Наталия Гончарова. Михаил Ларионов

III

Мы уже говорили о том, как у Гончаровой еще в детстве проявилась нелюбовь к городу. Обобщая же ее духовные привязанности, можно сказать, что ее всегда более тянуло в Азию, на Восток, чем на Запад. А если, что и вставало с Запада (не солнце конечно, оно с Востока), то преломлялось и преображалось на иной лад.

Мастера русского городского искусства – Левицкий, Брюлов, Репин, Левитан – не говорили ей ничего. Лишь один Александр Иванов увлекал ее и имел большое влияние. Но более всего ее тянуло к примитивам-лубкам, иконам, миниатюрам. Увлечение европейцами начинается с 1902 года, благодаря Ларионову, но сумели заинтересовать лишь тречентисты, барбизонцы, Сезанн, Гоген, Эль-Греко, Пикассо, да Брейгель Старший.

Все развитие ее живописи относится к влиянию русских каменных баб, старинных деревянных изображений Спасителя, русского бронзового лития, русского лубка, основной чертой которого именно растекающейся раскраской вместе с протекающей икон она воспользовалась в огромных декоративных холстах, создавая большую яркость и выразительность. Крупную роль сыграла живопись старых русских табакерок, подносов, все конечно в смысле подхода к форме – общая же идея во всех случаях вполне своя, что особенно ясно в вещах жанрового характера. Религиозные композиции носят следы влияния византийской мозаики, но в особенности русской иконы и фрески, опять таки переиначенных в сторону иной декоративности и духовного подъема. Знакомство с русскими изразцами также не прошло бесследно, но так как все это пересоздавалось, то попутно перемешивалось с новейшими способами и приемами.

В 1908 году Гончарова была первым кубистом в России, но вещи ее носят совсем особый характер.

Перемена манеры, форм, применение различных, до настоящего времени никем более не использованных приемов и исключительная работоспособность, сделали ее замечательнейшим декоратором. Ее импрессионистские полотна подобны инкрустациям – так увлечена была она солнцем и светом – ярким и жгучим, более ярким и более жгучим, чем тусклый шар над степями ее родины. К тому же она так увлекалась работой, что достаточно ей было что либо увидеть или услышать – она тотчас писала картину. Один из художников рассказал о своем путешествии – она его написала, другой – какой он видел натюрморт – возникала работа.

Импрессионистический период Гончаровой был оценен более других и ее полотна охотно раскупались, тогда как впоследствии очень немногое стало уходить из мастерской. Приобретения находятся в частных галлереях у И. А. Морозова, издателя журнала «Весы» С. А. Полякова, Н. П. Рябушинского, Н. В. Рудаковой, П. Г. Солодовникова и других.

После этого периода возникают циклы крестьянской живописи, чисто декоративных работ и религиозных композиций – все одновременно. О начале их мы говорили.

В 1908 году она пишет город и деревню параллельно – любовь к жанру и крупным композициям проглядывает особенно ярко; пишет любимую весну, удивительно передавая ее дух, изображения святых, в которые вложено так много религиозной русской души.

В крестьянских полотнах Гончарова выводит баб, мужиков, парней занятых работами, то жнущих, то пашущих, то косящих, то собирающих плоды, зимы с инеем, катающихся на коньках мальчишек. Эти работы отличаются сложной многокрасочностью с преобладанием хромов, киновари, кармина, зелени Веронеза, изумрудной, берлинской лазури, слоновой кости и белил, играющих самостоятельную роль – многокрасочностью, напоминающей русскую финифть, в иных же холстах, обыкновенно изображающих мосты, дороги и т. и. лишь умбра, белила и слоновая кость. Их трактовка необычайно разнообразна, при чем меняется от совершенно гладкой поверхности и вливающихся красок до шершавой, волнистой и других очень беспокойных трактовок, соединенных вместе, (фактура ее всегда очень редка, отличается особыми качествами, так сказать, тембром, присущим одной Гончаровой и совершенно не воспроизводимым и многие из современных русских художников, пытавшиеся подражая ей работать в том же роде, подобных эффектов достичь не могли. В некоторых холстах трактовка становится совершенно «варварской» (согласно выражению одного критика) и достигает эффекта «вопленой» живописи. Подобная трактовка употреблялась только в старину при росписи гробов, и кажется, в станковую живопись впервые введена Гончаровой и достигалась тем, что жесткой кистью ударяли перпендикулярно по расписываемому предмету, так что получалась особая разбрызгивающаяся раскраска или брали кисть и не прикасаясь к предмету, набрызгивили краску и так писали.

В чисто декоративных работах трактовка меняется также всякий раз соответственно мотиву, что особенно ясно выявилось в «Художественных возможностях по поводу павлина», где павлин был изображен во множестве стилей – египетском, русских вышивок, в стиле футуристов, кубистов, китайцев, лубка и т. п.

Далее идут более определенные работы в стиле футуристов («Фабрика», «Город ночью»), в последнее время чрезвычайно примитивные и трогательные жанровые сцены – полевые работы и эпизоды из сельской жизни: «Сбор подсолнухов», «Сбор картофеля», «Сбор кукурузы», «Сбор винограда», «Свадьба», «Похороны», «Еврейки», «Роща», где трактовка перестает играть выдающуюся роль, перед глазами проходит все имеющее значение в жизни и начинает владычествовать сюжет это ново-примитивизм – я бы их назвал соответствующим творчеству Анри Руссо, введшему фабулу в живописную формулу.

Лучизм, провозглашенный Ларионовым, был им разработан совместно с Гончаровой, хотя эта теория едва ли может быть ей особенно близкой. В этом направлении ею были написаны «Лучистые кошки», «Тюльпаны и лилии», «Море» и друг. В этих вещах отмечен доминирующий цвет давление той или другой краски.

Кроме того за последние годы ею было сделано многое для росписи церквей, много скульптур для домов (например, московские дома Синицына, Васильева, на которых помещены ее украшения и декоративные фризы), декоративных панно, эскизов для декораций в восточных стилях к различным пьесам, например, для «Свадьбы Зобеиды» Гофмансталя; декоративные панно в консерватории («Бал прессы»), декоративных листов современного лубка для народа, как жанровых, так и религиозных, в которых она с удивительным мастерством изобразила жития святых, например, жизнь великомученицы Варвары, святых Флора и Лавра, и, наконец, проиллюстрировала несколько книг молодых поэтов, в которых выразила новый взгляд на отношение внешности книги к содержанию, и которые являются началом новой эпохи в истории русской

Таково искусство Наталии Гончаровой. Оно глубоко национально и синтетично. Поэтому так преображались французские влияния.

Но так синтез в сущности не мог быть революционным: в нем слишком много составных элементов взято из прошлого. А между тем нужна была сила, которая подобно вихрю обрушилась бы на стоячую заводь русской живописи и разметала покойную воду; нужен был человек аналитического мышления. Таковым и явился Михаил Федорович Ларионов, хотя синтетические основы в нем всегда были и есть.

После долгого затишья, после долгого господства дешевого эклектизма в конце XIX века в русских городах, после того как русские художники совершенно утеряли всякое знание, всякое мастерство, – появление Ларионова (он выдвинулся ранее Гончаровой) на поле живописи, нового человека, прекрасного выученика французов, неутомимого художника, смелого и сильного, явилось неожиданным и вместе своевременным, пожалуй более неожиданным, чем обусловленное множеством исторических причин появление Гончаровой.

Добавим его энергичность и организаторский талант, столь у русских художников редкие и станет понятно почему именно он, а не кто иной, стал вождем молодежи, собрал столько талантливых мастеров и организовал «Ослиный хвост» и «Мишень», обещающие пышное цветение русской живописи.

Ларионов прошел трудный путь от импрессионизма до футуризма и, наконец, провозгласил лучизм, занимательную теорию, свидетельствующую о большом понимании природы освещения и формы, и задач живописной передачи предмета.

Но было бы ошибочно утверждать, что он вырос исключительно на французах и близок лишь им. Другой стихией его творчества явилось искусство вывесок и всевозможная живопись стен и заборов разных безвестных гениев, искусство высокой ценности, которое мы назвали бы «провинциальным», ибо оно характерно для русской провинции, являющееся синтезом чисто русских национальных вкусов с наносными пережитками городов, совершенно не изученное, и пока все призывы к его исследованию встречаются одними насмешками. Вывеска с ее основами была ближе Ларионову, чем лубок или икона и одна из его многих заслуг в том, что он первый сумел ее оценить, понять ее достоинства и воспринять достижения безвестных вывесочных мастеров.

Михаил Федорович Ларионов родился 22 мая 1881 года на юге Бессарабии, близ городов Тирасполя и Одессы. Его отец был военным фармацевтом из города Архангельска, с крайнего севера, а дед – старовером, человеком большого практического ума, из простого матроса сделавшимся городским головой Архангельска. Мать художника была из семьи Петровских полу-польского, полумалорусского рода, бабка с ее стороны – гречанкой Негрескуло.

Двенадцати лет Ларионова перевезли в Москву, где он учился сначала в реальном училище Воскресенского, а потом в училище Живописи, Ваяния и Зодчества, в которое поступил в 1896 году, а в 1909 г. кончил, получив звание художника и медаль.

Первая выставка его произведений относится к 1898 году, когда он участвует на конкурсной выставке, где дебютирует полотном «Дети у камина». В следующем году выставляет вновь на этот раз две пастели, одну изображающую игру вь карты, а другую, называвшуюся «Арап и женщина», которая была найдена порнографической и снята. С этого начинаются злоключения юноши.

Так как участие на конкурсных выставках ему ничего не дает, он устраивает самостоятельную, в одном из классов школы и удостаивается большой похвалы своего преподавателя г. Иванова.

В 1901 году он получает доступ на эскизные выставки и вывешивает сразу до 1-50 холстов, заняв ими почти все помещение, из-за чего происходит раздор с инспектором училища и с учениками старших классов. В этих холстах чувствуется влияние Александра Иванова, французов XVIII века и барбизонцев, впервые появившихся в том году в России. 3 полотна Ларионова, из которых одно изображало господина и балерину, были опять признаны порнографическими и совет преподавателей исключил его из училища на один год. Но Ларионов, и не имея возможности, и не желая проводить время вне школы, продолжал появляться в ней. Тогда совет предложил ему выехать из Москвы, а так как он исполнить этого не пожелал, ему купили билет, посадили в поезд и отправили на юг, домой.

Вот он опять в Тирасполе. Познакомившись в этом году с работами Монэ, Дегаза, Гогена и Сезанна, он начинает писать в их духе, являясь одним из первых импрессионистов в России.

Осенью он возвращается в Москву, принятый обратно в училище, но официально занимается мало, делая в год лишь по рисунку и одному этюду красками, всегда получавших вторую категорию, но много работает дома над эскизами. С юга он привозит с собой серию «Розовый куст» и «Угол сарая» изображенные в разные моменты дня и ночи.