Возмездие

Глава 2.

В такси удушливо пахло кокосом и, по случаю дождя, окна были наглухо закрыты. Таксист  хмурый пузатый мужик с красным лицом, выдававшим вспыльчивого любителя горячительных, так бросил чемодан в багажник, что Камински сразу понял – беседы не будет. Не то чтобы он сильно любил болтать с незнакомыми людьми, но если ты ведешь замкнутый образ жизни, порой это развлекает.

Ну, нет так нет.

Камински устроился на заднем сидении, на уточняющий вопрос "В аэропорт?" кивнул и достал из сумки наушники. Вставил в уши, открыл приложение в смартфоне и погрузился в Тома Йорка, наблюдая, как за окном проплывает город в жёлтых пятнах осени.

Он никогда не думал о "деле" заранее, настойчиво отгоняя все мысли примерно до тех пор, пока не окажется на месте и ему не раскроют всех подробностей. Во-первых это позволяло сохранить трезвый взгляд, лишённый всяких предположений и фантазий.

Во-вторых – помогало не сбежать. Потому что всегда первой реакцией было дикое желание бросить все на хрен и удрать. Спрятаться. Исчезнуть, стерев из мира все свои следы. От школьных альбомов, до упоминаний в государственной системе. Камински частенько предавался размышлениям о том, как это могло бы быть. И находил это вполне осуществимым.

Но всякий раз, будто в ответ на трусливые мысли, в голове всплывал образ бабушки, которая строго говорила: "Помни о предках, Герхардт". И он помнил. Набирал в грудь побольше воздуха и зажмурившись прыгал в новое дело, как в ледяную воду.

Когда Герхардту было пятнадцать, он, конечно, пробовал бунтовать. Проколол ухо, чтобы носить в нем несколько серебряных сережек и одну булавку. Слушал тяжёлый рок и оклеил стены комнаты постерами с любимыми музыкантами – "Kiss" и "Mötley Crüe". Впрочем, его железную бабушку этим было не пронять. Хотя он всячески показывал норов и учился отстаивать свою позицию. Вырезал дырки на новых джинсах, обвесил куртку цепями и булавками, отпустил волосы, желая шокировать строгую бабушку Гертруду Олафовну. Ему не хотелось "помнить о предках". Ему хотелось быть самим собой и прожить другую жизнь. Какую, Камински и сам не знал.

Но бабушка была всегда ровна с внуком  независимо от того, как он вёл себя.

"Это просто период, Герхардт", – говорила она, на его жалкие попытки бунта. —"Ты перебесишься, выбросишь свои рваные портки и булавки, как тухлую требуху. Ты перебесишься и станешь таким, как все."

Становится "как все" отчаянно не хотелось и однажды юный Камински предпринял достаточно смелый план бегства. Он выбросил из школьного рюкзака учебники, сложил в него вещи первой необходимости – деньги из копилки, остатки яблочного пирога и плеер с любимыми треками и отправился в путь. Выпрыгнул из окна спальни на мягкий зелёный газон и, стараясь держаться в тени старых садовых деревьев, на которых уже появилась молодая сочная листва, побежал к заранее выломанной в заборе дыре. Конечно, можно было бы воспользоваться калиткой – окна маленькой гостинной, в которой Гертруда Олафовна дремала в кресле после обеда, под мерное бормотание из телевизора, выходили на другую сторону. Но тогда в чем же здесь протест?!

Так молодой Камински выскочил на весеннюю тихую улочку залитого весенним солнцем городка и бодро зашагал вперёд, решив, что главное это добраться до трассы. Там он собирался поймать попутку и путешествовать по миру, руководствуясь исключительно  зовом сердца и отдавшись на волю случая.

Случай проявился быстро – не успело сесть солнце, как Герхардт был найден и так напуган дядей Юстасом, что более попыток бегства не предпринимал. Более того – смирился и принял свою судьбу, как единственно возможную неизбежность.

Все же мертвецы бывают чертовски убедительны.