Загадка и магия Лили Брик

Оставить ее совершенно без дела мать не могла. Нашли учителя фортепиано по имени Гриша Крейн, который стал давать Лиле уроки музыки на дому. В перерыве между гаммами она согрешила с ним на диване в комнате для уроков (вроде бы в тот момент, когда сестра «совратителя» мыла на кухне посуду), тут же его возненавидела и тотчас отвергла. Бесповоротно! От прочих — бесчисленных и мимолетных — ее увлечений этот «роман» отличался, по крайней мере, одним: его результатом стала беременность.

В таких пикантных деталях, возможно, и не следовало бы копаться биографу, если бы за банальной житейской историей не стояли более важные обстоятельства, оказавшие решающее влияние на всю последующую судьбу роковой московской красавицы. История эта крайне туманна, мы знаем о ней лишь по рассказу душеприказчика Лили и очень близкого к ней человека Василия Васильевича Катаняна, который имел возможность прочитать никому не доступный, ретроспективный Лилин «дневник» и предать гласности некоторые его фрагменты. В пересказе, источником которого является зыбкая память стареющей Лили, случайно или нарочно перепутаны даты, и это наводит на мысль, что есть какие-то обстоятельства, которые даже к концу своей жизни она почему-то предпочитала скрывать.

По Лилиной версии, ее тотчас отправили «от греха подальше» к каким-то дальним родственникам в провинциальную глушь, а «родные» (то есть конечно же мать) «приняли все нужные меры». Но «совратителя» Лиля уже прогнала, так что быть от него подальше в смысле географическом попросту не имело ни малейшего смысла. Аборты (это ли имелось в виду под всеми «нужными мерами»?) делали в Москве, вероятно, лучше, чем в каком-нибудь заштатном городишке, а состоятельные родители, конечно, могли бы обеспечить для дочери и лучших врачей, и полную конфиденциальность. Сколько же времени провела Лиля в «глуши», где она была никому не известна? Ни в одном доступном и достоверном источнике этот срок не указан. Что именно Лиля скрывала — там, в этой самой глуши, и о чем не хотела впоследствии говорить? Чего дожидалась? Не разрешения ли от бремени? И когда это было?

Есть, впрочем, иная версия, еще более похожая на правду: аборт сделали именно там, в провинциальной глуши. Операция прошла не слишком удачно: Лиля навсегда лишилась возможности иметь детей, хотя и без этой беды к материнству никогда не стремилась. Ни тогда, ни потом.

Туманное свидетельство о туманной истории (туман и впредь еще множество раз будет окутывать ее бурную жизнь) привело к необходимости «перепутать» важнейшую дату, забыть которую она уж никак не могла. Подведя черту под своим пестрым, сумбурным прошлым, Лиля связала, наконец, судьбу с человеком, которого все эти годы любила — «так, как, кажется, еще никогда ни одна женщина на свете не любила» (из письма счастливого Осипа Брика своим родителям). Со слов Лили В. В. Катанян сообщает, что 26 марта 1913 года она и Осип «отпраздновали свадьбу».

Между тем документы с непреложностью подтверждают, что московский раввин обвенчал их — не в синагоге, а дома — 26 февраля (11 марта по григорианскому календарю) 1912 года и, что, стало быть, история с учителем музыки, положившая конец лавине любовных приключений «самой замечательной девушки» (так характеризовал свою невесту Осип Брик в другом письме родителям), относится к 1911 году. Ей было тогда двадцать лет. Решающий разговор между ними произошел в кафе, сразу же после того, как Лиля вернулась из своего таинственного провинциального изгнания. Затем состоялась помолвка и, наконец, долгожданная свадьба.

Долгожданной, похоже, была она прежде всего для родителей Лили. От такого поворота событий они были счастливы даже больше, чем сами виновники торжества. Собственно, именно брак всегда и везде считался лучшим выходом из подобного положения, спасая репутацию легкомысленных барышень и направляя остепенившихся на добродетельный путь. В данном случае был вполне отраден и выбор, который сделала дочь.

Семьи Бриков и Каганов были и раньше знакомы, породниться с состоятельной и респектабельной купеческой семьей (Макс Брик держал крупную фирму, занимаясь скупкой и перепродажей кораллов), выдать замуж «беспутную» дочь за дипломированного юриста, каким стал к тому времени Осип, — это позволяло им обрести, наконец, душевный покой и восстановить репутацию в глазах своего окружения.

Судя по всему, родители жениха совсем иначе восприняли событие, которое привело в такой восторг их старшего сына. Конечно, они знали, хотя бы в общих чертах, какой шлейф тянется за будущей их невесткой, так что их вряд ли могла обрадовать счастливая весть. Это предвидел Осип, добавляя к своему сообщению о предстоящей женитьбе: «…знаю, что мое известие Вас взволнует, и поэтому я до сих пор Вам не писал…»[1].

Нам неизвестно в точности, какой была их реакция, но о ней можно судить по ответному письму Осипа, которое сохранилось: «Как и следовало ожидать, известие о моей помолвке с Лилей Вас очень удивило и взволновало. <…> Ее прошлое? Но что было в прошлом? Детские увлечения, игра пылкого темперамента. Но у какой современной барышни не было этого? <…> Я, конечно, чрезвычайно сожалею, что не могу Вам объяснить все лично, но надеюсь, что письмо мое будет достаточно убедительно, рассеет все возможные подозрения, сомнения и недоразумения. <…> Прошу Вас, дорогие родители, <…> поверить мне, что в этом мое счастье».

Родителям Осипа было известно, что в биографии невесты не одни лишь детские увлечения, но, однако, они сдались, поняв основное: решение сыном принято и, ему возражая, они лишь усложнят свои отношения с ним. Давние семейные традиции требовали родительского благословения на брак — Осип его получил.

Молодые сыграли свадьбу и поселились в снятой для них скромной квартирке из четырех комнат, которую содержали родители Лили. Нежелание более состоятельных родителей жениха принимать участие в этих расходах объяснялось, разумеется, вовсе не скупостью, а их отношением к выбору сына. Но ссоры из-за этого никакой не возникло, контакты не были прерваны — как и до своего супружества, Осип продолжал работать в торговой конторе отца, совершая по его поручению служебные поездки в Сибирь, Нижний Новгород, Узбекистан. Теперь повсюду его сопровождала молодая жена, которой тогда еще не наскучила роль хозяйки — скорее воображаемого, чем реального — семейного очага.

Что запомнилось ей из этих поездок? Яркость и пестрота азиатских красок, искусство узбекских мастеров, горящий от пожара буддистский храм где-то в Бурятии. Они уехали, не дождавшись конца пожара — он дошел до них год или два спустя в кинозале: в хронике перед началом какого-то фильма они увидели, как башня храма рухнула под напором огня. Осип произнес т. огда фразу, которая тоже осталась в памяти: «Случай не уйдет, уйти может жизнь».

Семейная идиллия продолжалась в Москве, куда они возвращались из дальних поездок. Вечерами вслух читали Толстого и Достоевского. Не торопясь, обстоятельно — «Заратустру» модного тогда Фридриха Ницше. Конец этой идиллии наступил очень быстро, что, вероятней всего, было предрешено, если помнить о характере Лили и ее темпераменте. Впрочем, тут тоже очень много тумана, и нам опять приходится обращаться к тому, что относится к личной жизни двоих и куда влезать постороннему вроде бы не положено. Но Лиля сама никогда не делала из этого тайны, — лишь уникальность ее судьбы, в самых мельчайших своих проявлениях, по большому счету, и представляет интерес.

Сама Лиля не раз писала впоследствии, что ее супружеская жизнь с Осипом Бриком прекратилась в 1915 году. Биографу Осипа Анатолию Валюженичу она призналась, что это произошло на год раньше — весной 1914-го. Разница существенна, ибо в 1915 году произошло событие, перевернувшее ее жизнь. Событие, которому будет суждено ее обессмертить. И поэтому время, когда Осип из супруга превратился в «ближайшего друга», действительно имеет значение.

Интересно и другое: что же привело к их фактическому — или, проще сказать, физическому — разрыву? Новое увлечение Лили? О нем ничего не известно. Похоже, к тому времени нового просто не было. Увлечение Оси? И о нем также нет сведений. По словам Лили, Осип был равнодушен к плотской любви. Дальнейшая его жизнь это опровергает, но и Лиле никто тогда — и даже какие-то годы после — не заменил Осипа Брика. Что же все-таки разрушило их брачный союз в традиционном, житейском смысле этого слова? Вопрос повисает в воздухе. Не имея каких-либо данных, гадать невозможно. Ясно одно: никакая посторонняя сила тогда еще в этот союз не вторгалась. И однако же он распался, хотя внешне никаких перемен не произошло. Для всех они по-прежнему оставались супругами. И для всех таковыми останутся — и тогда, и потом…

Тем временем в семье Каганов подрастала младшая дочь. Лиля и Ося сочетались законным браком, когда ей было пятнадцать с половиной лет: критический возраст! Сняв с себя заботу за нравственность остепенившейся Лили, Елена Юльевна переключилась на Эльзу. Она-то знала, какая кровь бурлит в жилах ее дочерей… Но разве когда-нибудь и кому-нибудь удавалось остановить любыми запретами это бурление? Чему дано свершиться — неизбежно свершается.

«Лирическая» биография Эльзы началась, однако, позже, чем ее старшей сестры. Осенью 1913-го ей только что исполнилось семнадцать. Окончив гимназию, она поехала на каникулы в Финляндию и, вернувшись, поступила в так называемый педагогический — дополнительный — класс. Редко ей выпадавшими свободными вечерами ходила гостить к подругам — сестрам Иде и Але Хвас, впоследствии ставшими пианисткой и художницей.

Родители двух сестер были родом из Прибалтики — оттуда же, откуда и Елена Юльевна Берман, — дружба с уважаемой семьей, где царил истинный дух культуры, вполне поощрялась. Завсегдатаями хлебосольного дома в центре Москвы были молодые художники, поэты и музыканты — многие из них очень скоро станут знаменитостями и оставят яркий след в искусстве и литературе. Здесь и произошла та встреча, которой поистине суждено было стать во всех отношениях судьбоносной.

Впоследствии Эльза так вспоминала о ней: «В хвасовской гостиной, там, где стоял рояль и пальмы, было много чужих людей. Все шумели, говорили. <…> Кто-то необычайно большой, в черной бархатной блузе, размашисто ходил взад и вперед, смотрел мимо всех невидящими глазами и что-то бормотал про себя. Потом, как мне сейчас кажется — внезапно, он также мимо всех загремел огромным голосом. И в этот первый раз на меня произвели впечатление не стихи, не человек, который их читал, а все это вместе взятое, как явление природы, как гроза…»

Надо ли говорить, что этой грозой был Владимир Маяковский, о котором в ту пору ни Эльза, ни Лиля не имели никакого понятия?

«Я сидела девчонка девчонкой, — продолжает Эльза, — слушала и теребила бусы на шее… Нитка разорвалась, бусы посыпались, покатились во все стороны. Я под стол, собирать, а Маяковский за мной, помогать. На всю долгую жизнь запомнились полутьма, портняжий сор (мать Иды и Али была модной московской портнихой. — А. В.), булавки, нитки, скользкие бусы и рука Маяковского, легшая на мою руку».