Добрым словом и револьвером

Осмотревшись, я двинулся дальше, держа пистолет-пулемет перед собой, но живые враги мне больше не попадались — дно широкой и глубокой траншеи усеивали трупы австрийцев — тут явно поработали мои головорезы. Похоже, что в бою возникла пауза — стрельба как-то разом стихла, наступила относительная тишина — так что даже стало слышно, как стонут под моими ногами недобитые враги. А где же свои? За всё время моих «странствий» я еще ни разу не видел убитого или раненного горнострелка. Неужели мы без потерь взяли три линии полевого укрепления? Невероятно...

Вдруг сзади раздался какой-то звук. Я резко развернулся, вскидывая «Мушкетон», но оружие только всухую щелкнуло бойком — магазин был пуст! Из непроницаемой черной тени материализовался силуэт человека — мгновение и он уже возле меня. В свете луны блеснул кривой кинжал и кончик лезвия слегка кольнул мне ребра.

Вот она — смерть моя!

— Твою мать! — выдохнул я.

— Йом нуксан! — произнесла «смерть» знакомым голосом и убрала клинок. — Вашбродь, вас все ищут! Пойдем скорее, Ибрагим-хаджи зовет!

Я торопливо сменил магазин и послушно поплелся за солдатом, словно старшим был он, а не я. Только сейчас я узнал его — командир второго отделения первого взвода Ахмед-хаджи Кадыров. Не удивляйтесь, что он носит ту же фамилию, что у фельдфебеля — они из одного аула и приходятся друг другу троюродными братьями.

Однако быстро добраться до своих у нас не вышло — вокруг снова вспыхнула стрельба и австрийцы неожиданно густо полезли из каких-то, как мне показалось, щелей. Мы с Ахмедом встали спина к спине и приготовились подороже продать свои жизни. Луна немного помогала нам, подсвечивая цели, но в основном контратаку противника пришлось отбивать, стреляя на звук. В какой-то момент, замешкавшись при смене магазина (ну, мало у меня еще опыта, мало!), я слишком близко подпустил австрийцев и вражеский штык пропорол мне предплечье. Левая рука сразу повисла плетью, но стрелять я не перестал, а вот перезаряжаться сразу стало сложнее. Выручало то, что передо мной образовалась уже целая куча трупов, которая мешала живым добраться до меня.

Как я потом понял, весь бой занял минут пять-семь. Но тогда он показался мне вечностью. Носимый боезапас я расстрелять не успел, хотя истратил пять или шесть магазинов. В какой-то момент «Мушкетон» с огромной силой выбило из руки (скорее всего в пистолет-пулемет попала пуля) и мне пришлось взяться за револьвер. Стало понятно, что, как иногда выражается государь, скоро придет песец! Поскольку перезарядить «Кистень» одной рукой было невозможно.

Но тут со всех сторон и довольно близко затрещали короткими очередями СКЗ и через десяток секунд атакующий пыл врага иссяк. Наверное, вместе с врагом...

Нас с Ахмедом мгновенно окружили горные стрелки, радостно лопоча что-то на чеченском. Ибрагим осторожно ощупал раненую руку и помог убрать в кобуру револьвер. Кто-то из бойцов отыскал мой «Мушкетон» и, поцокав языком от удивления, показал фельдфебелю — на ствольной коробке красовалась огромная вмятина.

— Жить будете долго, вашбродь! Если бы не оружие, лежать бы вам здесь с простреленной грудью! — оскалившись, как волк (это у него такая улыбка), сказал Ибрагим. — А на руке у вас просто царапина — штык насквозь прошел, кость не задел. Фершал потом заштопает!

— Что с Ахмедом? — спросил я, сообразив наконец, что перестал чувствовать спиной спину напарника.

— Хорошо Ахмед! Две пули в живот схлопотал! — хохотнул Ибрагим, начиная бинтовать пробитое предплечье прямо поверх рукава комбинезона. — К счастью, не винтовочных — одна от пряжки ремня отскочила, вторая от рукоятки кинжала! Ҳеч ким раҳм қилмас екан, Аллоҳнинг иродасидан қутқара олмайди! Попали бы ниже на пядь — остался бы без яиц!

— Фельдфебель, доложи, что происходит! — я постепенно отходил от горячки ближнего боя и попытался оценить тактическую обстановку.

— Первые две линии мы взяли, третью добиваем! — сказал Ибрагим и снова оскалился. — Тут, как оказалось, австрияки кучу нор выкопали, прямо как лисицы. И, похоже, спали в них, а потом ка-а-а-а-к полезли...

— Странно планеристы нам об этом не сообщили! — сказал я, припоминая данные авиаразведки.

— Их наверняка с воздуха не видно! — пожал плечами Ибрагим, подвешивая мою раненую руку на импровизированную перевязь — трофейный ремень.

— Какие потери?

— Терпимые! — скривился Ибрагим. — Несколько братьев убито, два десятка ранено. Потери уточняются!

— Так... Слушай мою команду! — я окончательно пришел в себя и сообразил, что надо делать дальше. — Четвертый взвод закрепляется в захваченных окопах! Первый и второй взводы — сосредоточиться в окопах третьей линии, пополнить носимый боезапас, быть готовыми к продолжению атаки. Третий взвод — собрать раненых и убитых, вынести их в окопы первой линии, приготовиться к встрече нашей линейной пехоты. Сигнал опознавания все помнят?

— Так точно! Три вспышки фонаря, пароль «Мушка», отзыв «Курок», — буркнул Ибрагим, негромко повторив мои слова стоящим вокруг солдатам на чеченском. Несколько стрелков убежали передавать взводным командирам мой приказ.

— Дай сигнал нашим войскам, что укрепление захвачено! — велел я.

— Так точно! — сказал Ибрагим, доставая из разгрузки ракетницу.

Через десять секунд небо украсилось сигнальной ракетой зеленого цвета. И сразу за ней — еще одной. Одна ракета — укрепление захвачено, две ракеты — ждем подкрепление — линейную пехоту, которая должна будет на рассвете начать штурм непосредственно самого форта. А если бы мы не смогли взять траншеи и начали отходить на исходную позицию, то дали бы сигнал красной ракетой и наш отход прикрыла бы артиллерия и крупнокалиберные пулеметы.

— Взводных командиров ко мне! — приказал я. — Они уцелели?

— Так точно! — снова четко по уставу ответил Ибрагим. Мне показалось или его отношение ко мне немного изменилось? Стало чуть более уважительным?

Я прислонился в стенке траншеи и закурил. Вернее попытался. Проделать это одной рукой оказалось довольно сложно. Выручил Ибрагим, достав из кармана стальградскую бензиновую зажигалку.

Затянувшись я закрыл глаза. Горький дым папиросы казался бодрящим. Руки немного тряслись. Едва заметно. Не то от ночной прохлады, не то от болевого шока, не то от нервного напряжения. Шутка ли, я, кажется, семерых убил! Или восьмерых? Ранение получил. Едва жив остался! Но я ведь этого и хотел, когда писал прошение на имя государя? Чтобы вот именно так — вокруг бой и смерть! А я стою и как герой поливаю врага длинными очередями из «Мушкетона».

Сбылась мечта идиота!

Хотелось выпить чего-то крепкого, чтобы унять эту проклятую трясучку. А в голове лихорадочно скакали мысли, в попытках восстановить картину боя и разложить ее по полочкам. Но получалось не очень. Настолько, что и сказать стыдно. Ведь управление ротой в бою я утратил сразу, как только отдал приказ об атаке. Это позор. Это не то, чему меня учили все эти годы. Командир подразделения воюет этим подразделением.

— Командир, вот... Возьмите! Глотните! — тихонько сказал Ибрагим, протягивая мне армейскую флягу.

Зачем мне вода? У меня такая же фляга сзади на разгрузке висит. Или это... не вода?

Я открутил колпачок и понюхал — это не водка, запах другой, но явно что-то крепкое.

Я поднял глаза и внимательно посмотрел на фельдфебеля. Он понимающе улыбнулся. Молча, одними глазами и кончиками губ.

— Вам же вроде это пить нельзя! — зачем-то сказал я, делая большой глоток. Во фляге оказался отменный бренди. Явно не французский коньяк — тот клопами воняет, а нечто более ароматное.

— Нельзя! Харам! — легко согласился Ибрагим, с виноватой, как мне показалось, улыбкой. — Но иногда очень хочется! Хотя бы пару глотков! Аллах простит!

После второго глотка меня, что называется, отпустило. С благодарностью вернув фляжку фельдфебелю, я снова закурил, на этот раз наслаждаясь горьким дымом. В голове окончательно прояснилось. Теперь все мои ночные приключения уже не казались страшными.

Начали подходить офицеры-взводные со своими заместителями-унтерами (неформальными командирами роты). Каждый из них, подходя, козырял и делал короткий доклад. При этом солдаты перестали использовать обычное обращение «Вашбродь», которое в их устах звучало ранее, как тонкое издевательство, а стали говорить «командир». И смотрели они сейчас на меня с уважением. Приняли, стало быть, в ряды... моей же роты! Видимо до первого боя меня и за человека-то не считали. Лощеный франт из столицы. Смешной и бесполезный.

А в бою наблюдали. Кто мог. А потом рассказывали, давая оценки. И обсуждая — стоит ли признавать меня командиром или и дальше держать за декоративную собачку. Которую, если она начнет выделываться, можно и прирезать… нечаянно… на войне ведь разное случается…