Мургаш

3

В свидетельстве, которое мне выдали в семинарии, говорилось, что я навсегда лишаюсь права поступать в какие-либо духовные учебные заведения. Но я мог поступить в другие. По счастливой случайности в свидетельстве не было упомянуто о моем пребывании в плевенской гимназии, из которой меня исключили без права учиться где-либо.

И вот осенью 1934 года, я поступил в практическое столярное училище в Тетевене.

Большинство преподавателей училища, в том числе и директор Влаевский, были честные, передовые люди, которые все свои силы отдавали тому, чтобы сделать из нас хороших мастеров и добрых граждан.

Почти все училище с молчаливого одобрения директора оказалось под нашим влиянием. Легионеров в училище было мало, и они побаивались нас.

В середине учебного года мы организовали стачку — объявили бойкот одному преподавателю, злобному легионеру, который постоянно доносил на нас в полицию. Кроме того, мы протестовали против высокой платы за обучение.

Стачку предполагали провести перед самыми пасхальными каникулами. Утром в день объявления стачки я должен был обойти стачечные посты. Не успел я одеться, как увидел в окно дома приближавшихся полицейских.

Тетевенские дома устроены таким образом, что всегда можно уйти незамеченным, даже если дом окружен со всех сторон. Мне удалось миновать засаду полицейских агентов, которые арестовывали членов стачечного комитета. Оказалось, что начальник полиции был опекуном одного из членов стачечного комитета. Накануне тот выдал своему опекуну все наши планы.

Аресты начались рано утром. Я обошел посты, а потом вместе с другими учениками вошел во двор училища. Меня тут же задержали и отвели в околийское управление полиции.

Нас всех собрали у начальника и потребовали обратиться к ученикам с воззванием немедленно прекратить стачку и разойтись по классным комнатам. Мы, разумеется, отказались это сделать. И нас пока оставили в покое.

В течение двух дней наши товарищи продолжали стачку, а потом прекратили. Напуганный единодушием учеников, учительский совет не исключил нас, а лишь решил выставить всем «двойки» за поведение.

Это был, наверное, самый хороший для меня учебный год. После уроков мы уходили за город большими группами, пели песни, читали стихи. Веселый смех сменялся горячими политическими диспутами. По ночам мы писали лозунги и расклеивали прокламации, читали нелегальные книги, журналы и марксистскую литературу.

Однажды в конце учебного года меня вызвали к директору. Влаевский приветливо улыбнулся, дружески пожал руку и сел рядом:

— Придется нам с тобой расстаться, Добри…

— Почему?

Я понимал, что для любого директора было бы счастьем избавиться от такого «бунтовщика», как я. Влаевский же сделал в свое время все, что мог, чтобы спасти меня. Но дело в том, что власть его имела границы. Я вновь получил свидетельство, в котором значилось:

«Добри Маринов Джуров успешно окончил первый курс практического столярного училища. Исключается из училища без права поступления в столярные училища царства Болгарии. По поведению имеет оценку «единица».

Итак, из меня не вышел ни священник, ни ученый, ни столяр-мебельщик. И опять передо мной встал вопрос: что же дальше? И опять я отправился в родное село, к родным полям, к матери, товарищам…