За пределом. Том 2

Но проблема заключалась именно в том, что меня никто и не спросил, от чего я чувствовал, что делали это за моей спиной. Именно за спиной, без моего ведома, словно избавляясь от меня втихушку.

К тому же, меня волновали не только метания в душе, которые сводили меня с ума. Я ещё и не знал, куда идти и куда податься, что никак не сказывалось на моём психическом здоровье. Моё будущее… оно выглядело для меня в тот момент нереальным, каким-то туманным и непонятным, как, наверное, и для любого, кто в первый раз покинул дом без всего. Я не знал, куда мне податься, где найти работу, да и вообще кто возьмёт меня здесь. Ведь я был несовершеннолетним и изуродованным в чужом и довольно криминальном городе.

Но как мне казалось в тот момент, пусть уж лучше меня мучают такие вопросы, чем те, покончить ли мне жизнь самоубийством или нет. Хотя факт того, что я осознавал проблему, уже помогал мне не скатиться на дно депрессии.

Я даже перестал бояться леса, со скучающим видом иногда бросая взгляд на возвышающиеся по обе стороны лесные тёмные стены, от которых иногда доносились потрескивания, хруст и скрипы. Ещё до того, как я стал таким и узнал о мире много нового, ночной лес меня пугал. Мне казалось, что в нём постоянно что-то прячется, смотрит за мной, наблюдает, выжидает… Будто там, за деревьями, что-то есть, какое-то чудовище из фильмов ужасов…

Сейчас же мне было плевать. Настолько плевать, что встреть упомянутое чудовище, я бы может и испугался бы, но не так, как до этого. Ведь опыт с чудовищами наподобие пещерного тролля у меня был. А когда знаешь, что можешь встретить, страх уже не такой сильный. Зная, что такое есть, сам страх становится как к обычной опасности, а не как к неизвестности.

Меня куда больше пугало то, что я не мог выбраться.

А потом я вышел к деревне. Но не спешил к ней сбегать, плача от радости и облегчения и двигаясь прямиком в объятия местных жителей. Я понимал, что если вдруг дом Кун-Суран решит выяснить, что же стало с беглым мальчишкой и куда пропали люди, они примутся расспрашивать всех жителей деревень по пути нашего следования. Даже если они не знали, куда уехали закапывать меня их люди, они могут вполне не полениться опросить деревни. И наверняка кто-то да расскажет, что к ним вот спускался подранный пацан, и опишет меня. А там будет уже делом принципа, потому за мной отправят просто киллера, который рано или поздно меня найдёт.

Поэтому я не подходил близко к деревням, чтоб в снегу следов не оставить, обходя их по дуге, пока не выбрался к трассе. Там я даже не стал ловить попутку, так как парень с разорванным наполовину лицом точно отпугнёт любого водителя. Просто шёл по дороге, пока не дошёл до границы Маньчжурии и города-государства Сильверсайда. Да, когда-то он был частью Маньчжурии, но теперь имел собственную территорию вокруг города, которую частично выкупали дома для своих поместий, чтоб не жить с грязными плебеями в городе.

Это был настоящий блокпост на границе, через который проезжали все машины и который, скорее всего, затребовал бы у меня документы, чего мне надо было избегать. Однако блокпост скорее был для виду, так как стоило мне углубиться в лес, как тут же никакой границы и не стало. Спокойно прошёл на территорию другого государства.

А потом ещё через несколько километров я был на подступах к городу Сильверсайд, но только со стороны нижнего города, что было мне плюсом. Светиться среди нормальных людей в верхнем не очень хотелось, а вот нижний… Впрочем, очень скоро я и сам увидел, что из себя представлял нижний город. Как и понял, что затеряться здесь смогу даже я со своим лицом.

Итого, добрался до него я где-то за шесть-семь дней, абсолютно голодный и уставший, не в силах даже стоять нормально на ногах. Столь долгий голод вкупе с такими физическими нагрузками на организм дали о себе знать усталостью, сонливостью, головными болями и раздражительностью. Сердце иногда начинало сильно биться, словно я бежал, хотя буквально несколько минут назад всё было в порядке.

На тот момент мне нужно было поесть. По крайней мере, об этом говорил мой организм, хотя я прекрасно понимал, что смогу ещё неделю прожить без конкретной ломки. Я даже уже по привычке старался не обращать на это внимания и гадал, сколько же килограмм сбросил за этот довольно долгий кросс.

Ровно до того момента, пока не наступила долгожданная ночь. Её-то я и не забуду никогда, свой первый день в этом чудесном городе, так как ночевал я сначала сидя на лавочке, пока не замёрз, а потом на теплопроводе под трубой, где её теплом даже снег растопило. Словно какой-то бездомный, забился под трубы поглубже от чужих глаз, свернулся калачиком, укрывшись в пальто, и уснул. А на следующий день я смог лицезреть то место, где мне предстояло жить и выживать.

Если честно, я представлял себе немного другое место. Малу описывал его несколько иначе, и я ожидал увидеть если не клоаку мира, то клоаку этого континента, где насилуют на каждом углу, трупы несчастных валяются через каждые сто метров у тротуаров, бандиты разъезжают на дорогих тачках, давя несчастных стариков, и стрельба является такой же неотъемлемой частью жизни, как и рокот двигателей оживлённого города. Но на деле, когда я вылез из-под теплотрассы, увидел перед собой совершенно другой город.

Что он мне напомнил?

Чикаго или Нью-Йорк тридцатых годов. Возможно, сказался тот факт, что всё же Сильверсайд был городом эмигрантов, который возводили люди буквально на свой вкус и цвет, строя то, что умеют, или пытаясь воссоздать то, что покинули. Эта часть города считалась когда-то хорошим районом, почему и выглядел примерно соответствующе тем людям, что здесь когда-то жили. Но их потом не стало, время сменилось, а дома остались, как какие-то декорации к гангстерским фильмам. Не хватало лишь соответствующих машин.

Серые кирпичные здания, действительно похожие на городские дома старых мегаполисов, выстраивались рядами и шли вдоль улиц. Классические железные пожарные лестницы снаружи, словно паутина. Фонарные столбы, все обклеенные листовками; потёртые, видавшие и лучшие времена машины, некоторые буквально прогнившие. Прохожие, которые выглядели зажатыми, скрытными и своей аурой будто говорили, чтоб к ним никто не приближался.

И теперь это был мой дом.