Семен Альтов

Глава 6. ЧТО БЫЛО ТО БЫЛО…

Восьмидесятые. Эстрадная программа «ШОУ-01».

Советская власть уже скрипела от немощи. Сатирики все смелей намекали на отдельные недостатки. Истинные ценители подтекстов кончали прямо в зрительном зале.

И вдруг хулиганская программа-розыгрыш.

До сих пор помню начало.

На сцене ведущая в строгом платье:

«Мы рады, что, несмотря на объявления о замене программы «Шоу-01» на вечер старинной музыки, собралась такая аудитория. В первом отделении вы услышите канцону Жаоскино Депре номер четыре».

Открывается занавес. На сцене ансамбль старинной музыки. Добросовестно играют канцону. Минут пять. В зале зловещая тишина. Шепоты. Кто-то, матерясь, выволакивает супругу из зала: «Куда привела?!»

Зал разделяется. Одни поняли, что это розыгрыш, другие злятся всерьез, приводя в восторг первых.

Ансамбль раскланивался. Недружные аплодисменты. Семенит к микрофону ведущая. Артист шепчет на ухо. Ведущая кивает: «По многочисленным просьбам зрителей повторяем канцону номер четыре Жаоскина Депре!»

Ансамбль невозмутимо шпарит по новой. Тут доходило до всех. Когда музыканты кланялись второй раз, зал ревел. На третьем повторе канцоны зал подпевал. Мы валяли дурака вместе!

А что творилось в фойе! Зрители, как дети, взявшись за руки, бегали от одной точки к другой. Карабкались друг на друга — сорвать подвешенный рубль В Сочи торговались и покупали гальку с пляжа, как сувениры! Пили с незнакомыми на брудершафт…

Это еще лишь 1975 год!. Чего только по молодости не придумывали! Нас было много. Альтов, Арлазоров, Биллевич, Николенко, Городинский.

С нами ездили молодые «Лицедеи». Из-за кулис все смотрели, как Полунин делает «Асисяй» с телефонами! Каждый раз по-новому! Артист!

Леня Якубович выходил на сцену, и еще никто не знал, что это любимец России Леонид Аркадьевич!

Загадочный Семен Фурман.

На сцене и в фойе много смешного делали Границын и Варкин.

Буба Панфиленок — жонглер-аристократ с сигарой, тростью, шляпой.

Володя Букатич, замечательный фокусник.

Андрей Краско, наконец-то ставший известным…

Цыганским табором до тридцати человек с детьми колесили по России.

Администраторы поражались, как мы без единой обезьяны (звезды в афише) собирали стадионы!

Лихая была история! А повторить нельзя. Время ушло. Это было «шоу нищих». Те, кто на сцене, и те, кто в зале, были равны.

Сегодня пойдут на «шоу богатых»!

«Шоу-01» было смешным, но не пошлым! По сегодняшним меркам редкое сочетание!

Это была эстрада, которой я не стыжусь

Семидесятые. Варшава! Первая в жизни заграница! Был мир черно-белым, стал цветным!

Нас трое: я, Мишин, Биллевич. Адрес, где жила пригласившая сторона, никогда не забуду. Климчака, 42!

Мишин, через пять минут в любой стране говоривший на понятном им языке, на вокзале договорился с водителем.

Польский «Фиат»! Для нас иномарка!

Шофер включил музыку. Раскрыл пачку «Мальборо»! Подарил брелок с голой девушкой! Сказка!

От возбуждения стали понимать польский язык, подыхая над шутками. Когда на душе легко, поймешь и китайца.

Через два часа езды по Варшаве водитель переспросил адрес.

— Ах, Климчака!

Хлопнул себя по лбу и поехал в обратную сторону.

Рыскали еще час. Водитель делался все мрачней, бормотал, что такая поездка стоит других денег! Мы сразу перестали понимать польский язык.

Водитель убрал в карман наши любимые сигареты «Мальборо». Попросил вернуть брелок. Выключил музыку.

Стемнело. Затормозив, водитель сказал по-русски: Паны выходят к чертовой матери, денег не надо!»

Мишин ответил по-польски: «Пока не довезешь до Климчака, не выйдем!

В салоне звенящая тишина. Хочется домой в Россию.

По спине водителя забегали ненавистные искорки. От багрового затылка можно прикуривать.

Полночь. Луна целиком. Съезжаем в овраг. Водитель выхватывает пистолет: «Нет в Польше улицы Климчака! Выходите, москали, — или стреляю!»

Остаемся с вещами в ночи за границей.

Горят окошки единственного на весь овраг дома. Подходим.

На доме табличка «ул. Климчака, 42»!

Восьмидесятые. Началась эпидемия видиков.

Выходили в ночную смену, ехали на край города и смотрели четыре-пять фильмов подряд.

«Крестный отец», «Челюсти», «Эмануэль»… Так выглядело тогда счастье!

…«Юморина» в Одессе.

В ресторане Андрей Кучаев рассказывает «Последнее танго в Париже», которое видел в Москве своими глазами.

Кучаев пьет, закусывает. Мы не едим, не пьем, во все глаза смотрим ему в рот. Видим тяжелый взгляд и мощную спину Марлона Брандо. Краснеем от родинки на попке партнерши. Грубый секс изнуряет нас. Мы УВИДЕЛИ потрясающее кино!

Спустя два года посмотрел «Танго» на кассете. Фильм оказался слабее, чем в пересказе Кунаева.

Голод обостряет восприятие.

Восьмидесятые. Популярнейший в то время Геннадий Хазанов брал иногда на гастроли авторов.

Город Кременчуг. Вечером на свет столичных звезд слетались местные девушки. У меня в номере краснеет блондинка. Вид такой: «Только тронь! Милицию вызову!». Хотя за этим вроде бы и пришла…

Я не трогаю. Молчу. Ошарашенная неожиданной тактикой девушка заговорила сама. Я слушаю. До рассвета без перерыва. Наверно, ее выслушали первый раз в жизни. Теперь я знал о ней все.

Назавтра было такое усталое лицо, решили: самая бурная ночь прошла у меня.

На следующий вечер после концерта эта девушка позвонила и пригласила к себе в номер. Вхожу. Застеленная кровать. Столик. Бутылка водки, восемь сарделек, горчица, хлеб.

Гасит свет: «Делай со мной все, что хочешь!»

До отъезда в аэропорт оставалось пять минут. Я поцеловал ее в лоб и ушел.

Она заплакала.

Выслушай женщину — и она твоя! Хочешь ты того или нет.

Гастроли во Владивостоке. Администратор Сергей за день до вылета идет покупать билеты на самолет. Остался только бизнес-класс! А это, как вы понимаете, значительно дороже.

Летим. У Сергея на лице убытки. Понесли еду. А в бизнес-классе можно себе ни в чем не отказывать. Сергей мрачно ест и пьет без остановки, прикрываясь моим именем.

«А будьте-ка нам добры, Семену Теодоровичу еще коньячку! Пирожного! Горячего!»

Лету девять часов. Стюардесса не присела.

Во Владивостоке Сергея выносил на себе. Судя по тому, как он пел, разницу в цене на билеты отбил.

Гастроли в Кемерове.

Живу за городом в закрытой гостинице. Судя по удобствам и по тому, что персонал вежливо не смотрит в глаза, пода наезжает начальство красиво отдохнуть без свидетелей.

Уставший после концерта, лежу в постели и начинаю смеяться.

Потолок надо мной зеркальный! Но зеркало некачественное, кривое. При повороте головы, как в комнате смеха, физиономия искажается до дебильной. А если тут занимаются сексом? Отраженное тело партнерши меняет пропорции на глазах… Обхохочешься, трахаясь.

А утром представил: кувыркаешься с уродиной, а в зеркале на потолке королева! Тоже вариант!

Эротика по-кемеровски.

Восьмидесятые. Концерт в Тобольске. На сцене получаю записку: «Семен Теодорович! Заканчивайте концерт, в овощной завезли немецкую обувь!»

Кто-то пошутил. Смотрю за кулисы. Организаторы строят дикие рожи, тычут рукой на часы, пилят горло ладонью. Что-то случилось!

Раскланиваюсь. Ухожу за кулисы. Меня кидают в машину. Мчимся в ночь. Выходим. Овощной магазин!

В контейнерах картошка, капуста и два короба, полные обуви!

Тобольск в те годы работал с немцами по бартеру. В Германию шла нефть, оттуда товары. Почему обувь завезли в овощной?

До закрытия десять минут. Мрачная продавщица, догрызая морковку, спрашивают, какой у жены размер. А наш размер надо еще перевести в заграничный. Потом обратно.

Туфельки, сапожки, ботиночки… Отобрали пять пар; за каждую советская женщина продала бы дьяволу душу!

В Питере, чувствуя себя волшебником, вывалил на пол сокровища. Жена, как Золушка, кинулась примерять. Не налезла ни одна пара! Ни одна!

Лариса плакала до утра. Умоляла — никогда ничего не привози!

Я родом из Лапландии, в душе Дед Мороз, по-прежнему таскаю подарки. Но только такие, которые не надо надевать на себя.

…Если от ваших подарков плачут — что-то не так.

Восьмидесятые. Учусь в Технологическом институте.

Там же станция метро. Напротив Институт метрологии. На крыше табло. Число. Время. Температура воздуха. Над цифрами лозунг «Слава советской науке!». А кто спорит?

Апрель месяц. Уже можно ходить без пальто. Вдруг заклинило механизм и выпало на табло: температура плюс 67 градусов!

И все это под лозунгом «Слава советской науке!».

Транспорт встал. Счастливые горожане выпадали из окон.

Так смело против государственного строя в те годы не выступал никто!

1968 год. Заканчиваю Технологический институт имени Ленсовета. В химию вместе с учебой в техникуме уже вбухано десять лет. Столько потребовалось, чтобы понять: мне сильно не нравится то, чему я так упорно учился.

Писать еще и не помышлял. Но уже пошучивал. Устраивал в «Техноложке» день смеха. Едва не отчислили. Значит, было смешно.

Юрий Львович Кузнец преподавал что-то типа политэкономии. Один из тех предметов, которые понять было нельзя, заучить невозможно. А на лекции Кузнеца сбегались студенты из других институтов. Говорил свободно, говорил интересно обо всем. Высокий, улыбчивый, усики, — наш Ричард Гир.

В канун Первого апреля он стоял над раскатанным по полу шуточным «дацзыбао», прикидывая с идеологической точки зрения, что нам за это будет.

Стоя над «дацзыбао», в ответ на наивный вопрос: «Что миг делать дальше?» — Кузнец с высоты своего роста сказал: «Семен, жизнь достаточно неприятная штука. Мужчина должен получать удовольствие хотя бы от работы! Не нравится химия — бросай!»

Через год с химией завязал.

Прошло тридцать лет. Сочиняю всегда с удовольствием. Никогда не было стыдно за то, что читаю со сцены. Мне улыбаются незнакомые люди, аплодируют в залах и еще платят за это деньги!

Иногда возникает подозрение, что жизнь удалась.

2002 год. Во дворе бомжи. С морозами они исчезают как мухи: где-то зимуют, весной оживают. Меня приветствуют издалека, интересуются творческими планами.

Гуляем с Брюсом. У стены пес задирает лапу. Бомж делает то же самое. Заканчивают. Оправляются.

Бомж говорит собаке:

— Ну что, мой друг, мы оба одинаково небрежны!

На газетке разложена нехитрая снедь. Благо баки для отходов рядом.

— Семен Теодорович! Как видите, к чаю все есть! Чая нету! Бальзак всегда поддерживал отбросы общества! Вы у нас тоже писатель! Дайте десять рублей!

В ванной подтекала штуковина, которую называют «полотенцесушило».

Дождались лета. Позвонил в жилконтору. Спросил: отключена ли вода?

Сантехник бодрым голосом:

— Семен Теодорыч! Докладываю. В системе никакой коды нет. Слили до капельки!

Вызываю соседа. В отличие от меня мужик с руками. При себе разводной ключ, молоток. Пытается отвернуть гайку, из-под которой подкапывало. Не идет. Перекосило. Сосед постукивает молотком. Еще молотком. Еще. И вдруг гайка пулей мимо виска, пробивает окно, внизу чей-то стон!