Русский бунт. Начало

* * *

Очнулся мгновенно, будто кто-то включил свет. Только что я чувствовал, как осколки гранат разрывают мое тело и вот я лежу на чем-то мягком. Рывком сажусь, оглядываюсь. Огромный войлочный шатер. Внутри темновато, но рядом со мной стоит жаровня, в которой тлеют угли. Дую на них, подкидываю рядом лежащие щепки. Становится светлее. Я еще раз оглядываюсь. На полу шатра пушистые восточные ковры, несколько низеньких столиков с иконами, коробки какие-то. В изголовье – отделанное серебром седло.

В груди гулко бьется сердце, вдруг становится резко душно. Я тру лицо руками, пытаясь прийти в себя. Я точно умер. Убит взрывами гранат. И вот я в каком-то шатре, голый. Разглядываю свои ноги, а затем руки. Постепенно, не сразу, приходит понимание. Тело не мое. Молодое, заросшее волосом. Где стариковский варикоз? Где морщины??

Пошатываясь встаю, подхожу к столику. Среди икон вижу небольшой, плохо сделанный портрет молодого человека в парике. Сзади накарябано Павелъ I. Трясу головой. Наверное, это бред умирающего. Я не сразу погиб от взрыва и теперь у меня предсмертные галлюцинации. Но почему такие достоверные? Чувствую запах навоза, дыма от жаровни…

На столике также лежит старинное зеркальце на деревянной ручке. Беру его, разглядываю себя. Мужчина. Лет тридцати. Строгое лицо в густой черной бороде. Волосы подстрижены под горшок. На лоб зачесана челка, а между крутыми пушистыми бровями – глубокая складка. Глаза серые, запавшие.

Кладу зеркало, рассматриваю тело. Мускулистое, поджарое. На цепочке висит золотой крестик. Под сосцами груди два странных шрама. Шрама?!? Тут на меня обрушивается понимание. Такие шрамы были у Праотца. Емельян Иванович показывал их казакам, когда объявил себя императором Петром III Дескать, это особые царские знаки. Казаки поверили.

С трудом удается удержаться на ногах. Меня ведет, делаю словно пьяный несколько неловких шагов по шатру.

Я в теле Емельяна Пугачева! Горло сдавливает от нахлынувших чувств. Всю жизнь посвятил делу Рода и вот теперь, что? Получил награду. Или проклятие? Меня ждет четвертование… Или? Мысли бьются словно ночные бабочки об фонарь.

Долго пытаюсь прийти в себя, сижу на ковре, мотая головой. Шок никак не отпускает, то и дело накатывают приступы слабости. Тело трясется, периодически теряю концентрацию и заваливаюсь на ковры. Упорно встаю сначала на колени, потом на ноги. Другого пути нет – надо осваиваться. Помогает глубокое дыхание и как ни странно – растирание ушей. Видимо в голове усиливается кровообращение, привыкание идет быстрее.

Окончательно беру себя в руки, встаю на колени перед столиком, целую икону Спасителя. Христос смотрит на меня с состраданием.

– Спасибо, Господи! – я крещусь – Все в твоей воле.

Беру портрет «сына» – Павла I. Зачем Емельян Иванович держал его среди икон? Основатели рода о таком не рассказывали. Прислушиваюсь к себе. Может я не один? Нет, я – это я. Моя память, мои знания. И больше никого.

Полог шатра откидывается, внутрь осторожно заглядывает молодой казак. Лет восемнадцати, с залихватским чубом и румянцем на голых щеках. На ногах – серые шаровары, сверху – желтый жупан. За пояс заткнут старинный пистолет, слева висит сабля.

– Царь-батюшка, проснулся? Как почевалось? – звонким голосом спрашивает парень – Зело много вчирем вы выпили с Иваном Никифоровичем.

Чтобы не светить наготой, я опять усаживаюсь на ковер. Мысли так и мелькают в голове. Иван Никифорович – это наверняка Зарубин по кличке Чика. Один из ближников Пугачева. А молодой парень в свите был один – Иван Почиталин. Единственный грамотный казак, автор многих указов Емельяна.

– Подавай одеваться, Ваня – говорю я тихим голосом. Ошибся? Или нет?

– Сей же час, ваше величество – моментально отзывается Почиталин – Кухарка ваша выстирала исподнее, уже высохло.

Иван приносит мне белые подштаники и холщовую рубашку. На ноги наматываю обычные портянки. Затем приходит очередь темных штанов и зеленого, старинного кафтана с бархатной выпушкой. Натягиваю красные, сафьяновые сапоги с загнутыми носками. Самый шик!

Иван помогает повязать мне красный же кушак и подает искусно украшенную серебром саблю. Холодным оружием я владею хорошо. Отец учил сабельному бою, дед… Все мужчины в роду умели рубиться. Последним надеваю мерлушковую с красным напуском шапку-трухменку.

Мы вместе выходим из шатра. Спиной ко входу сидят несколько казаков, точат кинжалы. Похоже, что охрана. Я втягиваю носом воздух. Прохладно. Градусов пять, не больше. Небо серое, тяжелое. Облака придавили землю. Вокруг, насколько видно, неровное поле. Стоят шалаши, юрты… Между ними бродят люди, овцы, собаки… Горят костры, жарятся целые туши быков. На меня накатывает чувство нереальности происходящего. Я столько знаю про эту эпоху и патриарха рода – и вот глаза отказываются верить увиденному. Такое ощущение, что я на костюмированных съемках исторического фильма.

– Видишь, глаз у меня кривой? – я слышу разговор казаков, что сидят спиной к шатру. Крупный, с покатыми плечами мужчина, вжикая клинком по точильному камню рассказывает:

– Это все мой бывший барин.

Я подмигиваю Ивану, прикладываю палец у губам. Почиталин понятливо кивает.

– А все за что? – продолжает, ожесточившись, казак – Барин пьянствовал с голыми девками в бане. А я, парнишка, в щелку, через дверь подсматривал. Я при хозяине тогда подавальней жил, трубку табаком набивал. Матерь моя тоже при барине. Прачка. Вдруг барин приметил меня, выскочил! Схватил за волосья. В прихожей цветок дивный стоял. Он вытащил из плошки палочку – цветок к ней подвязывали, бряк меня на пол! Сел на меня да вострым-то концом палочки тырк-тырк мне в глаз! Орет матерно: «мне такие-сякие глазастые не нужны!». Я тоже заорал и чувствий порешился. Уж дюже больно! Вспомню – о сю пору мурашки по спине. Очнулся – мамынька прибегла, барина по рылу. Тот свалил ее, топтать зачал. А она пузатая… Скинула мертвенького брата, померла.

Я приглядываюсь к рассказчику. Одноглазый в свите Пугачева тоже был один. Тимофей Мясников. Начальник гвардии – самых лучших и умелых яицких казаков. До конца верил в то, что Емельян – Петр III, взошел вслед за ним на эшафот.

– Этих бар на березах нужно вешать! – выкрикнул молодой казак, втыкая кривой бебут в землю – Ироды бездушные.

– Дай то срок, перевешаем – хмыкнул Мясников, поправляя черную повязку на глазу.

Я тихонько вздохнул. Народное восстание Пугачева случилось не просто так. Во времена царствования Екатерины II гнет аристократии достиг небывалых в истории величин. Помещики постоянно увеличивали сумму оброка и размер барщины. Летом крестьяне работали по шестнадцать, зимой по двенадцать часов в день. На многих мануфактурах и заводах работали в две смены, днем и ночью. На крестьянском наделе, от двух до трех десятин на человека, крепостные могли работать только после того, как удовлетворяли все возраставшие потребности помещиков. Несмотря на то, что в каждой деревне были выбранные на мирском сходе старосты, которые могли жаловаться барину на управляющих и приказчиков, их злоупотребления были колоссальные. Помещики властно и жестоко вмешивались во все области крестьянской жизни, контролируя и направляя все по своему желанию. Лишенный гражданских прав крепостной крестьянин был полным рабом своего господина. Борзые щенки продавались по две тысячи рублей, крестьянские девушки по двадцать. Крепостной ребенок стоил меньше рубля. Газеты пестрели объявлениями: «продаются кучер и попугай», «лучшие болонки и хороший сапожник», «скатерти для банкетов и девка ученая». Провинившихся и невиновных крестьян забивали в колодки и кандалы, заставляя в них работать, секли и пороли, резали, жгли, насиловали, заставляли женщин выкармливать щенков грудью, одевали восьмикилограммовые железные ошейники…

– А дальше то что? – поинтересовался другой охранник, вставляя клинок в ножны.

– Известно что. Подпер двери и пустил красного петуха барину, когда тот вдругорядь пошел париться. А сам на Дон утек. Оттуда на Яик. Но это уже другой сказ.

– Господа станичники! – Иван не выдержал, подал голос. Казаки подскочили, поклонились.

– Что, Тимофей – я хлопнул по плечу одноглазого – Учишь молодых?

– Подучиваю маленько, царь-батюшка – улыбнулся в бороду Мясников – Когда уже в бой? Завтра седьмица как сидим сиднем под этим Ренбурхом.

Я закрыл глаза, глубоко вздохнул. А вот и время определилось. Осада Оренбурга началась 5-го октября 1773-го года. Продлится она до марта следующего года. Пугачев так и не смог взять город, был разбит и ушел к Сорочинской крепости. Это стало началом конца крестьянской войны 1772-1775-х годов. У Пугачева еще будут удачные походы и даже взятые города, но инициатива потеряна, правительственных войск в центральной и восточной части России станет больше, действовать они будут активно и успешно.

– Скоро, Тимоха, скоро! – я повернулся к Ивану – Подавайте коня, поедем еще разок глянем этот окаянный Ренбурх.

– Царь-батюшка – вскинулся Почиталин – Может поснидаешь сначала? С вчера не емши.

Я не представляю как у меня будет сейчас с перевариванием пищи, поэтому решаю осваиваться в новой реальности постепенно. И начать с прогулки.

– После поедим – я почувствовал зуд в волосах. Залез в шевелюру рукой, под пальцами кто-то хрустнул. Да… вот и примета времени напомнила о себе. Вши, блохи и клопы.