Конунг

Лев Гнедич

Я прожил тот день. И еще полдня. Но не просто так. Взял все наличные деньги и купил бутылку хорошего арманьяка. Действительно хорошего. В прежние времена я знал толк в подобных напитках. Знал и любил.

А еще я поехал на рынок и купил розу. Белую. Одну-единственную, но, клянусь, другой такой ни у кого не было. Я долго искал. Потом выгребал все из карманов… Не хватило сущей мелочи, но торговка мне простила.

— Вы ее очень любите, — сказала она не без зависти.

Я не ответил.

Как она пахла, моя белая роза! Почти так же чудесно, как ты…

Ты пришла.

На тебе была уже знакомая пушистая шубка. А щеки опять холоднющие. Я попытался согреть их ладонями, но ты отпихнула меня, повернулась, сбросила на руки невесомую шубку.

— Сегодня у нас праздник! — заявила ты. — Сегодня мы будем гулять! Держи!

И сунула мне в руку точно такой же коньяк, что стоял сейчас в комнате.

Ну надо же! Оказывается, у нас есть что-то общее… Кроме нас.

— О! — Роза ей тоже понравилась. — Боже, как стильно! Лев! Я тебя недооценивала. Ты — Лев!

И я понял, что истратил до копейки всю мою наличность не зря.

— Да будет праздник! Сядь и любуйся. Я сама накрою стол.

Я и любовался. Тому, как споро и ловко у тебя все получалось. Как ровно и с первого раза легла бумажная скатерть, на которой стремительно разворачивалась панорама нашего будущего ужина. Моя робкая попытка нарезать лимон была с негодованием отвергнута.

— Если в этих бутылках то, что я думаю, лимон осквернит благороднейший напиток, которым мы сейчас насладимся.

Насладились только наполовину. Во второй бутылке, той, что принесла ты, оказалась подделка. Не то чтобы клопомор, но зауряднейший бренди. «Слынчев бряг», не выше.

Нам хватило и одной. Могли бы и без нее обойтись. Что-то феерическое… Не то. Феерическое — это обыденно. Потрясающее. Грандиозное. И вправду праздник. Я… Нет, мы… Нет, не буду говорить ничего.

Когда у нас наконец не осталось сил… Именно так. Мы всё еще хотели друг друга, но пошевельнуться уже не могли. Лежали друг на друге, поперек, как две распластанные черепахи, поверженные собственной тяжестью. Только под такой тяжестью я бы — всегда…

И ты не ушла. Ты осталась у меня. На ночь. И уснула, свернувшись у стены. Как котенок. А я не спал. Меня прорвало. Несоединимое соединилось. Пространство и время. Прости, старина Гейзенберг. Ты теперь — в прошлом. Я не физик. Я — математик. Причем — в другой совсем области. Но они соединились, и я знал, как это описать. И знал, что это можно, можно воплотить! И я знал, что если я сумею сформулировать, дотянуть до конца, воплотить в строгие формы нисшедшее мне (иначе не скажешь) алогичное, абсурдное — и идеальное в своей элегантной простоте…

Я писал и писал, исчеркивая карандашом бумажную скатерть. Вдоль, поперек, как придется. Только бы не спугнуть, не прервать, закончить… И я сумел. Последняя, безупречно прекрасная (чтобы понять — не надо быть математиком, довольно только взглянуть) формула, связующая… Связующая всё. Безвременный танец цветных полотен, мистическую музыку за стеной, нас с моей любимой, черные дыры и фракталы… Я свершил то, ради чего мы все занимаемся наукой. Но не у всех получается. У меня — получилось. Я познал Бога. И я стал Богом. И Бог стал мной. Благодаря тебе.

А потом я лег рядышком и уснул, чувствуя тебя. Чувствуя твое… И я был совершенно счастлив. Потому что завтра я стану знаменитым. И достойным тебя, моя удивительная!

А утром всё кончилось. Всё. Совсем.