Литературный тур де Франс. Мир книг накануне Французской революции

Марсель

По прибытии в Марсель Фаварже понял, что оказался в совершенно ином мире: протестанты остались позади, а перед глазами расстилалось Средиземное море. В праздничный день 15 августа, посвященный Успению Пресвятой Девы Марии, он отправил в STN подробный отчет. На улицах было не протолкнуться, пушки в форте и на кораблях палили в честь Девы. Марсель (с населением в 85 000 человек) был третьим по численности городом Франции и первым по значимости портом. Люди со всех концов Средиземноморья, многие в национальных костюмах, кишели на улицах и искали наслаждений в самозабвении, невообразимом в Швейцарии. Современник описывал марсельцев как людей «веселых, живых, теряющих голову как в наслаждениях, так и в гневе. Это одаренные блистательным умом натуры со взрывным темпераментом и кровью, готовой вскипеть в любой момент». А еще он обратил внимание на общую нехватку сдержанности: «Разврат здесь царит совершенно открыто»171. Конечно, следует делать скидку на то, что эта картина соответствует жанру «описания нравов» (moeurs), непременной составной части в травелогах XVIII столетия, а потому зиждется на стереотипах, многие из которых существуют и по сей день. Но отмахиваться от него как от чистой фантазии также не следует, поскольку, несмотря на вполне очевидные преувеличения, оно имеет некоторое отношение к литературному рынку.

Когда в 1764 году интендант описывал Марсель для национального обзора книготорговцев и печатников, он уделил особое внимание безраздельному господству нелегальных книг и брошюр, «в равной степени пагубных как для религии, так и для нравственности и вызывающих безудержную вольность мнений, каковая может возыметь весьма опасные последствия». В Марселе была гильдия книготорговцев и собственная палата синдиков, которая, как предполагалось, должна была досматривать все ввозимые товары. Впрочем, по замечанию интенданта, любой груз вполне может миновать досмотр, особенно в том случае, если следует через Ниццу. Он настоятельно рекомендовал усилить полицейский контроль172. Реакция правительства не заставила себя ждать, и в Марсель был направлен необычайно строгий инспектор по делам книжной торговли, Пьер Дюран, который, согласно описанию Фаварже, вполне способен съесть родного брата, лишь бы у него на тарелке было мясо173.

Марсель. Гравюра из «Nouveau voyage pittoresque de la France». Париж. Остервальд. 1817 (BiCJ)

В свете полученной информации Фаварже очень постарался заручиться поддержкой Жана Иньяра, книготорговца, который помогал проходить через палату синдиков грузам, прибывавшим из Женевы и Лозанны, и который согласился оказывать те же услуги STN. Когда Фаварже отправился наносить визиты местным книготорговцам, а их насчитывалось девятнадцать человек, Иньяр получил от него оценку «хороший». Бóльшая часть остальных при этом попала в категорию «посредственных», а то и напрямую в «плохие». В отчете, отправленном в STN, Фаварже, как всегда, немногословен:

Аллеман: молодой человек, который унаследовал книжные запасы своего отца, но распорядиться ими не умеет. Репутация скверная. Лучше с ним не связываться.

Бойе: исчез, уехал в Америку.

Абер, Шамбон, Пари: никому из них доверять не стоит.

Руле: посредственный, если иметь с ним дело, то исключительно за наличный расчет.

Тэн: хороший, но книги заказывает только время от времени, чтобы поддерживать ассортимент в своем cabinet littéraire, который и является основой всего предприятия.

Иньяр: очень хорош, но распродает запасы книг, как если бы собрался уйти на покой.

Сюб и Лапорт: очень хорошие, симпатичные люди; вскоре пришлют заказ.

Кальдезег: чудовище (см. ниже).

Никто из прочих не заслужил отдельного комментария, не говоря уже о доверии. По большому счету едва ли не все свои торговые дела в Марселе STN вело с Жаном Мосси, хозяином самого главного книжного магазина в городе, а также собственного издательства с собственной же типографией. Подборка из сорока восьми его писем, хранящаяся в архиве STN, представляет собой весьма любопытное чтение. Не ограничивая себя кругом узкопрофессиональных вопросов, Мосси делится соображениями на какие угодно темы. Эти письма писал человек весьма словоохотливый, остроумный, хитрый, осторожный и привыкший до последнего стоять на своем – типаж, ничуть не похожий на северофранцузских корреспондентов STN. А поскольку Мосси постоянно рассуждал о недавно вышедших книгах, об их авторах и об экономических обстоятельствах текущего момента, его письма служат злободневным комментарием к менявшемуся на глазах состоянию книжной торговли, а также к тяготам, которые переживал Марсель в последние два десятилетия Старого режима.

В одном из своих первых и наиболее многословных писем, датированном 25 декабря 1771 года, Мосси отказался от предложения STN наладить постоянные коммерческие отношения. Нёвшательские издатели сообщили, что могут перебить цены его французских поставщиков, ибо у них печатный лист шел по стандартной цене в 1 су. Поскольку французское правительство только что обложило продажу бумаги налогом в 20 су с кипы (пятьсот листов), то книги STN, которые печатались на бумаге, произведенной за пределами Франции, получали перед ними неоспоримое ценовое преимущество. В ответ Мосси заметил, что правительство, чтобы лишить иностранных производителей бумаги этого несправедливого преимущества, начало взымать со ввезенных из‐за рубежа книг крайне обременительный сбор: в 60 ливров с сотни фунтов. В любом случае, несколько свысока объяснил Мосси, он не намерен вступать в дискуссии относительно подобного рода фискальных требований, поскольку он, прежде всего прочего, патриот: «Я не стану от вас скрывать того факта, что я – добрый француз, я люблю мое отечество и никоим образом не хочу входить в предприятия, которые могут принести вред моим соотечественникам»174.

Все это была пустая болтовня. Далее Мосси рассыпался в комплиментах STN за то, как дальновидно поступило издательство, пиратским образом перепечатав «Путешествие вокруг света» (Voyage autour du monde) Бугенвиля, а из более поздних писем становится ясно, что он активно работал с иностранными пиратами, включая швейцарские издательские дома из Женевы, Ивердона и Берна. Настоящая сложность состояла в том, объяснил он, что со всеми остальными издательствами он выстраивал отношения на основе обмена товаром. Меняя одни пачки листов на другие он, с одной стороны, получал все, что ему требовалось для пополнения книжного ассортимента, а с другой, избегал затоваривания на складе собственной печатной продукции. Широкой розничной торговли он не вел и не любил расставаться с наличными деньгами, поэтому, если STN настаивает на желании продавать ему свои книги вместо того, чтобы какую-то их часть обменивать на его собственные издания, ни о каких совместных коммерческих проектах речи не будет. Он допускал, что книжный надзор того и гляди поставит крест на всяком сотрудничестве между французскими книготорговцами и их иностранными поставщиками, и тут же прибегал к тону полного смирения: «И что же я могу со всем этим поделать? Осталось только вздыхать… Если болезнь зашла чересчур далеко, порой приходится применять такие средства, которые терзают плоть, но позволяют спасти пациента». Все это позерство преследовало одну-единственную цель: набить себе цену при переговорах. Мосси будет торговать с STN, но только на своих условиях, которые предполагали сочетание обмена с закупкой новинок. Как и другие крупные книготорговцы, он заказывал всего по нескольку экземпляров каждой книги, но сразу множество разных изданий, чтобы в итоге получился солидный тюк и он тем самым сэкономил бы на транспортных расходах. В некоторых случаях он умудрялся авансом продавать книги своим клиентам, еще даже не успев заказать их. И, прежде всего, он избегал любых рисков: «В том, что касается новых изданий, я никуда не тороплюсь. Пойдут из них далеко не все; и до тех пор, пока я как следует с ними не ознакомился, больших партий заказывать я не смогу. Я привык продвигаться вперед осмотрительно и потому твердо держусь на ногах. К тому же времена теперь лихие, особенно в этом городе, а потому и ходить приходится с осторожностью».

Подобная стратегия была типичной для торговцев, которых Фаварже в своих записях отмечал как «хороших» или «солидных». Но в Марселе торговля самыми разными товарами велась в колоссальных объемах, и Мосси, владелец крупнейшего в городе книжного магазина, мог себе позволить по-настоящему крупные заказы. Собственную типографию он основал в 1768 году, несмотря на все усилия со стороны других печатников, пытавшихся не допустить его в свои ряды. Таковых было трое, и Мосси напомнил городским властям, что согласно эдикту 1704 года в Марселе могли работать шесть печатных мастерских. К 1771 году на его предприятии, расположенном в городском арсенале и сочетавшем в себе книжный магазин и типографию, уже работало шестьдесят человек175. В отличие от других печатников, которые, согласно обозрению 1764 года, не издавали ничего, кроме религиозной литературы и официальных объявлений, он выпускал развлекательную литературу для широкой публики и коммерческую газету, Affiches de Marseille, которую в 1781 году заменил более амбициозным ежедневником под названием Journal de Provence. Еще он держал приемную (bureau de recette), где клиенты могли подписаться на другие газеты, и занимался оптовыми поставками, снабжая литературой более мелкие магазины как в самом Марселе, так и в ближайших к нему городах. Совмещая функции типографа, издателя, оптовика и розничного торговца, он превратился в самого влиятельного и богатого предпринимателя на книжном рынке провинции.

Если судить по двум дошедшим до нас профессиональным указателям, может показаться, что книжная торговля процветала. В «Альманахе книготорговли» за 1777 год перечислены целых девятнадцать марсельских книготорговцев, а в альманахе за 1781‐й – четырнадцать. Изменчивость данных свидетельствует о том, что предприятия большинства из них занимали маргинальное положение. Если верить обозрению от 1764 года, «репутация у них довольно неплохая, но в средствах они весьма ограничены», а издательская деятельность в Марселе находилась в зачаточном состоянии176.

Почему же книжный рынок Марселя оставался столь незначительным, куда менее обширным, чем в Безансоне или Руане, где жителей было меньше? Ключевым фактором была слабость городской инфраструктуры, связанной с административными и правовыми институтами. В таких столицах провинций, как Руан и Безансон, были свои парламенты, интендантства и самого разного рода государственные учреждения: прочная база для существования хорошо образованного класса профессионалов. В отличие от Экс-ан-Прованса, куда парламент и административные учреждения притягивали деловых людей со всей провинции, Марсель оставался торговым центром, почти вся жизнь которого была ориентирована на порт. Конечно, марсельские купцы и заводчики представляли собой публику вполне грамотную, но вот являлись ли они при этом заядлыми книгочеями? К сожалению, книготорговцы, в какой бы части Франции они ни вели дела, редко давали в письмах характеристики своим покупателям. А если это и происходило в исключительных случаях, скажем в сносках к спискам подписчиков на «Энциклопедию»177, то они куда чаще упоминали юристов, врачей, чиновников и священнослужителей, чем предпринимателей. А для того, чтобы делать сколько-нибудь общие заключения о спросе на книги в среде торговой и промышленной буржуазии, данных у нас недостаточно. Кроме того, в письмах от Кальдезега, еще одного марсельского книготорговца, с которым имело дело STN, встречаются замечания о том, что некоторые марсельские купцы все-таки тратили деньги на книги, причем деньги весьма немалые. Прежде чем выйти из дела, Кальдезег собрал большое количество подписок на «Энциклопедию» и в письмах в STN указал двенадцать конкретных подписчиков. Среди них были пехотный капитан, биржевой маклер (courtier), торговец (marchand) и восемь купцов (négociants).