Вверх тормашками – вниз Аджикой

Гертруда

Жил у моего товарища хомяк. Хомяк как хомяк, в меру лохматый, в меру щекастый. Вонючий тоже в меру. В общем, среднестатистический внутриклеточный житель.

Характер имел сильно нордический, что в переводе на русский — был похуистом.

Даже когда мы в целях эксперимента пытались определить вместимость его щек, насыпав огромную кучу семечек, хомяк со спокойствием Штирлица, не суетясь и не дергаясь, всю эту кучу методично перекачал в свой закуток в клетке.

Звали хомяка Гертруда. Кто сделал такую подлянку мужику-хомяку, история молчит, но сдается мне, что крестным был сам Вадик, мой кореш.

Иногда, когда у Вадика было хорошее настроение, в нем просыпался «Гринпис», который настойчиво советовал выгулять Гертруду вне клетки.

В такие моменты Гертруда, наивно веря в свободу и равноправие, стремительно несся под сервант и там что-то начинал жрать. Тогда аристократическое «Гертруда» временно замещалось на «пиzдюк махерчатый» и не переименовывалось обратно до тех пор, пока волосатое существо со скорбным взглядом не доставалось из-под мебели и не водружалось обратно в клетку.

Тут он становился опять Гертрудой и принимался меланхолично вкладывать в щеки какой-нить хавчик, мечтательно глядя на щель под сервантом.

Так и протекала его насыщенная хомячья жизнь: клетка — под сервант — замена фамилии — клетка — возврат фамилии. У других знакомых хомяков и того не было.

Но все-таки нам с Вадиком при взгляде на вечно жующее создание иногда становилось его жалко. И иногда даже хотелось сделать ему что-нить приятное, но что, мы не могли придумать.

До того субботнего летнего дня.

В этот выходной день у меня сломалась любимая игрушка. Вспоминайте, была такая — пластмассовый парашютист выстреливался вверх из специальной рогатки, в воздухе расправлялся белый парашют, и он плавно опускался на землю.

И вот он сломался. Точнее, даже не сломался, а во время выстрела просто отвязался от строп и затерялся где-то. В руках остался один парашют и рогатка.

Но поскольку нам с Вадиком родители одновременно покупали воздушных героев, то шел я к нему с надеждой одолжиться на время пластмассовым человечком.

Ясный перец, получил я фигу, а не парашютиста, но… В этот момент, видимо повинуясь какому-то знаку судьбы, из клетки звонко захрустел Гертруда.

Мы одновременно внимательно посмотрели на него. Перевели взгляд на парашют в моей руке.

Первый эксперимент показал, что купол парашюта сильно маленький. И если легкая пластмассовая фигурка опускалась под куполом плавно, то обожравшийся Гертруда стремился вниз, конечно, не с 2,8 м/с, но и конкретно с некомфортной скоростью.

Через минуту Владик притащил свой парашют и безжалостно оторвал человечка. Теперь у нас имелась серьезная заявка на удачное завершение эксперимента.

Сдублировав парашюты, комиссия единогласно отметила намного улучшуюся плавность спуска, но небольшая высота квартиры не позволяла принять эксперимент с положительной формулировкой.

Решение пришло сразу и в обе головы. Я пошел на улицу, Вадик остался в квартире. Второй этаж.

…Стремительно вылетев из окна и повиснув на стропах под белоснежным куполом, меланхоличный до этого хомяк стремительно завращал в воздухе лапками и как-то даже по-человечески, басом закричал: А-А-А-А-А-АААААА!!! Причем вся хрень, которую он затолкал за щеки, но так и не донес до своей нычки, пулеметными сериями выстреливала из широко открытой и сейчас напоминающей зев тигра пасти.

То, что маленький Гертруда способен так басить и так разевать пасть, никто и не предполагал. Глядя на разверзнутую хомячиную варежку, казалось, что хомяк самостоятельно отправился в полет с целью поохотиться своим ртом на какую-нить летающую дичь.

Весело, задрав голову и восхищаясь самообладанием летящего по ветру Гертруды, скакал я. Гертруда, плавно уносимый ветром, смотрел на меня глазами преданного партизана и презрительно плевался едой. Между плевками он кричал в мою сторону какую-то нецензурщину, но из-за быстрого бега слова я разобрать не мог.

Полет окончился без травм, если не считать того, что Гертруда, пока выкрикивал похабные слова, наверное, вывихнул себе челюсть, потому что еще несколько дней он встречал меня с широко распахнутой пастью, из которой сурово желтели острые зубы.