Этот большой мир — 1. "День космонавтики"

После обеда мы с дедом устроились в гостиной и, как не смотрел я голодными глазами на его шкаф с собранием сочинений Ленина, томом «истории КПСС» и подборкой журнала «Коммунист», пришлось продолжить беседу на охотничью тематику. Мы детально обсудили предстоящую вылазку на природу, дед ощупал лапы, морду и шею собаки, от чего та пришла в полнейший восторг и перевернулась на спину, подставив для ласки брюшко. Дед поинтересовался, привычна ли псина к поездкам на автомобиле — в Запрудню предстояло добираться на машине дедова племянника и моего дяди, тоже заядлого охотника — я раз пять выслушал предупреждение не кормить собаку с утра. Потом я попросил деда показать мне свою коллекцию охотничьих ножей — помнится, в своё время я приставал к нему с этим чуть ли не в каждый свой визит, вот и сейчас с удовольствием перебрал «экспонаты», любуясь точными, безупречными формами лезвий и рукоятей. Один из ножей — знаменитый «полураскладной» НШ — «нож Шилина», который иные ножевые знатоки именуют «штабным». Удивительная, поистине уникальная среди советских ножей конструкция — длинное обоюдоострое лезвие штыкового типа при нажатии кнопки на две трети утапливалось в ручку, а оставшийся кончик входил в деревянные, со стальным наконечником, кургузые ножны, снабжённые для удобства кожаным подвесом. Кроме собственно клинка, в рукояти содержалось всё необходимое в нелёгкой штабной жизни: шило, открывашка для консервных банок, ещё одно лезвие, маленькое, для заточки карандашей — и, наконец, главный, наиважнейший аксессуар, штопор. Самый раритетный образец в дедовой коллекции — как я, помнится, убивался, когда после смерти деда в возрасте восьмидесяти трёх лет его вдова (не бабушка, та ушла из жизни гораздо раньше) избавилась от всего собрания — и ножей, и охотничьих ружей, среди которых был, между прочим, и редкостный «африканский» штуцер «Холланд и Холланд», вывезенный им в своё время из Германии, где он занимался репарациями по части тяжёлой металлургии… На полированной стали был глубоко выдавлены цифры 1945 — понятно, изготовлен ещё во время войны...

Оставив, наконец, в покое ножи, мы в меру моих познаний обсудили особенности охоты с ретриверами (дед посетовал, что порода эта неважно работает по поиску и подъёму дичи), я ответил — да, так оно всё и есть, зато за подранком идёт и на сотню метров, и на две, не то, что спаниели, которые ограничиваются, самое большее, тремя десятками шагов.

За разговорами прошёл остаток дня. Я отказался от идеи остаться переночевать (завтра в школу, всё, и учебники, и форма на той квартире, да и собаку — не здесь же оставлять?) и, получив в нагрузку кулёк из плотной коричневой бумаги в которой ждали своего часа котлеты, отправился домой. В авоське кроме запаса провианта имел место пресловутый том «Истории КПСС» 1973-го года издания — его я незаметно вытащил с книжной полки и вынес под мышкой, чтобы избежать лишних расспросов. Пока я не был к ним готов.

Я шагал к дому и чувствовал себя форменным бесчувственным чурбаном. В самом деле — вот они, дед и бабушка, на их похоронах я был невесть сколько лет назад — но оба живые, бодрые и даже младше, хоть и ненамного меня-тогдашнего! Интересно, мелькнула несколько отстранённая мысль, с родителями будет так же? Ведь я действительно не чувствую никакого прилива нежности или там щемящей тоски — всего лишь радость, как от встречи в любимыми родственниками, с которыми не виделся очень долго и вот, наконец, сподобился.

…а может, так оно и есть на самом деле, и не стоит усложнять без необходимости?..

Как ни пытался я проявить характер, и не прикасаться к толстенному серому кирпичу — ничего из этого не вышло. И — первое потрясение я испытал, едва открыв книгу. Да какое!

Здесь Сталин умер не в пятьдесят третьем году, а только в ноябре пятьдесят шестого — и за эти три с половиной года много чего успело произойти! Для начала, ещё в пятьдесят третьем он снимает с поста секретаря ЦК Хрущёва и отправляет его поднимать хлопковую отрасль в Узбекистан — «и больше о нём в этой саге не будет сказано ни одного слова». Нет, серьёзно: я пролистал несколько следующих глав и не нашёл ни единого упоминания о несостоявшемся «кукурузнике» и его дальнейшей судьбе — хотя можно было понять, обвинения в чём-то эдаком, следствия и расстрела Никита Сергеевич счастливо избежал. Второй член триумвирата, Берия, как не раз продемонстрировавший таланты управляться с самыми безнадёжными и практически неосуществимыми заданиями, был брошен вождём и учителем на то, что в наше время назвали бы «нацпроектами». На этот раз ему поручили в кратчайшие сроки довести до ума Трансполярную магистраль и закончить строительство Сахалинского тоннеля — что он и сделал, доложив об окончании работ на 20-м Съезде КПСС, где в качестве генсека председательствовал, на секундочку, сам Сталин. Но вот какая незадача: всего через месяц после этого Лаврентий Палыч погибает в авиакатастрофе, возвращаясь с инспектирования финального участка Трансполярной магистрали «Ермаково — Енисейская — Игарка» — самолёт попал в пургу и разбился при посадке, такая вот незадача... Первый товарный поезд от Архангельска до Норильска отправился уже через месяц после этого прискорбного события, ещё через две недели по его следам отправился и пассажирский состав, и с этого момента сообщение по новой магистрали стало регулярным — и остаётся, насколько я смог понять, таковым и по сию пору.

Что до Сталина — то он прямо на съезде слагает с себя полномочия Предсовмина, добивается назначения на эту должность Маленкова, а сам — взрывает бомбу, мало уступающую известному докладу Хрущёва, сделанного на том же съезде, перед той же аудиторией но в иной реальности. Он объявил о старте коренной реформы партии — причём в выражениях, как и Никита Сергеевич, не стеснялся. «Я предлагаю отстранить ВКП(б)-КПСС, этого гиганта с гниющей головой, от практического руководства государством, — говорил он с трибуны, и слова падали в сердца слушателей расплавленным свинцом. — Этого требует не только спасение государства, но и спасение самой партии коммунистов-ленинцев, путь, на котором она, переродившись, станет интеллектуальной, элитарной силой нашей страны, передав практические вопросы управления народным хозяйством Совету Министров — что, товарищи, уже давно следовало сделать…»

Тут я захлопнул книгу и долго сидел, изо всех сил стараясь избавиться от ощущения нереальности, выдуманности происходящего. Напоследок мелькнула и пропала мысль: а может, в этом мире уже успели побывать попаданцы, и приложили руку к преобразованиям — а я сейчас лишь наблюдаю плоды из усилий?

Подчиняясь внезапному импульсу, я кинулся в прихожую и после нескольких минут лихорадочных поисков держал в руках журнал «Огонёк» с нужной мне фотографией — большой, на половину разворота и в цвете.

Трибуна Мавзолея с огромными буквами «Ленин-Сталин». Снимок датирован январём этого года. Вот, значит, как…

Всё. Больше не могу — и не буду, если не собираюсь просидеть за историческими изысканиями всю ночь и наутро обнаружить себя с дикой головной болью и депрессией от общего непонимания окружающей действительности. Завтра, всё завтра… или послезавтра, или вообще через неделю, когда шквал обрушившийся на меня, как то уляжется, устаканится, возвращая мне способность мыслить рационально. А вот что точно надо сделать завтра, причём не откладывая ни на один день — так это решить вопрос с Кулябьевым и его присными, причём решить так, чтобы на будущее исключить саму возможность рецидива. Просто чтобы больше не отвлекаться на всякую ерунду. Внимание и сосредоточенность мне ещё, ох, как понадобятся.

…понять бы ещё — зачем…