Деревня Гниль

Она ловким движением фокусника выставила передо мной парящую ароматом мяты и чебреца чашку, и скрипнув на прощание входной дверью ушла.

— Беги. — Пискнул внутренний голос, но был безжалостно подавлен урчащим от голода желудком, пирогами с капустой, и сладким чаем. Дремота наваливалась с каждым съеденным куском и выпитым глотком, шторками сна закрывая соловеющие глаза. Когда бабка вернулась, я уже практически ничего не соображал, только чудом не выпадая из реальности.

— Ой милок. Перестарался ты. Нельзя же на ночь столько кушать. Пойдем-ка баиньки. До сеновала ты уже вряд ли дойдешь, постелю тебе тут, вон на сундучке, место хорошее, проверенное, там и переночуешь.

С последними словами я провалился в темноту, изредка вспыхивающую мгновениями жутких видений.

Сначала появилось пятно девичьей фигуры, в ночной сорочке из белой воздушной паутины, парящее над полом. Оно приблизилось ко мне, светясь в мраке красивым полупрозрачным лицом.

— Беги. — Прозвучал голос в голове, но я погрузился в мрак, не успев даже осознать, что происходит.

Вновь проблеск. Теперь я уже сижу за столом, с расставленными на нем в виде треугольника, горящими свечами. Справа, рядом бормочущая заклинания бабка, хмурится и сопит носом, пытается чего-то добиться, но у нее не выходит. Слева, улыбающаяся неестественно-красными губами, все та же девушка, что навещала меня ранее в видении. Рассматривает, меняя нагловатым зеленым взглядом из-под черных бровей — ниточек, и задорно подмигивает, куда-то приглашая. Напротив, склонившись над столом, возвышается угрюмый, седой, заросший по брови бородой дед. Он что-то вещает скрипучим голосом, размахивая кривыми пальцами у меня перед носом. Слова слышу, но понять не могу. Вновь туманом наползает на сознание мрак.

Третье виденье выскакивает ужасом, вырывая меня из небытия. Я взлетаю над сундуком, запеленованный простыней как новорожденный младенец, на столько туго, что не могу сделать вдох, и хлебнуть пересушенными губами спертого, воняющего болотом и воском воздуха. Несусь вверх, прямо в искрящую антрацитом паутину. Раскрываю в беззвучной панике искривленный ужасом рот. Долго, очень медленно приближается, замершая в тягучей массе времени и пространства, наливается мелкими деталями, жуткая цель. Рывками меняется из паутины, в гудящую черную воронку, с огненной точкой бурлящего адского пламени внутри.

Треск электрического разряда, дикая боль во всем теле, и вновь мрак.

— Как спалось. Касатик? — Вернул мое вспотевшее тело в реальность ехидный голос улыбающейся, сидящей за столом старухи. — Солнышко уже за полдень перекатилось, а ты все валяешься. — Она отвернулась, гулко отхлебнув из чашки, и причмокнув кусочком сахара, пробубнила в стол: — Вот все вы городские такие, изнеженные. Чуть что и в обморок. Нет на вас надежи. Поди в огород, там Анютка тебе водицей ключевой сольет на руки, умоешься, а то вон как вспотел. Хотя и вправду душно в избе.

Я сел, свесив с сундука ноги, провел вздрагивающей ладонью по мокрому, липкому лицу, стерев пот и прогоняя сон. Спал в одежде, не раздеваясь, да еще в жарко-протопленном доме. «Так вот откуда эти ночные кошмары. От духоты.» — Понял я причину видений. Осознание успокоило нервы, но ощущение какой-то безысходности, не покинуло. Я встряхнул головой, окончательно просыпаясь. «Странная бабка, и деревня, то же не менее странная. Где все жители? Почему так тихо? Уезжать отсюда надо.»

Заскрипев нервной дверью, я вышел наружу, под палящие лучи солнца. Сразу полегчало. Голубое небо, с перистыми, застывшими в безветрии облаками, и сочная зелень лета, своим умиротворением наполнили душу, прогнав ночные страхи.

«Вот дурак. Сна испугался. Выводов наделал». — Подумал я и улыбнулся. — «Довел сам себя глупыми домыслами до дрожи в коленках. Насочинял разного. Даже стыдно вспомнить».

— Доброе утро. — Голос несмотря на то, что был бархатным и приятным, прозвучал на столько неожиданно, что меня пробило электрическим разрядом, а когда обернулся, то вновь покрылся испариной.

На лавочке прислонившись спиной к темной бревенчатой стене, в черной монашеской одежде, скрывающей фигуру мрачным саваном, сидела, отстраненно прикрыв глаза, девушка из ночных кошмаров. Ухоженное, белоснежное до синевы лицо, без малейших признаков косметики, светлым пятном выглядывало из-под опущенного до бровей капюшона.

Она неторопливо, величественно поднялась, стряхнув с головы накидку. Черные длинные волосы, вспыхнув на солнце синими искрами, рассыпались по плечам. Зеленые глаза с усмешкой осмотрели меня.

— Ты красивый, но слабый. — Пухлые ярко красные губы расплылись в усмешке. — Снимай рубаху, полью. — Рядом с ней стояло, незамеченное мной ранее, эмалированное ведро, наполненное искрящейся на солнце водой, с плавающим на поверхности деревянным, покрытым замысловатыми узорами ковшом. — Ну что застыл идолом? Раздевайся, да наклонись.

Я не посмел перечить, и через мгновение, ледяная лава, прокатившись по спине иглами холода, прогнала и сон, и наваждение, наполнив душу уверенностью.

«И чего дурак напугался. Ну странные они. Мало ли чудаков на свете. Подумаешь. Может она монашка, большую половину жизни проводящая в кельи, потому и бледная такая, и одежда как раз соответствует. А у бабки вообще старческий маразм. Ты же современный человек. Все эти страшилки не должны тебя беспокоить после просмотров фильмов-ужасов, и прочей белиберды, ставшей популярной в последнее время. Это все сказки. В жизни ничего подобного не бывает. Это противоестественно». — Взбодрил я себя мыслями и ключевой водичкой. Сразу стало легко, и захотелось похулиганить, приударить, например за этой красавицей. А ведь она действительно великолепна, жаль фигуру не рассмотреть.

— Так ты Анюта? — Я выпрямился, отфыркиваясь и беря у нее из рук белоснежное, вышитое синими цветами полотенце, и вытирая лицо.

— И как ты только догадался? — Ехидно ответила она, и села на лавку. — Иди, там бабка Марфа заждалась. Завтраком тебя кормить будет.

— Может присоединишься к нам? — Улыбнулся я как можно доброжелательней и подпустив голосу сексуальности добавил. — Красавица.

— Я не ем по утрам. — Окинула она меня уничижительным взглядом. — Топай в дом, Дон Жуан.

Завтракал я один. Бабка, плеснув в большую чашку ароматного чая, поставила ее передо мной, и стянув с блюда с вчерашними пирогами полотенце, буркнув на прощание: «Кушай касатик», удалилась. За дверью прозвучал ее тихий шепот, и весте с внучкой они ушли.

Вновь могильная тишина накрыла округу. Даже кузнечиков неслышно за открытым окном.

«Проклятое место. Надо уезжать отсюда. Женьку дождусь, узнаю у него, что случилось, и ноги моей больше тут не будет. Нечего тут делать».

С такими мыслями, я вышел на улицу, и задумался: «Чем себя занять?». Решил пройтись по деревне. Посмотреть, что тут да как. Может с кем из местных пообщаться получится, узнать о приютивших меня на ночлег хозяевах. Странные они. Тайнами покрытые как кекс сахарной пудрой.

Как-то незаметно, деревня закончилась около полуразрушенной часовни, охраняющей заросшее травой кладбище. Покосившиеся памятники, выглядывали немым укором, из зарослей, ругая своим одиноким видом позабывших про них родственников. Настроение упало еще ниже, и я развернулся в обратную сторону, желая поскорее покинуть это неприятное место, но зачем-то остановился. Необходимо было зайти в часовню. Зачем? Сам не знаю. Нужно и все. Душа зовет.

Сквозь щели в полусгнившей кровле, пыльными лучами проникало солнце. Ее я увидел сразу. Икона Божьей матери, с младенцем на руках. Она смотрела на меня сочувственно улыбаясь божественным светом. А может это только казалось. Ведь один из солнечных лучей, как раз ее освещал, проникая сквозь самую большую дыру.

Рядом, воткнутая в пыль, непонятно каким образом стоящая и не падающая, торчала тонкая желтая, полусгоревшая свеча.

«Надо бы зажечь». — Подумал я и похлопал по карманам в поисках зажигалки. Ни сигарет, ни ее небыло. Курю я редко, от случая к случаю, потому раньше и не спохватился, мог и в машине забыть: «Надо сходить, принести». Я вышел, перешагнув через остатки бывшей двери, теперь полусгнившей кучей, валяющейся в проходе. Чтобы не дай бог не наступить на ржавый гвоздь, я смотрел вниз, под ноги, а когда поднял глаза, то чуть не вскрикнул от испуга.

Прямо передо мной стоял тот самый дед из сна, и молча буравил меня взглядом черных, внимательных глаз.

— Ты не дойдёшь до машины. — Его голос прозвучал в тишине как залп орудий. — Они закрыли путь. — Продолжил он и протянул мне, в заскорузлой ладони коробок со спичками. — На, зажги. Тебе же это надо? Заодно и мне поможешь. Я устал в одиночестве сражаться с ними.

— Вы кто. — Я справился со своими эмоциями, и попытался задать вопрос уверенным голосом, но не получилось, смог только прохрипеть. Слишком сильное потрясение испытал.

— Я-то? — Горько усмехнулся он в ответ. — Бывший священник, приехавший сюда изгонять бесов. Теперь обитаю тут безвылазно. Чего тебе пожелать не могу.

— Я вас видел во сне.

— Во сне? — Он удивленно вскинул седые брови. — Ты думаешь это был сон? Святая простота. Иди, зажги свечу, и поговорим.

Фитиль вспыхнул неестественно ярко, наполнив теплом пропахнувшее плесенью помещение. Такая маленькая, а жару много? Но я даже не удивился этому, приняв как само собой разумеющееся. Дед жестом пригласил, и мы сели рядом, прямо в мусор, прислонившись к черным бревнам часовни. Он рассказывал, а я, с каждым словом холодел от ужаса.

— Они появились сразу после похорон Авдотьи. Бабушка — божий одуванчик, вся из себя ласковая, и добрая, да внучка-монашка, неразговорчивая и угрюмая. Представились родственниками, и поселились в доме. Ни у кого из жителей и в голову не пришло проверять их. Кому надо в чужую жизнь лезть, если это не касается тебя лично. Посплетничали конечно бабки у колодца, да угомонились.

Первыми умерли сразу двое. Санька Кривой и его жена Клава. Задохнулись угарным газом. Так участковый сказал после вскрытия. Одно только странно было: «От чего это они так поседели, ведь до этого нормальными были?» Списали все на действие газа. Схоронили и забыли.

Следующим стал Лешка Дзыкин. Его нашли повесившимся в сарае. Тоже вроде ничего особенно странного. Он давно сох по Надьке библиотекарше, от неразделенной любви, вот и не выдержал, наложил на себя руки, только вот одно странно: «От чего это молодой, двадцати-пятилетний мужик поседел?», да и Надька с тех пор исчезла. Как в воду канула. Наверно винила себя в смерти парня, вот и сбежала. Одного схоронили, другую в розыск подали. Можно вроде и позабыть, но осадочек остался, и взорвался общим недовольством, когда родителей пропавшей девушки нашли на кладбище мертвыми, сразу двоих, обнявшихся и полностью седых. Как опять же вскрытие показало: «Умерли от обширных инфарктов практически одновременно».

Вот тут-то меня и послал настоятель монастыря, что в районном центре, как более опытного в таких делах, разбираться, что тут происходит, да освятить деревню от происков нечистого. Приехал я, и сразу сюда, в часовенку значит. Свечку зажег, начал молится. Но тут ветер дунул и все мраком затянуло. Огонь святой погас, а в дверь бабка с внучкой входят. Бледные, руки трясутся.