А потом он убил меня

В любом случае, поскольку я твердо настроилась на семейную терапию, мы отправились на консультацию. И все вышло замечательно. Джиму пришлось меня выслушать. Сперва казалось, будто я ковыряю ледяную глыбу зубочисткой, но от сеанса к сеансу он потихоньку оттаивал и наконец сумел меня услышать, понять мои чувства, понять, чего я хочу. Скорее всего, на тот момент наши отношения целиком и полностью тянула на себе я, но с тех пор баланс изменился. Можно сказать, что мы снова полюбили друг друга, но я-то и не переставала любить Джима. Я одержима им, и так было всегда. Но я видела, как он снова в меня влюбляется, и хотя бы поэтому ни о чем не жалею.

Однако даже такие договоренности, как наша, требуют обоюдных уступок. А потому в качестве демонстрации доброй воли я пообещала в каждую годовщину нашей свадьбы возвращать ему часть того, чем владею. Растяну передачу улик, решила я, на десять лет. По моим тогдашним соображениям, после десяти лет счастливой совместной жизни у него наверняка пропадет желание меня бросить. И я в восторге оттого, что Джиму потребовалось куда меньше времени, чтобы одуматься и понять: он действительно по-настоящему любит меня, и только меня. В общем, с тех пор я живу в сказке со счастливым концом.

Выполняя свое обещание, сегодня я вручила ему изящный сверток с блокнотом и компакт-диском внутри.

Джим привстает и тянется ко мне, чтобы поцеловать. У его губ вкус шампанского.

— Пойдем поужинаем? — спрашиваю я.

— Да, давай. Я проголодался.

— И я тоже.

Джим делает знак официанту, и тот приносит счет. Вынимая из кошелька купюры, Джим хмурится.

— Напомни мне прихватить побольше налички. Это последние деньги.

— А чего ты картой не расплатишься?

— Да ну, мне и так хорошо.

Мы встаем, и Джим с неизменной галантностью помогает мне надеть пальто. Шагая под руку с ним к выходу, я чувствую, что голова идет кругом от гордости. Как же мне повезло, думаю я и опускаю взгляд на палец с кольцом. Джим придерживает для меня дверь, и как раз перед тем, как выйти, я замечаю, что Шарлотта Харпер машет мне из-за углового столика. Я киваю ей на прощание.

— О боже, мне такой кошмар ночью приснился, что дальше некуда. Только что вспомнила, — говорю я, цепляясь за руку Джима, а по спине бегут мурашки. Меня передергивает.

Джим ласково гладит меня по пальцам.

— Что за сон такой?

— Говорю же, скорее кошмар, чем просто сон. Я была… ну не знаю, вроде бы в зале суда, с прокурором, присяжными, все как положено. — Воспоминание заставляет меня тряхнуть головой. — Просто ужас. А сама я вышла из моды и вообще была конченым человеком.

Джим смеется:

— И это, по-твоему, кошмар?

Я качаю головой.

— А ты умер.

— Ну-ну, вот же он я, живой, — шутит он, поглаживая мою руку. — Никто не умер.

Тут я бы поспорила.

— А как, кстати, я умер? — интересуется Джим.

— На суде сказали, будто я тебя убила. * * *

Мы выходим из бара. На улице довольно свежо, но я ничего не имею против, просто плотнее запахиваю пальто.

— Давай такси возьмем, — предлагает Джим, поднимая взгляд к сгущающимися над нами темными тучами.

— Ты серьезно? Тут идти пять минут, Джим, справимся. Вряд ли дождь начнется.

Он одной рукой обнимает меня за плечи и чуть вздрагивает всем телом:

— Я замерз! Если ты не против, лучше бы тачку поймать.

— Конечно, я не против.

Мы идем вдоль края тротуара и в обоих направлениях сканируем взглядами оживленную улицу. Мне бы хотелось, чтобы ночь была ясной, ведь тогда можно любоваться звездами, но вместо этого я слышу удар грома. Теперь того и гляди придется бежать под крышу. Джим выпускает мою руку.

— Ты куда? — спрашиваю я.

Он показывает на банкомат, который мы только что прошли.

— Да надо налички снять.

— Я с тобой.

— Нет, останься, вдруг сумеешь такси поймать. Было бы здорово.

— О’кей, почему нет? Будет исполнено! — Я в шутку отдаю ему честь, и мы оба усмехаемся.

Может, дело в годовщине свадьбы, но я что-то расчувствовалась. Глядя вслед своему направляющемуся к банкомату красавцу-мужу, я невольно думаю, какой долгий путь мы прошли вместе.

Конечно, я не полная идиотка и миллион раз спрашивала себя, сколько еще это будет продолжаться. Но какой смысл терзаться? Джим здесь, мы счастливы. Зачем портить лучшие годы жизни тревогами о будущем, которое, может, даже не наступит?

Начинается дождь и возвращает меня к реальности. Джим все еще стоит у банкомата, а я озираюсь по сторонам, оглядывая окрестности. Вечер, но движение еще достаточно плотное, народу тоже хватает, и весь этот народ вокруг начинает суетиться, ища укрытие. Рядом со мной застекленная автобусная остановка; я устремляюсь туда, чтобы спрятаться, и тут вижу ее — правда, лишь мельком, но ошибка исключается. Вот она смотрит на меня, а вот уже исчезла, и в следующий миг мне остается только таращиться на собственное отражение.

Я застываю на месте, ожидая, когда спадет приступ тревоги, и увещевая себя: «Тебе, Эмма, вечно мерещатся призраки. Беатрис тут нет. Ты попросту увидела свое отражение. И сама это знаешь». Да только ничего я не знаю, потому что такое происходит не в первый раз. Вообще-то, Беатрис является мне все чаще и чаще. «Ну нет, вовсе она тебе не является. Она умерла почти два года назад. Не сходи с ума».

В результате я не ныряю под крышу остановки, а лишь снова плотнее кутаюсь в пальто и стою у кромки тротуара, выискивая взглядом такси. Может, нужно обратиться к специалистам? Вдруг мои видения — признак надвигающегося нервного срыва? Но как такое возможно, если у меня все прекрасно, я счастлива или, во всяком случае, далеко не несчастна?

Вдалеке я замечаю такси, но прежде, чем успеваю его подозвать, ощущаю у себя за спиной нечто. Сперва это просто движение воздуха. Должно быть, Джим вернулся, приходит мне в голову, я хочу обернуться, но не успеваю: меня сильно толкают в спину. Я начинаю какую-то фразу, и вдруг визжат шины, кто-то кричит, и вот я уже на дороге, лежу лицом вниз на проезжей части, щека прижата к асфальту, а голова взрывается болью. Прежде чем глаза у меня закрываются, всего в дюйме от лица я вижу автомобильное колесо. Пытаюсь поднять голову, но пронзающая череп боль меня останавливает, и все вокруг чернеет.