Мистика катастроф

Остерегайся мартовских ид!

В январе 44 года до н. э., когда Гай Юлий Цезарь в третий раз стал диктатором Рима, в городе Капуе при раскопках гробницы, где, по преданиям, был похоронен Капис — спутник легендарного Энея и основатель города, нашли медную доску с греческой надписью: «Когда потревожен будет Капиев прах, тогда потомок его погибнет от рук сородичей и будет отомщен великим по всей Италии кровопролитием». Об этой находке в своем историческом труде «Эфемериды» сообщает консул и историк Луций Корнелий Бальб.

Римский гадатель Спуринна на основе этого мрачного пророчества сделал собственное, решив, что над правителем государства нависла угроза. Он добился аудиенции у Цезаря и посоветовал ему остерегаться опасности, которая ждет его «не поздней, чем в иды[1] марта».

В это же время появились и другие тревожные знамения. Как пишет Светоний[2], за несколько дней до смерти Цезарь узнал, что табуны коней, которых он при переходе Рубикона посвятил богам и отпустил пастись на воле, упорно отказывались от еды и проливали слезы.

Накануне этого трагического дня в курию Помпея (здание для общественных собраний) влетела птичка королек с лавровой веточкой в клюве, преследуемая стаей птиц из ближней рощицы, которые в итоге ее растерзали.

Отправляясь на покой вечером 14 марта, Цезарь был встревожен предсказаниями. Во сне ему привиделось, что он летает под облаками, а после Юпитер пожимает ему десницу. Жене его, Кальпурнии, снилось, что в их доме рушится крыша и что мужа закалывают у нее в объятиях. И двери их спальни внезапно сами собой распахнулись настежь.

На следующий день Кальпурния принялась упрашивать супруга не ходить в Римский форум — по крайней мере до тех пор, пока не пройдут иды. Да он и сам долго колебался. Но тут пришел его друг Децим Брут и уговорил не лишать своего присутствия многолюдное и давно ожидающее собрание. Кто-то из встречных подал ему записку с сообщением о заговоре — Цезарь положил ее к другим запискам, которые собирался прочесть позже. По пути он принес в жертву нескольких животных подряд, но благоприятных знаков так и не получил.

«Тогда он вошел в курию, — пишет Светоний, — не обращая внимания на дурной знак и посмеиваясь над Спуринной, что, вопреки его предсказанию, иды марта наступили и не принесли никакой беды. „Да, пришли, но не прошли“, — ответил тот.

Он сел, и заговорщики окружили его, словно для приветствия. Тотчас Тиллий Цимбр, взявший на себя первую роль, подошел к нему ближе, как будто с просьбой, и когда тот, отказываясь, сделал ему знак подождать, схватил его за тогу выше локтей. Цезарь кричит: „Это уже насилие!“ — и тут один Каска, размахнувшись сзади, наносит ему рану пониже горла.

Цезарь хватает Каску за руку, прокалывает ее грифелем, пытается вскочить, но второй удар его останавливает. Когда же он увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят; и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон, — хотя некоторые и передают, что бросившемуся на него Марку Бруту он сказал: „И ты, дитя мое?!“».

Между прочим, среди стольких ран только одна, как известно из отчета римского врача Антистия, оказалась смертельной — вторая, нанесенная в грудь. А вскоре после убийства Цезаря на небе появилась яркая комета, которую в Риме стали считать душой убитого диктатора.

Как и предрекала медная табличка из Капуи, после смерти Цезаря разразились две кровопролитные гражданские войны, на многие годы ввергшие империю в хаос. Из его убийц почти никто не прожил после этого более трех лет и никто не умер своей смертью. Все они были осуждены, и все погибли по-разному: кто при кораблекрушении, кто в битве. А некоторые поразили себя сами тем же кинжалом, которым они орудовали во время убийства Гая Юлия Цезаря.