Манифест о дружбе полов

Глава 10. Генеральная катастрофа и идеальный портрет

Поднимается густая пыль, и сразу после взрыва воцаряется недолгая, но абсолютная тишина. Потом где-то запоздало ломается очередная конструкция, все приходит в движение, и кто-то кричит:

— Дети!

Кажется, это я.

— Малфой, — зову тут же, потому что разглядела его первым, и неосознанно хватаю Драко за руку, утаскивая за собой в сторону сцены. Он не сопротивляется, даже обгоняет, крепко удерживая мою ладонь.

— А ну-ка все откликнитесь! — требовательным от испуга голосом призывает Малфой.

Тут же отвечают дети: «Я цел!», «Я здесь!», «Все нормально!», «Ни хрена себе!..». Пыль медленно оседает, и становятся видны перепачканные, удивленные, растерянные лица.

— Всё, все в порядке? — спрашиваю я, хватая одну из девочек за плечи и по-маггловски прощупывая на предмет возможных повреждений. — Посмотрите по сторонам!

— Где Мадлен? — взволнованно кричит Луи.

— Я здесь!

Он торопливо идет на голос, отодвигая одно за другим искусственные деревья, свалившиеся на сцену. Малфой большими шагами преодолевает оставшееся до Луи расстояние и вместе с ним берется за плоскую «каменную глыбу» — боковую перегородку сцены, которая, покосившись, заточила Мадлен в углу. Девочка невредима, только чуть более пыльная, чем остальные.

— Декорациям конец.

Все обходится без жертв. Более-менее придя в себя, мы смотрим на испорченное отскочившим заклятьем убранство сцены, на костюмы, покрытые неизвестно откуда осыпавшейся штукатуркой.

Я вижу, как Малфой запрокидывает голову, чтобы проверить потолок, и, заметив в ясном вечернем небе размытое пятно, как на прожженном гобелене, принимается сканировать пространство вокруг. Куда-то должен был прийтись основной удар. Вскоре всем становится ясно куда: в стене справа от сцены чернеет большая дыра.

— Ну вы и… — заводит Глория, сверкая глазами в сторону виновников.

— Так, хватит, — бормочу я, старательно раздумывая, с чего начать спасение спектакля. С очистки костюмов? С ромашкового чая для актеров? С восстановления сцены, декораций, стены Большого зала?

— Нет, ну это надо же было именно сегодня…

— Стоп!

Все смотрят на меня. Не ожидали, что умею так орать.

— Вы хотите новой ссоры? Обзываться до рассвета? Или избавиться от наших общих проблем ради общего, Мерлин Всемогущий, дела?!

Глаза студентов почти единодушно выражают пристыженность и несмелое согласие. Произнесшие заклинания мальчишки все еще стоят немного поодаль: гриффиндорец нервно перебирает пальцами рукоятку дымящейся палочки, когтевранец, спрятав свое оружие в карман, одной рукой механически трет почерневшую стену за спиной.

— Пойду посмотрю, — бросает Малфой и направляется к дыре.

— А мы… мы всё исправим, — говорит когтевранец.

— Бери эту сторону, — предлагает другой мальчик.

— Вингардиум Левиоса!

— Ставим сюда.

— Глория…

— Да, я склею.

Я должна помочь, но не могу сдвинуться с места, потому что наблюдаю, словно завороженная, как дети начинают переносить и чинить разрушенные декорации. Они работают в ритме слаженного механизма, четко распределив сложность заклинаний по старшинству, взаимодействуют, понимая друг друга с полуслова, и на Большой зал вдруг опускается такая мирная рабочая атмосфера, что я с трудом верю глазам и ушам.

Очнуться меня заставляет Малфой: он еще не избавился от дыры в стене и выглядит озадаченным.

— Грейнджер, — говорит он, когда я подхожу. Мне хочется обратить внимание Драко на произошедшее чудо, но он не слушает. — Попробуй-ка ты.

Малфой отодвигается, а я недоверчиво поднимаю палочку.

— Репаро!

Ни один кирпичик из кучи на полу у стены не дрожит, и вообще ничегошеньки не происходит. Я взмахиваю палочкой еще несколько раз, Репаро и другие заклинания — все безуспешно.

— Это так странно…

— Надо что-то повесить, — решительно перебивает Малфой.

— Что? — переспрашиваю я.

— Повесить, — он уже сделал шаг по направлению к выходу, а для убедительности кивает. — Пока прикроем дыру, а потом разберемся, сейчас ведь не до этого.

— Подожди! А где ты возьмешь то, чем можно прикрыть?

— У Натана! — отвечает он, чуть повернув голову.

И мне приходится догонять.

* ~ * ~ * ~ * * ~ * ~ * ~ *

— Натана здесь нет, — говорю я в темноту, пытаясь намекнуть Малфою, что неприлично заходить в чью-то комнату без спроса. В крайнем случае можно только мне.

— Да, я это уже понял, — спокойно отзывается Драко и зажигает фонари.

Свет растекается по всем картинам. Малфой идет по кругу, «перелистывая» холсты в рамках, поставленные вплотную друг за другом. Я теряю всякую надежду остановить его, потому что он определенно чувствует себя здесь хозяином (как и в большинстве мест этого мира, надо заметить), и сама просто осматриваюсь вокруг. Подошел бы какой-нибудь натюрморт, пожалуй, но из классических у Натана всего парочка: он любит все оживлять.

— О, Грейнджер, — Малфой звучит очень странно: как-то пораженно, задумчиво и при этом нетерпеливо. Я тут же дергаюсь в его сторону, — только глянь, кто тут.

Он достает из крайнего ряда третью картину, демонстрируя мне с неописуемым выражением лица.

Это мой портрет.

Очень красивый портрет или портрет… красивой меня.

Нарисованная нежными пастельными тонами, я смотрю с холста прямо, а потом опускаю глаза со смущенной улыбкой, а на щеки падают тени темных ресниц. Ни одна колдография не могла быть такой же прекрасной, тут все очевидно.

— Я не… Я не позировала, — еле удается выдавить мне.

— Это только подтверждает мои догадки, — говорит Малфой тихо.

Я поднимаю на него глаза одновременно с той, нарисованной версией, взглянувшей на нас обоих.

— О чем ты? — тороплю я, ужасно испуганная этой затянувшейся паузой.

— Грейнджер, только влюбленный человек может нарисовать такое, — произносит Драко так же негромко, но четко и убедительно. — Поверь мне.

Мое сердце бьется с такой скоростью, что становится немного больно.

— Привет.

Мы оба оборачиваемся к стоящему в дверном проеме Натаниэлю, который улыбается, но по тону приветствия ясно: он все слышал и ситуацией не обрадован.

— Я тут… — говорит Малфой, — я тут возьму у тебя летающие апельсины. Они будут отлично смотреться в Большом зале.

Малфой уносит картину, а я остаюсь в мастерской и какое-то время молчу, не в силах справиться с чувствами, разбушевавшимися где-то в груди.

— Так… как прошла репетиция? — спрашивает Натан.

— Нормально, — отвечаю я дрогнувшим голосом. — Половину зала разрушили, зато сплотили детей дальше некуда. Можно сказать, добились перемирия.

Опять наступает пауза, потом Натаниэль говорит:

— Детям не нужно было перемирие. Они и так друг от друга без ума, просто не хотели этого признавать. Впрочем, как и вы с Малфоем, — горько усмехается он. — Мне вообще иногда кажется, что весь этот концерт МакГонагалл устроила ради вас.

Внутри у меня что-то сжимается — оттого, что я крайне редко, почти никогда не вижу Эдвардса таким расстроенным.

— Что ты такое говоришь, Натан…

Но больше ничего не могу добавить. Он внимательно смотрит на меня.

— Это правда? — решаюсь я. — Что Малфой сказал про портрет?

Эдвардс вздыхает, и я принимаю это за положительный ответ.

— Почему ты никогда не говорил мне?

— Гермиона, я и так знал, как ты отреагируешь. Я ведь спрашивал тебя об этом, когда…

Он вдруг осекается. Я жду продолжения, но потом меня осеняет:

— Когда мы выпили и ты расспрашивал про парней? Натан! — я возмущена и пытаюсь разобраться с волнением, от которого даже пальцы дрожат. — Об этом говорят на трезвую голову! Я ведь совершенно не помню, что ты спрашивал!

— Ну, вот мы говорим на трезвую голову, — тут же возражает Эдвардс. Снова этим непривычным серьезным тоном, который ранит меня почти физически. — Ответ разве поменяется?

У меня просто сердце кровью обливается. Нет, я не люблю его как мужчину. Но я бы никогда, никогда не сделала ему больно, если бы это было в моих силах. Не могу смотреть, как он, зная, что его чувства не взаимны и никогда такими не были, наконец дает волю эмоциям — они отражаются на его лице и в том, как он стоит: чуть ссутулившись, хотя всегда говорил, что может быть примером прямой осанки в маггловских рекламных роликах.

— Я не требую никаких оправданий, Гермиона. Я знаю, что такое дружба. И что нельзя заставить себя испытывать то, чего не испытываешь, — он выдает вдруг улыбку, максимально теплую, на какую сейчас способен. — Давай просто будем друзьями. Я не хотел, чтобы ты знала и мучилась от этого. Малфой заслуживает хорошенького удара в челюсть за то, что залез куда не просили.

Глаза мои наполняются слезами, в груди пульсируют все теплые чувства, которые я испытываю к Натаниэлю. Делаю нерешительный шаг, потом все-таки подхожу и обнимаю его. Он аккуратно обхватывает меня руками, и какое-то время мы просто стоим, откладывая, откладывая и пряча неожиданно развернувшуюся между нами драму.

Наконец Эдвардс мягко отодвигает меня и заявляет:

— Если мы еще немножко так постоим, это будет уже не дружба.

Я смущаюсь и шутливо толкаю его в плечо, и Натан наигранно кривится от боли, пока я не смеюсь — нерешительно, но искренне.

— Пойдем поедим, — говорит он. — Я как раз хотел тебя пригласить.

Я киваю и пропускаю его вперед, а сама, на несколько мгновений застыв, смотрю ему в спину и думаю только об одном.

«Как ты могла быть такой слепой, Гермиона? Как могла не замечать очевидного?»

Но ответа не нахожу.

* ~ * ~ * ~ * * ~ * ~ * ~ *

Когда мы с Натаниэлем заходим в Большой зал с огромными подносами, полными стащенных с кухни сэндвичей и пирожных, Малфой косится на нас, но ничего не говорит. Он остается чинить свет на сцене, в то время как проголодавшиеся дети набрасываются на еду. За время моего отсутствия тут явно прибавилось народу: полюбопытствовать и помочь пришли другие участники, работавшие над номерами поблизости. Однако ни одного постороннего преподавателя не наблюдается. Приходится еще раз порадоваться про себя, что Малфой перед репетицией наложил на Большой зал чары шумоизоляции.

— Ну и что, — громко, нараспев интересуется Натан, — вы тут прямо готовитесь, что ли?

— А то! — отвечает пятикурсник, усиленно жуя. — Минут двадцать назад масштаб стараний был очевиден.

— Вы их из скромности слегка прикрыли, как фиговым листочком, правильно понимаю? — уточняет Эдвардс, указывая остатками пирожного на свою картину с апельсинами.

Натан вместе с детьми заразительно смеются, а я, продолжая улыбаться и захватив сэндвич для Малфоя, отхожу к сцене.

— Тебе помочь?

— Нет, я уже заканчиваю.

Забирая сэндвич, Драко избегает касания пальцами, но я решаю не зацикливаться на этом, если он обернется наконец и посмотрит на меня. Благо долго ждать не приходится.

— Мы почти справились, правда ведь?

Застигнутая врасплох, я отвечаю не сразу, но с чувством:

— Да. Едва не провалились, но все еще на пути к победе.

У Малфоя очень красивая улыбка. Когда это не саркастическая усмешка, не самодовольная ухмылка и не злой оскал — а просто усталая улыбка по истинной, душевной причине.