Терминатор 1938

Глава 3

До Москвы добрался без особых приключений, всего то и потребовалось — проводнику купейного «мягкого» показать корочку НКВД, дополнительно сжав кисть стюарда-железнодорожника могучей киборжьей дланью. Слава Скайнету — «бригадирский уровень», позволяющий воздействовать на организмы прочих хомосапиенс, сработал как надо. Проводники значимых маршрутов, особенно идущих до столицы, все как один люди опытные и с госбезопасностью активно сотрудничающие. Влёт определят не только несоответствие фото в’сержантской ксиве' моей «морде лица», но и непременно вопросом зададутся — на кой ляд сержантишка провинциальный в поезд московский запрыгнул, какое-такое у него особое задание.

Всенепременно бы куратору стуканули проводники, но после «крепкого рукопожатия» прониклись оба и с радостью запустили в служебное купе, докладывая периодически о пассажирах — за какой надобностью в Москву едут, какие разговоры ведут, какие напитки употребляют. Такую задачку поставил чисто для проформы и для собственного успокоения. Можно, конечно и жёстко по мозгам проехаться Михаилу Харлампиевичу и Владимиру Марковичу, но негуманно это, ой как негуманно. Три века в рабстве у искусственного интеллекта научили ценить «свободомыслие», потому и кодировку сознания проводил в щадящем режиме, чтоб после позабыли советские железнодорожники о нашем мимолётном знакомстве и всё, никаких более побочных эффектов.

Периодически выходил из «служебки», постоять у окошка, «напитаться атмосфЭрой» грозного тридцать восьмого года…

Цена в купейный вагон отбивала желание среднестатистического советского человека прокатиться с комфортом, да и, по правде говоря, в основном по брони распределялись такие билеты. Ожидая на вокзале поезд, идущий на Москву, немного «поработал Паниковским». Нет, милостыню не просил, прикинувшись слепцом. Но портмоне у ответственного работника Гомельской заготовительной конторы таки скоммуниздил. Больно рожа у товарища Саакяна премерзкая — жиром глазёнки заплыли, усы точь-точь по моде как у Гитлера-Павлова, ну как такого хитрожопца и стопроцентно ворюгу, крестьян обвешивающего, обманывающего, не обнести?

Люди катят в первопрестольную исключительно по делам, праздных турЫстов не увидел, очень много вояк и чекистов. Но встречаются, один хрен встречаются прелюбопытнейшие персонажи. Дамочка демонической наружности (чёрнотой цыганской блистающая и худобой нарочитой) лет эдак тридцати пяти, постоянно дымила то у окна приоткрытого, то в тамбур выходила, когда «детные» пассажиры начинали возмущаться.

Инесса Викентьевна Смольская (представлялась собеседникам в обязательном порядке) ехала в Москву «хлопотать за мужа-комбрига» и так артистично глазыньки закатывала на слове «хлопотать», что искушённые совграждане к 1938 году такие «университеты» прошедшие, только неловко плечами пожимали и старались поскорее сбежать от «комбрижихи»…

Поначалу решил, — агентесса НКВД, работающая по поездам, но в зрачки мадам Смольской заглянул, издали, через полвагона, зрение то — орлы позавидуют, а у Инессы такой пламень адский в очах, сразу всё ясно…

Скорее всего дамочка действительно пережила трагедию, арест мужа, очень даже может что и взаправдашнего комбрига. И теперь в Москву двинулась на поиски правды и справедливости, ишь как подбородок решительно вздёрнут.

Только увы, не помогут ни бывшие сослуживцы супруга, ни покровители, возможно бывшие любовники, чинов высоких достигшие в столице. Зря нацепила мадам Смольская дорогие шмотки и роковой взгляд «отрабатывает» на «доверчивом телёнке Шурике»…

Шурик, точнее Александр Александрович Боровиков, командирован Московским университетом в Белоруссию для сбора народных сказок, песен, легенд и прочего фольклора. Командировка завершилась успешно — сотни сказов и сказок, частушек и красивых местных обычаев записаны молодым учёным. Уже послезавтра на кафедре он докажет доценту Пожарскому общность белорусского народа, располовиненного подлой перекройкой границ!

Попервоначалу подумалось, косит под ботаника Шурик, а на деле агент военной разведки, «промышлявший» в приграничных районах созданием агентурной сети. Но «протестил» парня, нет — чистый учёный, причём вылитый Шурик из «Кавказской пленницы»: очки, повадки, жесты, разве только брюнет. Похоже, молодой Гайдай знавал Александра Боровикова и наваял легендарное кино, опираясь на прототип, а Демьяненко уже в прежних комедиях оказался «облондинен», потому так и оставили артиста. А не проявился фольклорист, не отпечатался в истории, так война поди прибрала или последний вал ежовских репрессий. Сейчас же Шурик Боровиков «распушил перья» перед Смольской, рассказал пару уморительных историй про тосты. Приходилось научному работнику частенько в глуши полесской и могилёвско-гомельской наливать сябрам, чтоб они «в настрой вошли» и запели. А как наливать без тостов? И там та-а-а-акие пожелания ядрёные встречаются. Да, Гайдай знал Боровикова, 99,9% знал…

Выждал момент, когда Смольская отправилась «припудрить носик».

— Короче, фольклорист, добра тебе желаю, от бабы отстань. Инессочка явно кукухой поехала, словишь от тётки массу неприятностей. Лучше рязанские байки записывать, чем колымские сочинять. Свяжешься с дурой, пойдёшь вслед за комбригом, время непростое.

— Понял, Тём (назвался конспирации ради Артёмом) понял. Но жалко.

— Жалко у пчёлки.

— Про пчёлку знаю. Но вот это — «кукухой поехала», откуда?

— Наше, гомельское. Только говорят про дурачков, мол, «кукушка клюнула». А я творчески совместил с поехавшей крышей.

— Молоток!

— А то! Подрасту — кувалдой стану!

— По какой части трудишься?

— По комсомольской линии.

— Поня-я-я-я-ятно.

— Что тебе понятно, филолух? Я секретарь комсомольской ячейки речного порта, а по специальности плотник. Причалы ставим, пристани ладим, все дела. Вот, командировали в Москву по комсомольской путёвке, на строительство метро, а я и рад — в порту неделю как парторга забрали, главного инженера, механика. Лучше уж на новом месте перекантоваться.

— Да, — посмурнел «Шурик», — твоя правда, Артемий. У меня в Большом Каретном комната приятеля пустует. Володька, коллега-аспирант на Амур укатил, до Нового года точно на Дальнем Востоке проваландается. И привёл бы я в ту комнатку Инессу, допустим, уговорил на приключение. А у соседей тамошних ушки на макушке. И всё, уехал бы с «женой комбрига» дальше Вовки и дольше лет на десять.

Свободная комната крайне заинтересовала, это я удачно разговорил «товарища Шурика».

— А двинули, камрад Боровиков, в вагон-ресторан, посидим, хоть денежку красиво прогуляю. В Москве перспективы не особо радужные, впереди маячит лишь работа до упада да отсыпные в общаге.

— Идём, — обрадовался фольклорист, — позовём даму?

— На кой? Видишь, она летунов охмуряет. Авиаторы парни отважные и лихие, возьмут мадам Инессу на абордаж прямо в поезде, спорим?

— На абордаж это про моряков.

— Какой же ты занудный, Шура. Тогда на таран! Таран сгодится?

В вагоне ресторане чудом заполучили угловой столик на два места, в заведении на колёсах широко гуляли вояки, что интересно — вперемешку сидели кавалеристы и танкисты. По разговору стало ясно — часть офицеров-кавалеристов переучилась на «керосинки» теперь подтрунивает над друзьями из «навозных дивизий». Но по доброму подтрунивает, дракой и не пахнет, да и пьют защитники СССР умеренно, больше разговоры разговаривают про футбол и рекорды советских лётчиков. Что бесит — курить можно прямо за столиками, чем народ активно пользуется. И хотя организму с внедрённым «Слиянием и Контролем» никотиновые атаки абсолютно по барабану, откуда то «из глубин» из прежней жизни так и не закурившего человека, поднимается дичайшее раздражение. Стоп, геноссе Новиков, нам ещё надо технично развести Шурика на комнату, ту, что на Большом Каретном.

В принципе, собиратель песен и тостов уже «готов к работе» и понудить Александра Александровича Боровикова выполнять указания попаданца-иновременца как два пальца об асфальт. Но провернуть сию комбинацию следует красиво, тем более собиратель пословиц и поговорок архидружелюбно настроен к нечаянному спутнику.

Триста грамм водки усидели быстро, Шурик заказал ещё двести, но по секундной заминке чувствовалось, прикидывает «наличие наличности». Поиздержался в творческой командировке, понятное дело. Тэкс, приступим к решению квартирного вопроса.

— Саня, а пока налито, но не выпито, хочешь песню про Белоруссию, душевную и лирическую.

— Подожди секунду, я всё записываю, — засуетился с блокнотом Шурик. Ну точно — предтеча гайдаевского персонажа!

И я грянул. Шёпотком, чтоб остальные посетители вагона-ресторана не слышали.

Живёт в белорусском полесье
Кудесница леса — Оле-е-е-ся.
Считает года по куку-у-у-шке,
Встречает меня-я на опу-у-ушке
Олеся, Олеся, Олеся!
Так птицы кричат,
Так птицы кричат,
Так птицы кричат
В поднебесье.
Олеся, Олеся, Олеся.
Останься со мною, Олеся,
Как сказка, как чудо, как песня.

Хватило и первого куплета с припевом, судя по «глазам в полтинник» товарища Боровикова, хит «Сябров» зашёл и в насквозь нелирическом тридцать восьмом.

— Это, это ты написал?

— А то кто ж⁈ Чего ради и в Москву на метрострой решился поехать, может и получится к Дунаевскому Исааку Осиповичу пробиться. Не всю же жизнь в плотниках ходить. А метро, по правде, ерунда, лишь бы в Москве закрепиться!

— Э, Артемий, — пьяно, с небольшим, но таки столичным снобизмом и снисходительным пониманием-сочувствием к амбициозному провинциалу проговорил Шурик, — ты категорически не прав! Пойми, чудак гомельский, за метрополитеном будущее. Первые строители все сегодня передовики и орденоносцы. Кто на инженеров пошёл учиться, кто по партийной линии двинул. Станций в московском метро будет несколько сотен, работе конца-края не видать! А выйдешь в передовики, запросто и песни в народ пойдут. Дунаевский чужаков не привечает, зря надеешься.

Ага, так и побежал к Исааку Осиповичу. Семейство Дунаевских чуть позже нарекут «еврейской музыкальной мафией в еврейской музыкальной мафии», как же — пять, ПЯТЬ родных братьев и все дирижёры да композиторы. Я ж чисто для затравки, для перехода к теме аренды комнаты на Большом Каретном и напел «Олесю» лирическим шёпотом, да как напел — словно вокалисты «Сябров», с их душевностью, с их интонациями!

Вопрос по комнате удалось утрясти даже не прибегая к ментальному воздействию, славный парень Шура Боровиков не прочь на пару дней, ну ладно, на неделю, предоставить жилплощадь командированного друга новому знакомцу. Правда с условием — баб не водить (да и не дадут Володькины соседи, склочники ууууууу какие) и пятнадцать полновесных советских рублей в качестве оплаты. Ого, да не такой уж и рохля товарищ Шурик, деловой человек. Набрался опыта в белорусских местечках, частушки собирая и с евреями за жизнь толкуя.

— Добро, только тогда за месяц постоя даю цельных полста. Не жадись, частушечник, тебе чистый навар, комната всё ж равно простаивает, а соседям по коммуналке скажем — брат троюродный, в институт на заочное приехал, скоро в общежитие студенческое переселюсь. Хочу спокойно отоспаться перед метростроевскими тяжкими буднями.