавшая по инерции капельница, за ней выдранные из вен катетеры. Очень больно. Мандраж всего тела. Озноб и паническая атака. Трясущиеся непослушные пальцы с трудом хватают его ладонь. Удар головой о холодный металл койки.

— Я так тебя люблю, — первое и последнее, что я шепчу ему, прежде чем провалиться в темноту.