Слёзы ветра

Нараставшие всё это время в душе девушки страх и отчаяние, казалось, достигли своей максимальной точки — она упала на ступени перед зданием и разрыдалась. Прошло какое-то время, а она всё никак не могла успокоиться и собраться с мыслями, когда из темноты раздался голос:

— Почему вы плачете?

Рядом с Ксюшей на ступени часовни присел человек. Он был худощав и, судя по голосу, не слишком стар и не слишком молод, но прежде всего бросалось в глаза то, что он был в цилиндре и с тростью.

Ксюша всхлипнула и пробормотала:

— Мне страшно.

— И что же, позвольте спросить, вас так напугало?

— Ну, — Ксюша опять всхлипнула. — Моя подруга пропала. То есть её нет уже сутки, а… а… — на Ксюшу накатил новый приступ мистического ужаса, и она всхлипнула.

— Вот, возьмите, — он протянул ей платок.

От платка исходил легкий приятный аромат, а рука, подавшая его, была одета в лайковую перчатку. Единственная пара лайковых перчаток, которую доводилось видеть Ксюше, нашла свое последнее пристанище в музее дворянского быта, куда она в детстве часто ходила вместе с бабушкой. «Может, он актер», — подумалось ей.

Ксюша неуверенно приняла платок и робко подняла глаза на лицо собеседника, тот заметно вздрогнул и посмотрел на неё с удивлением. Пожалуй, он бы мог выглядеть ошарашенным, если бы не флёр сдержанности, который словно бы окутывал всю его фигуру.

— Почему вы так на меня смотрите?

Черты лица незнакомца были тонкими, волосы черными и глаза тоже казались черными в полумраке.

— Нет, ничего, — он сложил руки на набалдашнике трости. — Продолжайте.

Ксюша была уже слишком напугана, чтобы удивляться или пугаться ещё больше, поэтому она громко высморкалась и принялась рассказывать дальше:

— Конечно, — пробормотала она, пытаясь рассуждать здраво, — возможно, я обратилась в полицию слишком рано, но… — она опять высморкалась. — Понимаете, когда я показала им её фотографию, они выглядели такими напуганными, словно… словно… И они просто взяли и вышвырнули меня из офиса и… и… захлопнули дверь…

Ксюша опять начала громко всхлипывать.

— Вы показали им её фотографию, и они испугались? — уточнил собеседник.

— Д-да…

— Всё ясно — идём.

— Куда?

— Обратно в полицию, — он поднялся со ступеней и протянул ей руку, чтобы помочь встать.

— Но они… — Ксюша опёрлась о руку собеседника — перчатка была очень приятной на ощупь, а сама рука казалась твердой и сильной.

— Они знают, где она.

«И я пойду с ним? — спросила себя Ксюша. — Конечно пойду. Это может быть опасно… но… но что ещё я могу сделать?»

***

Он шагал быстро, решительно, на трость он вроде бы опирался, и одновременно не опирался. Вообще, походка его была какой-то необычной, но Ксюша была вынуждена признать, что хоть современные люди так и не ходят, но выглядит она совершенно естественно.

В отделении полиции было темно.

— Там никого нет — они уже все ушли, — проговорила Ксюша, слегка задыхаясь после быстрой ходьбы.

Он посмотрел на неё словно бы свысока:

— Нет, они там — после того, что случилось, они побоятся выйти.

— А что случилось?

Её спутник не ответил. Он распахнул дверь и зажёг свет. Все сотрудники, которых пару часов назад видела Ксюша, сидели на своих рабочих местах и щурились от внезапно включенного света.

Создавшуюся немую сцену разрушил начальник отделения. Он встал, поклонился и пробормотал с заметным акцентом, но всё же по-русски, хотя прежде и утверждал, что не знает языка:

— Ваше С-сиятельство?

— Добрый вечер господа, — абсолютно невозмутимо сказал Ксюшин спутник, к которому, по всей видимости, были обращены эти слова. — Вот эта девушка, — он повел рукой в сторону Ксюши, — потеряла свою подругу. Что вы об этом знаете?

— Помилуйте, Ваше Сиятельство, — пробормотал начальник отделения. — Он запретил говорить Вам.

— Всё понятно. Спасибо, — Его Сиятельство резко развернулся и вышел, поманив за собой Ксюшу.

Та оторопело оглянулась на сотрудников и вышла за ним. Они отошли немного, после чего её спутник повернулся к ней и сказал:

— Что ж, я знаю, где она.

***

С минуту они молча смотрели друг на друга. Его Сиятельство хмурил черные брови, а Ксюша всё ещё нервно всхлипывала.

Он нарушил молчание:

— Но я не поручусь, что она всё ещё жива, если не хуже…

Ксюша перестала всхлипывать и серьёзно посмотрела на собеседника. Он пытается её запугать? Если так, то он зря старается — испугаться ещё больше она уже не в состоянии…

— Что может быть хуже смерти?

— Медленная смерть, — он отвел глаза. — Продолжительная неизлечимая болезнь…

Ксюша нервно фыркнула.

— Могу я Вас попросить? — его тёмные глаза пристально смотрели на неё. — Идите домой, собирайте вещи и уезжайте отсюда первым же поездом.

Ксюша усмехнулась. Её била нервная дрожь, однако голос прозвучал спокойно и даже слегка насмешливо.

— Могу я вас спросить? Вы сказали, что не можете поручиться, что она жива, но что она мертва, или ещё хуже — вы тоже поручиться не можете?

— Не могу, — признал Его Сиятельство.

— Отлично, — Ксюша криво улыбнулась и ещё раз громко высморкалась в его кружевной платок. — Теперь, когда вы это сказали, я думаю, что знаю, что может быть хуже смерти, — муки совести длиною в жизнь. Я хочу найти подругу, и если вы можете мне помочь…

Он ещё некоторое время смотрел на неё, продолжая хмуриться.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Идёмте.

И двинулся дальше.

Ксюша бросилась за ним, всё чаще переходя на бег, чтобы не отставать.

— Вы ничего не хотите мне объяснить?

— Думаю, нет.

— Хм.

— Если нам не повезёт, Вы сами скоро всё узнаете. Если повезёт… вы будете спать спокойнее, ничего не зная. И потом…

Он остановился и обернулся так резко, что Ксюша на всем ходу налетела на него. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо. В темноте его глаз мерцали лунные блики и, казалось, таилась нежность, нежность, отзывавшаяся странным щемящим чувством сердце. Эта непонятная, невесть откуда возникшая нежность окутала их обоих, словно туман, словно пушистый плед. Но Ксюше не хотелось даже думать о ней.

— Вы бы мне не поверили, даже если бы я вам объяснил, — голос Его Сиятельства прозвучал немного взволнованно и слегка хрипло. Тут он резко развернулся и быстро зашагал дальше.

Ксюша с облегчением выдохнула и поспешила за ним.

Он понял, что она здесь задолго до того, как услышал плач. «Так ты всё-таки пришла», — проговорил он, открывая глаза. Тьма саркофага никогда не была для него непроницаемой, и он привычно прочёл надпись заклинания на обратной стороне крынки. И пожалел, что не может обратиться к Господу и попросить сохранить ей жизнь. Но, несмотря на то, что Дора с самого начала чувствовал её присутствие и знал — теперь их встреча — это лишь вопрос времени, он был абсолютно не готов к этому, он не хотел, чтобы она увидела его таким… Ещё больше он боялся того, что подобие покоя, которое он создал в своей душе, будет нарушено, но он и даже представить себе не мог, насколько больно ему будет… За эти сто лет так же больно ему было всего однажды, когда он видел её прежнее тело, проколотое костяным клинком, воткнутым в сердце.

Он думал, что хотел бы никогда больше не видеть её лица, но стоило им встретиться взглядом, как он понял, что всё это время жил одной единственной надеждой — увидеть её снова, услышать её голос, коснуться её лица… Он почти почувствовал, будто начинает дышать, будто сердце начинает биться… он презирал себя как никогда прежде…

Разве мало она пострадала из-за его глупости и гордыни?! Зачем, зачем она только вернулась?!

«Беги! Беги отсюда как можно дальше, любимая…»

Через час или около того они вышли из города, свернули с дороги и принялись карабкаться вверх по узкой и каменистой горной тропе. Скоро их обступил непроглядный ночной лес, откуда поминутно доносился дерущий за душу вой, от которого внутренности, казалось, стягивались в тугой узел.

Пошел дождь. От этого стало ещё темнее, и лес вокруг наполнился шелестом и шорохом. Будто её слёзы превысили возможности ветра, и на землю обрушилось всё то, что копилось в нём столетиями.

С Ксюшей творилось что-то странное. Она будто всё знала наперёд и одновременно не хотела ничего знать. Множество объяснений происходящего роилось у неё в голове. Однако девушка не воспринимала их всерьёз. В самой глубине души Ксюша знала, что существует одно единственное объяснение. Но увидеть его ей мешал страх.

Страх сковывал, мешая не только думать, но и двигаться, каждый шаг давался невыносимо трудно — хотелось зажмуриться, зажать уши и замереть. Замереть, потому что бежать не было смысла. И центром, осью, на которую наматывался дождь и её страх, была черная фигура, идущая впереди. Странная, страшная, несгибаемая фигура. Было что-то мертвенное или мертвящее в её спутнике, казалось, нездешний холод окутывал его. Даже выражение «могильный холод» было бы для этого чувства слишком тёплым.

Но странным образом эта же фигура была источником надежды и…

Словно некая живая сила угнездилась в центре этого темного ледяного кокона. Словно слабый свет пробивался сквозь него, не разгораясь и не угасая — слегка трепещущий, но ровный огонёк. Ксюша прикрыла глаза, ощущая, что и в ней самой горит точно такой же огонёк. Между ним и тем огоньком, что впереди, были холод и ночь. Ничто не соединяло их, и они даже не тянулись друг к другу, но всё же непостижимым образом они были вместе, были единым целым.

В этот момент из-за стены деревьев на Ксюшу уставились горящие красные глаза. Картину дополняла оскаленная, истекающая слюнями пасть.

Прежде чем девушка успела хоть бы пискнуть от ужаса, Его Сиятельство оказался рядом, мрачно посмотрел в глаза твари.

— Пошел отсюда, — шикнул он, и тварь исчезла в чаще. — К слову сказать, мое имя Дормедонт Александрович, а Ваше?

— Ксюша.

Дормедонт Александрович улыбнулся и вопросительно поднял брови:

— А отца у Вас нет?

— Не такая я старая, чтоб называть меня по имени-отчеству, — поджала губы Ксюша.

Она стремилась продлить разговор как можно дольше в надежде, что за это время справится со страхом. В конце концов, может быть, Даша просто решила так её разыграть и наняла актеров. Вполне в её духе.

— Никогда не думал, что это связано с возрастом.

Она пожала плечами.

— Ксения Даниловна, если Вы настаиваете.

— Будет лучше, если Вы пойдете впереди, Ксения Даниловна — не хочу, чтоб на Вас напали за моей спиной.

Целью их двухчасового марша оказалась усадьба на вершине горы. Здание выглядело обветшавшим и потрёпанным. На крыше и фронтонах проросли чахлые деревца.

Дормедонт Александрович остановился как вкопанный и окинул усадьбу таким взглядом, словно ожидал увидеть нечто другое. Губы его дрогнули, он пару раз стукнул тростью по растрескавшимся плитам под ногами, сорвался с места и буквально влетел в покосившуюся дверь заброшенной виллы.