Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Настроение рабочих оказалось столь решительным, что ЦК, Петроградский комитет большевиков, представители райкомов, общегородского фабрично-заводского комитета, профсоюзов, воинских частей вынуждены были 21 (18) июня провести срочное совещание, высказавшееся «за неизбежность демонстрации и за необходимость направить движение в русло мирной и организованной манифестации против контрреволюции»40.

На следующий день Съезд Советов призвал рабочих не выходить на демонстрацию и запретил на три дня все такого рода мероприятия. Предложившие именно такое решение Дан и Церетели наверняка вспомнили выступление Ленина о готовности его партии взять власть в свои руки. И назвали призыв большевиков выйти на улицы Петрограда «заговором с целью захвата власти».

24 (11) июня на экстренном заседании Петроградского комитета Ленин сообщил, что накануне ЦК в силу сложившихся обстоятельств отменил намеченную демонстрацию. А выступивший вслед за ним Зиновьев рассказал о том, что же происходило на том самом заседании.

«Около 8 часов вечера в пятницу собрались сюда (в особняк Кшесинской — Ю. Ж. ) несколько членов ЦК, ПК и военной организации. Мы уже тогда знали, что съезд протестует против нашей демонстрации. Я голосовал за демонстрацию. Вернувшись во фракцию, мы застали там уже вполне определившуюся картину положения. Вся наша фракция была единогласно против демонстрации. Я сдался последним. Нам дали один час для решения. Мы бросились сюда, думая застать здесь перманентное дежурство членов ЦК, но ошиблись и должны были решить вопрос самостоятельно. Нас было пять человек. Из них трое высказались за отмену, двое воздержались от голосования.

Если бы даже не случилось того, что было вчера, то и тогда мы не проиграли тем, что отменили нашу демонстрацию. Вчера за нас демонстрировал Чхеидзе. Это была лучшая демонстрация. Мы боялись, что отменой демонстрации

подорвем свой авторитет. Они сами рассказывали, какой отпор, например, получил Чхеидзе в Пулеметном полку. Можно быть уверенным, что наша организация будет расти. Речь Церетели историческая. Дан внес своей резолюцией дух фракционной склоки, заимствованной из “Рабочей газеты” (орган меньшевиков — Ю. Ж. ), его резолюция фракционна. Церетели явился из других сфер и принес с собой программу капиталистов. Своей речью Церетели рвет со всем своим прошлым. Какой может быть вывод из его речи? В лучшем случае он закроет “Правду”, арестует всех нас. Но он хочет разоружать, расформировывать полки, может быть, он пошлет их на фронт — но ведь это значит попасть из огня да в полымя, рассеивать революционный огонь по всей России.

Как отличить при обезоруживании рабочего социалиста-революционера или меньшевика от рабочего-большевика? Расформирование и обезоруживание надо провести по всей России. Сегодня мы стоим перед совершенно новой обстановкой. Когда в четверг (21 июня — Ю. Ж. ) мы в количестве 150 человек рассуждали о “мирной демонстрации”, мы не думали, что наша демонстрация будет так чревата событиями. Если вы думали, что демонстрацию не надо было отменять, то вы убедитесь в этом разыгравшимися событиями. Вчера мы (шли) ощупью, сегодня положение ясно. Сегодня всякий поймет, из-за чего идет борьба, которая вовлечет в свои ряды не только одних большевиков.

Отменой нашей демонстрации мы надломили коалиционное министерство. Церетели сказал: “У тех людей, которые не умеют держать в своих руках оружие, надо это оружие отнять”. Возможно, что ему придется отречься от своих слов, но возможно и то, что это дело решенное. Нам надо быть готовыми к худшему. Надо к этому подготовить заводы, надо призывать к спокойствию. Мы, фракция, оставляем заявление съезду, где говорим, что не участвуем в тех заседаниях, где изыскивают способы, как объявить нас врагами революции. Первый выстрел из наших рядов будет играть на их пользу. Наша задача — не дать им повода к “провокационным шагам”. Все честное в русской революции на нашей стороне. Отношение многих провинциалов к речи Церетели таково: “Он объявляет гражданскую войну”. Если петербургский комитет хочет вынести порицание Центральному комитету, то это, конечно, его право, но если бы вы все были с нами там, на съезде (Советов — Ю. Ж. ), то вы голосовали бы вместе с ЦК».

Добавил, отвечая на многочисленные вопросы: «Конечно, члены Исполнительной комиссии (избранной съездом — Ю. Ж. ) исполнили свой партийный долг... Во фракции междурайонцев, в которой десять человек, замечалось колебание, тов. Троцкий был за демонстрацию, большинство было солидарно с нами. Речь тов. Луначарского, в которой он выступил против нас, понравилась съезду, и он был избран в комиссию, которой поручалось выработать против нас резолюцию. Но когда Луначарский увидел, как обстоит дело, он вышел из этой комиссии. Подпись фракции объединенных социал-демократов под воззванием Совета есть политическая нестойкость.

У нас не было с Междурайонной организацией предварительного соглашения по вопросу демонстрации, и это было общей ошибкой и ЦК, и ПК. С нашей фракцией дело обстояло так: она обижалась, что петербургская организация не посоветовалась с ними по такому важному вопросу. Фракцией было заявлено единодушное требование отменить демонстрацию, которому ЦК и уступил. Сообщений частных или личных у нас не было. Дело шло в президиуме съезда. Гегечкори дал честное слово и ссылался на Чхеидзе как свидетеля, что ему достоверно известно о контрреволюционных выступлениях, приуроченных к нашей демонстрации, указал на генерала, которого метят в диктаторы и который опирается на иностранного контрреволюционера, уверял, что под Питером стоят спрятанные казачьи полки. Либер и Гоц из самых достоверных источников уверяли, что организованные черносотенцы решили войти в наши ряды, чтобы потом направить оружие против нас. Мы просили указать источники их сведений, они отказались, потому что дело находится в стадии контрразведки — она поставлена у них весьма недурно: за каждым из нас устроена такая контрразведка. Они сказали: важно то, что мы на официальном собрании заявляем вам о том, что нам известно, а вы можете с этим считаться или нет...

Мы заявили: из того, что вы нам заявили, как раз и вытекает, что демонстрация необходима, демонстрацию подсказал верный инстинкт рабочих. Почему вы не боретесь с контрреволюцией? Вы политически запутались. Мы требовали срока, на какой они нам запрещают демонстрацию. Они сначала не соглашались, потом определили в три дня. Теперь они хотят пойти дальше и запретить нам всякую демонстрацию»41.

После жарких и долгих прений Зиновьев понял: ему надо выступать снова. «Тов. Томский (член Петроградского комитета — Ю. Ж. )., — сказал он, — на вчерашнем заседании, в пятницу, заявил, что у партии в связи с демонстрацией два выхода: или ее убьют, или она сама себя убьет, и находит, что лучше пусть убьют. Такие речи не настраивали на демонстративный лад. Почему не выбрать третий путь?

Тов. Бокий (секретарь Петроградского комитета — Ю. Ж. ) говорит, что ЦК подпал под влияние фракции большевиков (на съезде — Ю. Ж. ), которая состоит из социал-демократов второго сорта. Это неосновательно. Во фракции лучшие люди нашей партии. Они не будут, конечно, посягать на автономию нашей (Петроградской — Ю. Ж. ) партийной организации, но их мнение мы обязаны были выслушать, и их голос имел и должен был иметь громадное влияние. Что же касается тов. Лациса, который видит ошибку в том, что вообще назначили демонстрацию, то тут виноват не один ЦК. Это решение приняли все питерские партийные организации».

И заключил: «Мы сделали разведку, нащупали пульс. Ошибки были не у одного ЦК... взаимные упреки между нами вполне уместны. Они укажут нам наши недостатки. Вы выиграли тем, что получили ясную картину политического момента»42.

Так, переходя в выступлении от происходившего на партийном совещании к перепалке на съезде, не скрывая изменение своего отношения к проведению демонстрации, своей прямотой и самокритичностью Зиновьев добился достижения цели, поставленной Лениным. Через день, 26 (13) июня, на продолжавшемся экстренном заседании Петроградского комитета все единогласно утвердили именно ту резолюцию, которую внес Григорий Евсеевич:

«1. Принять все меры пропаганды и агитации к тому, чтобы до воскресенья никаких уличных выступлений рабочих и солдат не состоялось.

2. Петербургский комитет предлагает всем районам добиться ухода рабочих — членов партии и сочувствующих ей, если таковые окажутся, из так называемого Временного революционного комитета (образован в середине июня анархистами-коммунистами и эсерами-максималистами — Ю. Ж. ), заседающего на даче Дурново и действующего под руководством анархистов».

Эту весьма важную резолюцию, выражавшую истинное отношение большевиков к тому, что происходило на даче Дурново, что было связано с запрещенной демонстрацией, уже на следующий день — 27 (14) июня — опубликовала «Правда». Сделала так для информации не только членов партии, но и делегатов съезда.

Ну а вечером 26 июня, вернувшись со съезда, Зиновьев выступил еще раз. Поспешил поделиться свежими впечатлениями.

«Выступали меньшевики, — рассказывал он, — и говорили: положим, большевики — скверные люди, но стрелять в них и обезоруживать их — дело не нас, а других. Сегодня Церетели уверяет, что его неверно толкуют, что он приходил за дружеским советом к съезду...

Судьба нам благоприятствовала сегодня и тем, что председателем был не лиса Чхеидзе, а осел Гегечкори, который по оплошности признал за нами право огласить нашу резолюцию к съезду. Впечатление получилось огромное... Отменой демонстрации мы добились перелома в настроении на съезде, добились такой речи Церетели, для которой не жалко было отменить десять демонстраций»43.

Большевистская резолюция об отказе от демонстрации вроде бы внесла в души всех политиков успокоение, а эйфория у Зиновьева от собственных успехов оказалась столь сильной, что он даже поверил меньшевику-интернационалисту Н. Н. Суханову, предсказывавшему падение коалиционного правительства не позднее чем дней через десять. Словом, забылись недавние распри, подчас доходившие до прямых оскорблений. Забылась и первопричина бурных волнений — судьба дачи Дурново. Но так продолжалось всего пять дней. Затем гражданский мир рухнул в одночасье, о чем и поведал 2 июля (16 июня) Церетели, выступая на утреннем заседании съезда.

В три часа ночи на 2 июля по распоряжению министра юстиции трудовика, то есть почти эсера П. Н. Переверзева и по приказу командующего войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенанта П. Н. Половцева, дачу Дурново окружили войска — броневики, солдаты, казаки. Они должны были арестовать скрывавшихся в здании то ли одного, то ли семерых уголовников, освобожденных анархистами из тюрьмы «Кресты». Дачу Дурново быстро захватили, подвергли разгрому. Один из лидеров анархистов — Ш. А. Аснин — был убит. Несколько десятков человек арестовали и избили.

Сообщение о кровавых событиях взбудоражило делегатов съезда, раскололо их. Одобрили действия правительства только двое — Церетели и Чернов. Все же остальные, поднимавшиеся на трибуну, осуждали происшедшее, возмущались, говорили, что такого даже в дни царизма никогда не было. Так говорили делегаты-рабочие заводов «Феникс» — Валиков, «Эриксон» — Жуков, «Старый Парвиайнен» — Ефимов, «Промет» — Лоти, «Металлический» — Дмитриев, иные. И чуть ли не все задавали вопрос: а случайно ли в ту же ночь неизвестно кем и зачем из пересыльной тюрьмы и арестного дома выпустили 460 уголовников?