Atomic Heart. Предыстория «Предприятия 3826»

***

Отходившие от наркоза нервы тупой болью отзывались на каждое движение, и Кузнецов старался лишний раз не шевелиться. Военврач обещал, что это крайняя операция, после которой ему останется лишь отдохнуть, восстановиться и снять швы. А там можно и возвращаться в строй. Старый седой хирург даже заявил, что выпустит его из госпиталя до Нового года и выхлопочет у начальства для раненых бойцов небольшой отпуск на праздники.

— Съездишь домой на Новый год, порадуешь родителей! — по-отечески улыбался седой военврач, осматривая перед финальной операцией недавний шов, протянувшийся через всю щёку Кузнецова. — Хороший у тебя организм, сынок, швы быстро затягиваются.

— У меня нет родителей, товарищ военврач первого ранга, — ответил Кузнецов, медленно произнося слова. — Умерли ещё в 1935-м.

Зашитая щека была словно деревянная, слушалась плохо, говорить было нелегко.

— Ничего, найдёшь чем в отпуске заняться! — отмахнулся седой хирург. — Главное, что руки-ноги целы и голова в порядке! Остальное приложится! Деваху себе подыщешь!

— Какие девахи… — медленно возразил Кузнецов. — Война идёт…

— Война войной, а детишек настругать не забывай! — назидательно заявил ему военврач. — Для кого Родину защищаем? Для детей! Иначе кому коммунизм строить?

— С такой щекой… — Кузнецов болезненно поморщился, — кто на меня посмотрит…

— Не робей, сынок, швы снимем — лицо на поправку пойдёт! Все девчата на тебя заглядываться станут! Шрамы украшают мужчину! — Он бросил короткий взгляд на ассистента: — Хлороформ!

Удушливая маска перекрыла ему дыхание, и сознание поплыло куда-то в мутный полумрак, оказавшийся фашистским блиндажом, и вокруг вновь сухо затрещали характерные очереди немецких пистолетов-пулемётов. Кузнецов опрокинул стол телефониста, устраивая себе в тесном пространстве хоть какое-то укрытие, и броском залёг за ним, вжимаясь в земляной пол. Снаружи в блиндаж полетели гранаты, несколько взрывов ударили один за другим, вспарывая острой болью барабанные перепонки. В ушах зазвенело, отражаясь в мозгу жестокой резью, зрение помутилось, контуженное сознание затуманилось.

Следующие двадцать секунд или двадцать минут Кузнецов стрелял в немецких солдат, врывающихся в блиндаж, вышвыривал обратно влетающие снаружи гранаты, снова прятался за перевёрнутым стволом, вновь стрелял… Резь и звон в ушах превратились в бесконечный монотонный вой, через который не пробивались иные звуки, и он не сразу понял, что немцы уже не штурмуют блиндаж. Никто более не кидал внутрь гранаты, но земля подпрыгивала, содрогаясь, и в раскрытую дверь не было видно ничего, кроме заполонившего всё вокруг чёрного дыма вперемешку с взлетающим в воздух земляным крошевом, озаряющимся вспышками разрывов.

Потом он бежал куда-то по немецким траншеям, спотыкаясь и перепрыгивая через германских солдат, в ужасе вжавшихся в землю под безжалостными ударами советских авиабомб; продирался через дымящиеся раскалённой землёй воронки к позициям зенитных батарей, собирал то, что осталось от диверсионной роты, и вёл за собой через непроглядную завесу из дыма и копоти, затмившую небо и заполонившую воздух. Путь к спасению лежал через минное поле, и он пошёл первым, ведя за собой уцелевших бойцов. Согласно плану операции, один из бомбардировщиков должен был сбросить бомбы на засеянное минами пространство точно в районе ворот, пробив через минное поле брешь, через которую советские диверсанты смогут отступить.

Но из-за массированной бомбардировки укрепрайон накрыло густой дымной шапкой. День стал ночью, и увидеть, пробита ли брешь на самом деле, оказалось невозможно. Кузнецов приказал уцелевшим бойцам двигаться за ним в колонну по одному, не теряя друг друга из вида, и пошёл первым. В кромешном дыму он раз двадцать падал в горячие воронки, всякий раз радуясь падению, ибо если нога наступила в воронку, то вероятность наступить на мину резко снижалась. Ему почти удалось вывести остатки роты за пределы укрепрайона, но в полусотне шагов от леса его везение закончилось.

Как только он вышел из зоны задымления, кто-то из советских лётчиков в небе над нефтепромыслом заметил группу солдат в форме вермахта, пытающихся добраться до лесной опушки, и пара краснозвёздных истребителей зашла на боевой разворот, стремясь не дать фашистам уйти. Авиационные пулемёты открыли огонь, пришлось забиваться в воронки, спасаясь от пуль своих же самолётов, и что есть силы бежать к лесу, пока прошедшие над головой истребители разворачивались для следующей атаки. У самого края минного поля кто-то из солдат наступил на фугас, не сдетонировавший от бомбового удара, и в двух шагах от Кузнецова полыхнул мощный взрыв, сметая его раскалённым ударом.

Он смутно помнил, как бойцы тащили его куда-то бегом через лес, вокруг густо свистели пули, яростно срезая ветви и насквозь пронзая древесные стволы; потом кто-то перевязывал ему голову, ставшую неимоверно тяжёлой, словно залитой свинцом; затем сознание угасало и вновь возвращалось. Его вновь тащили куда-то через ночную чащу, объятую пожаром где-то позади, затем было какое-то пустынное шоссе, сигнальные ракеты, взлетающие в усыпанное звёздами небо, и рокот авиационного мотора, негромко гудящего где-то в небесной выси…

Потом госпиталь, операции, больничная койка, снова операции… Боль от отходящего наркоза, поначалу жестокая, стала привычной, и сейчас, испытывая её в который уж раз, он подумал, что не помнит точно, когда именно к ней привык.

— Кузнецов? — Знакомый голос пробился через тупую резь в возвращающей себе чувствительность нервной системе. — Ты меня слышишь?

— Так… — Кузнецов облизнул сухие губы, — …точно, товарищ полковник. — Он открыл глаза, и застилающая взор муть обрела резкость, становясь замначальника разведотдела армии. — Ваше приказание… — слова после наркоза давались с трудом, — …выполнено…

— Знаю, что выполнено, старший лейтенант! — Полковник сжал ему руку. — Молодцы! Герои! Отлично сработано!

— Нефтепромысел… — Кузнецов болезненно зажмурил и открыл глаза, — уничтожен?

— Нет больше нефтепромысла! — ободряюще заявил полковник. — Немцы уже месяц сидят без топлива! Мы вышвырнули их с левого берега Вислы! Теперь они бегут к Одеру, рассчитывают закрепиться там! Посмотрим, как их хвалёные танковые клинья и люфтваффе сумеют удержать побережье с пустыми баками! Поздравляю тебя, старший лейтенант, теперь ты кавалер ордена Красной Звезды! Верховный главнокомандующий товарищ Сталин лично подписал приказ о вашем награждении!

— Мои… бойцы… — Кузнецов поднял голову, заглядывая полковнику в глаза. — Сколько их уцелело?

Полковник помрачнел, и торжествующая улыбка сползла с его губ.

— Два десятка солдат и командир первого взвода, — сумрачно ответил он.

— И всё?.. — Кузнецов опустил голову на подушку и закрыл глаза.

— Прости, сынок… — тихо произнёс полковник, на мгновение умолкая. — Родина их не забудет…

— Я хочу вернуться в строй. — Кузнецов вновь посмотрел на полковника. — На передовую. Хочу сражаться с фашистами.

— Успеешь ещё на передовую, — недовольно нахмурился тот. — А к гитлеровцам в тыл кто ходить будет? Резидентуру в Германии кто поддержит, если что-то пойдёт не так? На передовую он собрался! Ты здесь нужнее!

— Я же у вас не один. — Кузнецов машинально попытался скривиться, но из-за зашитой щеки ухмылка вышла злобной гримасой. — Устал я от этого. Надоело фашистом прикидываться. Сначала в Испании, теперь тут… Хочется в бой.

Секунду полковник молча смотрел ему в глаза, потом негромко ответил:

— Знал бы ты, как я устал… — Он спрятал тяжёлый вздох. — Ничего, война закончится — отдохнём. А пока мы с тобой сражаемся там, где от нас больше пользы! — Полковник поднялся. — Поправляйся, Кузнецов. После выписки получишь краткосрочный отпуск на неделю — и назад. Сейчас каждый опытный разведчик на счету!

— Мне не нужен отпуск. Прошу вернуть меня в строй сразу после госпиталя.

— Я поговорю с врачами, — пообещал полковник. — Не вешай нос, Кузнецов! Война только началась. Не время унывать, ты же коммунист и офицер! Чтоб я тебя таким больше не видел! Ты понял?

— Так точно, товарищ полковник, — устало ответил Кузнецов, закрывая глаза.

Полковник вышел из палаты, осторожно закрыл за собой дверь и неслышным шёпотом произнёс:

— Спи, сынок. Снова тебе повезло. Не иначе, в рубашке родился.

Он развернулся и направился прочь по госпитальному коридору, машинальным жестом отвечая на воинское приветствие взявших под козырёк встречных солдат.

Январь 1940 г. Подмосковный полигон в Кубинке, зона испытаний бронетанковой техники

Порывы сильного ветра подхватывали сыплющийся с неба мелкий густой снег, превращая снегопад в пургу, и потоки снежного крошева мчались по заснеженной пустоши полигона, яростно врезаясь в бетонные стены командного пункта. В узких окнах КП, оборудованными перископами и установленными на треноги мощными биноклями, завывания ветра превращались в характерный свист, свойственный ледяным зимним вьюгам, отчего холодное помещение КП казалось ещё более промёрзшим. Укутанный в толстый тулуп Сеченов поёжился. Январь выдался на редкость студёным, неожиданно ледяная погода стоит даже в Москве, а в Подмосковье термометры кое-где и вовсе заиндевели на отметке в минус сорок.

Собравшаяся для испытаний боевых роботов правительственная комиссия, наглухо укутанная в такие же массивные тулупы, толстенные валенки и меховые шапки-ушанки, состояла из представителей сразу нескольких наркоматов. Главными заинтересованными лицами выступали представители потенциального заказчика — наркомата обороны, по этой причине армейских офицеров на наблюдательном пункте было больше прочих. Незадолго до испытаний ходили слухи, что на испытаниях будет присутствовать лично товарищ Сталин, но, говорят, его охрана заявила категорический протест, и вождь народов отменил запланированную поездку.

Однако и без Верховного главнокомандующего состав комиссии был более чем внушителен. Все были наслышаны о невероятных показателях, продемонстрированных боевыми роботами в ходе цеховых испытаний, и правительственная комиссия ожидала увидеть сейчас едва ли не чудеса военного дела. Для этих целей военные доставили на полигон пять танков Т-34, это новейшая модель танка, революция в танкостроении. Говорят, сам Сталин назвал её «ласточкой советских бронетанковых войск», настолько он остался доволен этой боевой машиной. Неудивительно, что сегодня военные хотят увидеть решительное превосходство боевых роботов над новейшими танками, иначе убедить их проголосовать за роботов вряд ли окажется возможным.

— Танки на исходных позициях, товарищ председатель Совета народных комиссаров! — доложил Молотову офицер в папахе и шинели с петлицами командарма второго ранга, руководящий военными, доставившими на полигон тридцатьчетвёрки.

— Хорошо, товарищ командарм, — ответил Молотов и обернулся к Сеченову: — Вы можете начинать, товарищ Сеченов!

Сеченов покрутил рукоятку полевого телефона и снял холодную, как лёд, трубку: