Шведский стол

Глава 2

1702 год, февраль, 14. Москва

Солдат подбросил в костер пару поленьев и погрел руки, протянув ладони к огню.

Было морозно.

Но на проходной полкового поста жизнь била ключом. И отнюдь не газовым…

— Чего хмуришься? — хлопнув товарища по плечу спросил капрал.

— А чего радоваться? Сидел бы сейчас в лавке. Бубликами торговал. Эх…

— А то сейчас у тебя довольствие хуже?

— Не хуже. Если на круг. Но там было как-то приятнее, роднее.

— Роднее ему, — хохотнул другой солдат из бывших стрельцов.

— Свое же… своим же трудом жили.

— А то сейчас не своим? Али за службу не платят? Вон и жалование положено, и кормление казенное, и семье кормление выдают, и мундир. Дурно ли?

— Почему дурно?

— А чего же ты же недоволен?

— Ну…

— Многие ли из нас хорошо жили? — спросил еще один солдат. — На городовую службу заступили годовую и лавки да мастерские стоят. Обузой. Одно разорение. И женки с дитями перебиваются. У единиц дела шли хорошо.

— Вот! — патетично воскликнул капрал.

— Но это было наше! — не унимался солдат.

— Так-то жили плохо, но как-то хорошо! — хохотнул еще один. И наряд на у проходной засмеялся.

— Зубоскальте… зубоскальте…

— Ишь! — фыркнул капрал. — А чего бы нам не позубоскалить? Али ты в купчишки собрался?

— Еще чего!

— Так к чему такие разговоры ведешь?

— Тоскую…

Капрал покачал головой.

Он прекрасно знал, что если такие разговоры дойдут наверх, то этого солдата просто могут выгнать из полка. Чтобы не занимался его разложением. А его он знал давно. Еще с тех времен, когда был его десятником в стрелецком полку.

Да и, положа руку на сердце, многие из стрельцов ностальгировали.

Солдатская служба не стрелецкая. Воли меньше.

И глухое ворчание не прекращалось.

Ни на минуту.

Стрельцам сложно было смирится с тем, что их понизили статусом. До солдат. А именно так это ими и воспринималось. Хотя по уровню материального обеспечения их служба стала лучше. Ощутимо лучше…

Капрал посмотрел на солдата, что нес дрова к костру.

Усмехнулся.

Новая форма ему нравилась больше старого платья[6]. В первую очередь тем, что шить ее самому не требовалось. Выдавали из казны.

Всю и все.

От исподнего до головных уборов, обуви и прочего. Раньше о таком и помыслить было нельзя. А теперь — вот, пожалуйте.

Новая форма, в которую переодели все московские полки, была максимально единообразна и стандартизирована. Только офицерам определенные поблажки допускались, причем небольшие. Ну и по видам войск имелись небольшие отличия, минимальные. А вот от такой блажи, когда своя форма для каждого полка, отказались. Слишком много это создавало проблем.

Все это порождало удивительную монолитность войск.

Глянул. И сразу понял — свой.

Причем издалека.

Кто-то по этому поводу ворчал. Но не сильно. Потому что деньги, сэкономленные на мундирном разнообразии Петр пустил на улучшение материального положения солдат и офицеров. Их стали лучше кормить бесплатно во время службы, выделяли семейный паек, ну и жалование платили исправно, пусть и достаточно скромное. Да и сам мундир выдавался казной с разумным интервалом замены. Для чего в Москве было открыто десятка три мастерских, каждая из которых специализировалась на каком-то своем элементе обмундирования. Делая его установленных размеров[7] и качества. С тройной приемкой: при получении у производителя, при приеме на склад и при выдаче полку.

Переодевание шло не быстро. Однако к началу 1702 года большая часть московских полков щеголяло уже в новой форме. И к лету были все шансы закончить переодевание войск московского военного округа…

Сама форма не представляли из себя ничего особенного. Вполне вписываясь в парадигму эпохи. За исключением некоторых нюансов и анахронизмов. Ее сила и преимущество заключались в стандартизации и максимальной унификации.

Какой она была?

Исподнее было представлено нижней рубахой и портами, которыми называли по сути кальсоны. Сюда же относились портянки и аккуратные шейные шарфы, выполнявшие функции подворотничка.

Далее надевались шаровары, венгерского кроя. То есть, сужающие ниже колена. Держались они на кожаных подтяжках, «выдуманных» Алексеем. Этот вариант показался самым удобным. Веревочкой подвязываться выглядело слишком несолидно. Крючки казались излишней морокой, а внутренний, нижний ремень — глупостью. Так что вариант с подтяжками пришелся очень даже кстати.

Поверх них надевался приталенный однобортный кафтан, названный царевичем кителем. От обычного кафтана он отличался накладными карманами с клапанами, чеканными гербовыми пуговицами и длиной до середины бедра.

Обувью являлись сапоги и только сапоги. У пехоты свои, у кавалерии — свои. Головной убор — кивер, тот самый, что имел поверху кольцо из толстой проволоки. Ну и перчатки. Кожаные. У всех, даже у простых солдат.

Завершал этот образ так называемая «сбруя», состоящая из достаточно широкого кожаного поясного ремня с металлической чеканной пряжкой и Y-образная портупея. Что позволяло навешивать на этот ремень много всего, в том числе довольно тяжелые вещи, без угрозы сползания.

Так выглядел стандарт.

Один крой, одни цвета. Будь ты хоть солдат пехоты, хоть офицер улан. Не важно. Именно этот комплект ты и получал. Подобранный по размерам.

У солдат пехоты ко всей этой красоте добавлялась поняга. В верхней части которой крепился кожаный ранец для важных вещей. Под ним — тряпичный мешок для остального. Поверх же укладывалась скатка из плащ-палатки. Кавалеристы и офицеры все это перевозили на коне. А артиллеристы — комбинированно. Офицерам сверх того полагалась ташка — плоская кожаная сумка с клапаном для перевозки бумаг и письменных принадлежностей.

Зимой к этому комплекту выдавали ферязи армейские, под видом которых маскировались самые обычные двубортные шинели со стоящим воротником. Тут уж Алексей расстарался, доводя оригинальный крой ферязи до более привычного ему варианта. Проверенного времени, так сказать.

В качестве специальной одежды для особых случаев, например, стоянию зимой на посту, вводился длинный тулуп. Из шкур, мехом внутрь, да внешним суконным подбоем. С высоким стоячим воротником и хорошим запахом. Чтобы точно выдержать и мороз, и ветер.

Обувь зимой выдавали дополнительно, как и шинель. Морозы ведь трещат не всю зиму напролет. Бывают и оттепели. И вообще — одеваться лучше по погоде. Для этих целей были предназначены войлочные сапоги[8] в резиновых калошах. Да, именно так. Царевич пустил именно на калоши большую часть закупленного им в португальских колониях каучука. Посчитав, что иным образом добрую зимнюю обувь для армии не добыть.

Головные уборы зимой также меняли, заменяя кивера шапками-ушанками, называемые тут карпузами. Ну и толстые, теплые перчатки. Куда уж без них?

Цвета же…

С ними все вышло крайне неожиданно для Алексея.

Он как думал, вспоминая фильмы о петровской России? Что зеленый мундирный цвет был выбран царем из экономии.

Как бы ни так!

Самыми дешевыми из относительно стойких красителей оказались индиго, марена и кошениль. То есть, синий и красный[9]. Во всяком случае именно такой расклад был в середине и второй половине XVII века, да и в XVIII веке тоже.

Все.

Остальные были либо дороже, иной раз сильно, либо очень быстро сходило, либо имело такие оценки, что без мата не пересказать. Взять тот же зеленый, который разгоняли в XX-XXI веках для ассоциации с петровской армии. Его получали двойной покраской. Сначала в индиго, а потом в какой-нибудь сочной желтой и весьма недешевой краске.

Задачи каждый полк одеть в свой уникальный мундир не стояло. Поэтому Алексей начал закупать сукно именно этих двух цветов: красного и синего. Прикидывая с отцом то, как лучше его сочетать. Остановившись в итоге на индиго, как основном мундирном цвете просто в силу его наибольшей дешевизны в те годы. Соответственно красный стал приборным цветом, который применялся достаточно широко.

Чтобы как-то друг друга различать в этом море однообразия и стандартизации применяли нарукавные нашивки. Сюда нашивали все — и номер полка, и знак рода войск, и звание, и прочее. Получалось в какой-то мере пестро, но почему нет? Вполне удобно для распознавания где-кто…

Не все были довольны таким положением дел, особенно среди офицеров. Но что поделать? В конце концов за дешевизну и практичность обмундирования[10], а также за простоту обеспечения им приходилось чем-то платить.

Царь регулярно хмурился.

Но видя смету и логистические расчеты уступал.

Потом его снова кто-то подбивал.

И он снова хмурился.

Снова смотрел сметы и прочие расчеты.

И снова уступал.

Слишком уж выгодным выглядело такое единообразие. Может быть не в моменте. Но в горизонте нескольких лет уж точно…

Капрал вновь хмыкнул, глядя на суету солдатиков. Ругаться ругались, а дело делали.

Вон — накинув тулупы двое стоят у самого прохода. Поглядывают. На выстрел по такой погоде мало надежды. Кресало может обледенеть. Поэтому у них на всякий случай примкнуты штыки.

Еще один паренек таскает дрова.

Двое остальных солдат его звена отогреваются у костра. Заодно занимаясь мелкими бытовыми делами. В тепле у огня этим всяко лучше, чем просто на морозе.

Парил подогретый чайничек с кипяченой водой.

Лясы же они точили просто так — по ходу дела. Как эти трое, так и изредка к ним присоединялись еще двое с поста. Что стояли так-то совсем рядом и отлично слышали все эти разговоры.

— Эх… протянул один из бывших стрельцов, — вот ты бурчишь Игнат, бурчишь, а хорошего не видишь. Кормить стали сытно. Платье вон доброе. Оружие сладили хорошее. Жалование не задерживают. А то ведь лишь начало.

— Ой ли?

— А чего нет то? Слышал я, что Петр Алексеевич всю Москву перестроить задумал.

— К чему такое? Чай не пожар.

— Так чтобы пожара не было, дурья твоя башка! Я слышал, что сначала для нас — для солдат слободы выстроит. Да не деревянные или мазанки, а из кирпича.

— Брешешь!

— Это собаки брешут, а я говорю. Жинка моя видела, как какие головастые люди что-то измеряли. Подошла. Спросила. Не у них, понятно, а у тех, кто им служил да помогал.

— В жизнь в том не поверю!

— А ты и не верь. Слушай что говорю. Царевич задумал сие. Сначала слободы нам для семей поставить. После при них казармы возвести. Новые. Добрые. Тоже из кирпича. С плацами каменного мощения. Потом и за остальной город стольный приняться.

— Это я тоже слыхал, — отозвался капрал.

— Это где же? Тоже от жинки? Так они любят лясы точить. Одна ляпнула, остальные подхватили. — не унимался Игнат.

— Помните я ездил в Коломну седмиц пять тому назад? На свадьбу к шурину.

— Помним, — покивали все слушавшие.

— Он за оснастку для кирпичей ныне взялся. Сказал — много надо. Хорошо берут. Как раз заводы. Я стал расспрашивать. Думал может и самому службу оставить. Так и узнал, что ставить нам слободы кирпичные будут. Не веришь? Вот тебе крест! — произнес капрал и степенно осенил себя крестным знаменем.

— Да… — тихо протянул Игнат.