Царь нигилистов

Глава 5

— Нет, все хорошо, — кивнул Балинский.

Митька пошел исполнять приказание, и Саша временно остался с эскулапами наедине.

— Как вы себя чувствуете, Ваше Императорское Высочество? — спросил Енохин.

— Гораздо лучше, чем вчера, Иван Васильевич, спасибо. Мне Никса… государь цесаревич очень помог. Мы с ним вчера проговорили часа два и едва смогли расстаться, так что, если он все-таки опоздал к обеду, это я виноват. Благодаря нему я многое вспомнил.

— Хорошо, — кивнул лейб-медик. — Я не все понял в нашем вчерашнем разговоре, так что потом по памяти частично его записал. Могу я задать несколько уточняющих вопросов?

— Конечно. Ваш коллега тоже придворный врач?

— Нет, Ваше Императорское Высочество, — ответил Балинский. — Меня пригласили только для консультации.

Он вынул из кармана сюртука вполне обычную записную книжку и карандаш.

— Если вы позволите, я тоже буду записывать.

— Разумеется, записывайте. Вы инфекционист, Иван Михайлович?

Молодой эскулап слегка задумался, видимо, споткнувшись на незнакомом слове, и что-то записал.

— Специалист по заразным болезням, — терпеливо пояснил Саша.

— В том числе, — сказал Балинский. — Почему вы так решили?

— Потому что Иван Васильевич говорил о менингите. Кстати, я ведь до сих пор могу быть опасным…

И он отодвинулся от стола вместе со стулом.

— Господи, где была моя голова, когда я вчера ходил в обнимку с цесаревичем и болтал без перерыва! Ну, все! От всех полтора метра, от Никсы — три. На всякий случай. Господи, Митька же еще! Иван Васильевич, это точно был менингит? Сколько он остается заразным после относительного выздоровления?

— Неизвестно, насколько он вообще заразен, — сказал Енохин.

— Я, конечно, не врач, Иван Васильевич, но такие элементарные вещи знаю. Вы, видимо, еще нет.

И он взял «План действий» и прокомментировал:

— У меня тоже есть шпаргалка.

И записал:

«6. Доказать, что болезни вызывают бактерии».

— С Никсой… с цесаревичем все в порядке? — спросил он. — Какой у менингита инкубационный период?

— Какой период? — спросил молодой доктор.

— Записывайте: «инкубационный». Время от заражения до начала проявления болезни. Кстати, почему неизвестно, что заразен? Эпидемии были?

— Да, — сказал Балинский. — Например, в войсках Наполеона. Так что все может быть.

— Эпидемии от миазмов, — заметил Енохин.

— В смысле от плохого воздуха? — спросил Саша.

— От ядовитых испарений, — пояснил Балинский.

— Я тут читал юридический шедевр моего деда, — заметил Саша. — Там очень продвинуто про карантины. Смертная казнь за нарушение. Мера, конечно, спорная, но в данном случае даже возразить трудно.

— Что за «юридический шедевр»? — спросил Балинский.

Саша взял с подоконника, и, было, протянул ему «Уложение», но остановил руку.

— Иван Васильевич, менингит через предметы передается?

— Не известно, — ответил врач.

— Тогда лучше перебдеть, — сказал Саша.

Открыл «Уложение» на первой странице и показал эскулапам.

— Мудрость законодателя проявилась уже в названии, — прокомментировал он. — «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» отражает полное понимание того факта, что каторга никого не исправляет. Да, здесь есть, конечно, на что наехать, но для своего времени просто великолепно. Думаю, все последующие российские кодексы будут беззастенчиво сдирать именно с него.

— Как вы сказали, Ваше Императорское Высочество? Наехать? — переспросил Балинский.

— Придраться. Да, преклоняюсь перед Николаем Павловичем, но, как всегда у нас в России, новый надо было принимать примерно вчера. Пару разделов я бы отсюда вообще выкинул.

— Какие? — поинтересовался молодой доктор.

— Прежде всего, конечно, второй «О преступлениях против веры».

— Почему? — спросил Иван Михайлович Балинский.

— Потому что должна быть свобода вероисповедания.

Эскулапы дружно побледнели.

Пришел Митька с подносом с кофейными чашечками и горой круассанов на широкой тарелке.

— Тогда раздел перестанет быть актуальным, — пояснил Саша. — А все, что там было разумного, вроде законов против расхитителей могил, раскидать по другим разделам. Кстати! Что бы я без вас делал, господа!

И он взял свой список и добавил туда еще один пункт:

«Новый УК».

— Ну, и раздел третий «О государственных преступлениях».

Гости побледнели еще больше.

— Нет, все я там выкидывать не собираюсь. Но ведь половина статей про словоблудие. Плюнуть и забыть. Максимум штраф в особо патологических случаях.

— А какие случаи особо патологические? — с дрожью в голосе спросил Енохин.

— Прямые призывы к насилию. Например: «Вставайте люди русские, жгите помещичьи усадьбы, убивайте проклятых бар, а их имущество поровну делите между собой». Но, если кто-то действительно пошел, и что-нибудь сжег, то это уже подстрекательство. И не здесь. А в разделе про преступления против собственности.

— Мы не юристы, — заметил Енохин.

— Да, было бы интересно, с кем-нибудь из профессиональных юристов поговорить. У Никсы был какой-то учитель, но его, к сожалению, выгнали за либерализм. Господа, знали бы вы, как мне надоела эта дурная бесконечность! Кстати, хорошо, что вспомнил!

И он взял «План действий», перевернул страницу и записал: «Что почитать?»

— Господа. В «Современнике» недавно была опубликована некая «Записка об освобождении крестьян». Не помните автора? То ли Ковалев, то ли Каваев…

— Кавелин, — подсказал Балинский.

— Спасибо. Точно!

И записал фамилию.

— Что будет с автором? — поинтересовался Балинский.

— Автор будет безжалостно прочитан, — сказал Саша. — Публикация в легальном «Современнике», как я понимаю, не криминал, это же не «Колокол». Хотя и «Колокол» не должен быть криминалом. Цензуры вообще быть не должно.

Эскулапы испуганно замолчали.

— Еще в кодексе Николая Павловича мне крайне не нравится формулировка 241-й статьи, — продолжил Саша и отпил кофе. — Это про злоумышление против государя и членов его семьи. Там есть замечательная фраза про любые другие попытки ограничить власть императора. И за все смертная казнь. Я, конечно, понимаю, откуда ветер дует, но сейчас под эту статью формально можно подвести любые конституционные проекты, потому что конституции ограничивают власть монархов. Надеюсь, что эта статья все-таки так не применяется. Но любое висящее на стене ружье, как известно, когда-нибудь стреляет. Минуту…

И он взял свой план и написал:

«Набросать проект первой российской конституции».

За столом повисла гробовая тишина.

— Ну, и так по мелочи, — продолжил Саша. — Здесь замечательное приложение о тех, кого нельзя подвергать телесным наказаниям. Кого только нет: и женщины, и дворяне, и купцы, и почетные граждане, и выборные. Больше всего мне понравились лица, окончившие с отличием какое-либо учебное заведение. Настоящий социальный лифт! Но вот человека лишают всех прав состояния, и весь этот список можно выкинуть на помойку. И пороть тебя можно: женщина ты, почетный гражданин или отличник. По-моему, лучше сразу на помойку.

— Пороть можно всех? — спросил Балинский.

— Пороть нельзя никого, — сказал Саша.

Кофе безбожно остыл, но Саша всё-таки допил чашечку.

— Кофе замечательный! Как в Париже, — сказал Саша. — Мертвого поднимет. Вам понравилось, господа?

— Да, конечно, Ваше Императорское Высочество, — сказал Балинский. — Вы бывали в Париже?

— Да, не один раз. Но больше люблю Вену и Прагу. Париж все-таки грязноват. Во Франции мне больше нравится глубинка: Реймс, Пуатье, Макон.

— Вы там бывали?

— Конечно. Еще Луара, особенно на закате, дворец в Блуа, замки вдоль берегов. Приходилось бывать?

— Нет, — сказал Балинский.

— Доедете до Франции — обязательно побывайте, нельзя ограничиваться только Парижем, это не почувствовать атмосферу страны.

— Я тоже не был, — улыбнулся Енохин. — Только в Польше.

— Ну-у, Польша… Катовице, конечно, вполне европейский городок, такой совсем немецкий, а больше там, по-моему, и смотреть нечего.

Балинский что-то записал в альбом. «Катовице» что ли?

— А Варшава? — спросил Енохин.

— Меня не впечатлила, — сказал Саша. — Но, возможно, чего-то не увидел. Я был там всего сутки, проездом.

— Вы хотели бы вспомнить французский язык? — спросил Балинский.

— Конечно. Я его, кстати, не то, чтобы совсем забыл. Правила чтения помню, грамматику помню. Мне бы какие-нибудь стихи, легкие и простые, вроде народных песен, например, Беранже. Или Гюго. Все-таки жаль, что Виктора Гюго у нас воспринимают только, как прозаика. Я читал несколько его стихотворений в переводе на русский — очень даже. Хотя стиль более тяжеловесный, чем у Беранже.

— А что еще из Гюго читали? — спросил молодой врач.

— «Собор Парижской Богоматери», конечно. Ну, я банален. «Отверженных» начинал читать, но не осилил. Надо бы к ним вернуться.

— На французском читали? — спросил Енохин.

— Нет, в переводе, к сожалению. Надо бы, конечно, в оригинале прочитать. Но у него столько описаний! О соборе — на страницу. Так что лучше начать с Беранже.

— А как с немецким? — спросил Балинский.

— Никак. На уровне смутных воспоминаний о чудесной букве, похожей на «бету» и читающейся как двойное эс. Так что немецкий надо сначала.

— А можно поинтересоваться, что у вас в стакане? — спросил Иван Михайлович.

Саша взял стакан с мыльным порошком и поставил на стол.

— Дело в том, что здесь почему-то нет шампуня…

— Простите, чего? — спросил Балинский.

— Шампуня, средства для мытья головы, — пояснил Саша. — Мыло для этого очень неудобно. Но я где-то читал, что первые шампуни были порошковыми, вот и попытался восстановить рецепт. Вроде бы, еще травы туда добавляли.

— Вы стерли его на терке? — спросил Енохин.

— Конечно. Не знаю, что из этого получится.

— Ваше Высочество, вы вчера упоминали какой-то телефон? — спросил старший эскулап. — Что это?

— А! Ну, что такое телеграф, вы знаете?

— Да, — кивнул Балинский.

До юридического Саша отучился два курса в МИФИ, а потом грянул август 1991-го, и стало совершенно понятно, что можно и всякой гуманитарщиной заниматься, не кривя душой. Зато физика закончилась где-то в середине века, и вряд ли светит открыть что-то новое, так что из инженеров-физиков начался исход в экономисты, юристы и социологи.

Саша сначала задумался, потом слегка бросил учиться, потом пошел торговать духами у метро Каширская, но состояния не сделал, зато загремел в армию. Так что юридический случился еще через два года.

Зато смутные воспоминания о строении телефона в голове сохранились, ибо экзамен сдавал.

И Саша взял листок бумаги и нарисовал на нем динамик.

— Вот! — сказал он, показывая листок. — Я точно не помню, как эта штука устроена, так что очень приблизительно. Здесь мембрана, к которой прикреплен магнит. Электрический сигнал с телеграфного провода изменяет намагниченность катушки, она периодически притягивает магнит вместе с мембраной, и получается звук. Но не ручаюсь за точность конструкции, это только примерный принцип. Таким образом можно говорить по телеграфу голосом, это и есть телефон.