Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Кто Вы, господин Глинка?

Сегодня многие исследователи приходят к выводу, что мы не знаем истинного Глинку, то есть реальную историческую личность[14]. Многие из тех, кто пытался рассказывать о нем, поражались его многоликости и противоречивости. Как можно свести в единый образ тот набор противоположностей в характере, поведении и поступках, известных по его биографии и творчеству? Его эпикурейство и работоспособность, страсть к развлечениям и религиозность, логику и эмоциональную импульсивность, уход от официальной службы и преклонение перед императором, приоритет частной жизни, ценности личности и заботы о собственном реноме в свете, мечтательность и скепсис, серьезность и игра, культ городской жизни и побеги на лоно природы? Его интерес — помимо русской народной культуры — к украинскому, финскому, испанскому, персидскому фольклорам, а также использование музыкальных моделей из французской, итальянской и немецкой школ не вписывались в идею русской «национальной музыки». А постоянные жалобы на болезни разрушали его героический образ.

И все-таки образ Глинки как «безукоризненного» русского гения сложился, но уже ближе к концу XIX века. Этому способствовало сравнение композитора с Пушкиным, ставшим «нашим всем» почти сразу после смерти. Знаменитая же речь Достоевского в 1880 году на открытии памятника Пушкину, в которой он говорил о «всемирной отзывчивости» русского поэта, собирающего все явления жизни и разные национальные традиции в своем творчестве, позволила еще больше заретушировать противоречия натуры Глинки. Ведь автоматически это качество, которое стало пониматься вообще как свойство каждого русского гения, было экстраполировано и на композитора.

Однако сам Глинка ни о какой «отзывчивости» не помышлял. Он жил в другую эпоху, когда буйствовал романтизм, сросшийся на русской почве с сентиментализмом. Именно романтическая картина мира — противоречивая, многогранная, разнообразная — сформировала мировоззрение Михаила Ивановича и определяла всю ту множественность и алогичность, которые пытались заретушировать последующие биографы[15]. Раздвоенность сознания, вечный поиск и неудовлетворенность жизни, возникшие в русской культуре под влиянием сочинений Байрона, гипертрофированная чувствительность, пессимизм, протест против общественной морали, распространившиеся после чтения романа Гёте «Страдания юного Вертера» — все это определяло восприятие действительности Глинки на протяжении жизни.

Но, пожалуй, основной чертой романтического мировоззрения, которая доминировала и в характере Глинки, была меланхолия, провоцирующая постоянное ощущение уязвимости человеческой натуры. Меланхолия, знавшая за многие столетия человеческой истории многочисленные проявления, в эпоху Глинки явилась признаком принадлежности к особой когорте людей — избранных, принадлежащих к верхушке не только дворянского сословия, но и вообще людей[16]. Меланхолическим умонастроением определялась степень утонченности души, способность проникать в тайну мироздания и общаться с Богом посредством искусства.

Меланхолия могла принимать разные формы — от жуткой депрессии, парализующей любую деятельность (поэтому у Глинки были периоды, когда он мог по несколько месяцев не выходить из комнаты и не сочинять), до сильных эмоций (Глинка, например, плакал во время прослушивания опер Беллини и Глюка). Периоды бездействия сменялись безостановочным весельем во время встреч с товарищами в салонах или на вечерах. Депрессивное состояние определяло и повышенную чувствительность к физической боли и провоцировало его ипохондрию. Часто Глинка терял смысл жизни, чувствовал душевное и физическое бессилие, что вызывало удивление у простых смертных, но уважение в кругу художников-романтиков.

Это особое необъяснимое чувствование какой-то непостижимой утраты, постоянное стремление к чему-то и чувство одиночества присутствовали в жизни Глинки постоянным фоном. Он часто ощущал безысходное, бездейственное отчаяние, бездонный ужас, заставляющий его сердце, как он сообщал в письмах, буквально останавливаться. Но избавляться от такого объемного «багажа» своей души Глинка не собирался, ведь это были своего рода «сейсмографы», доказывающие его призвание художника. Меланхолия была и явлением культуры, и признаком определенного социального статуса, и знаком творца.

Помимо романтической идеологии особенности характера, поведения и мировоззрения Глинки были во многом сформированы его принадлежностью к дворянской элите. Он не был связан заботами о быте и поисками средств к существованию. Крепостные сопровождали его повсюду и решали хозяйственные вопросы, а доходы от имения позволяли довольно свободно жить и путешествовать. Русские дворяне его поколения воспитывались как часть европейской элиты (вспомним о распространенном приглашении иностранных гувернеров в дворянские дома). Глинка был истинным «русским европейцем»[17], который ощущал себя частью европейского высшего общества, что не мешало ему гордиться своей русскостью. Свою музыку он также мыслил как часть европейского музыкального мейнстрима. Даже названия своим сочинениям в автографах он подписывал на иностранных языках — французском, итальянском или испанском.

Дворянское самосознание было тотальным, оно «перевешивало» все остальные идентичности Глинки, в том числе его самоощущение композитора. Получивший прекрасное государственное образование, он чувствовал себя не просто дворянином, но частью дворянской интеллектуальной элиты, которая все более и более видела свой смысл жизни в сфере частной жизни, ставя ее выше полученных чинов и наград. Как отмечает историк Елена Марасинова, «происходило постепенное высвобождение сферы личностного существования российского дворянина», что впоследствии, через почти столетие, приведет к русскому феномену — интеллигенции[18]. Глинка, как и многие интеллектуалы его круга, занимался постоянным самообразованием, в котором большая роль отводилась чтению (не случайно на одной из карикатур его друга Николая Степанова он изображен везущим тележку с книгами), путешествиям, посещению музеев, выставок и театров.

Но русское дворянство обладало расколотым сознанием, в котором сосуществовали многие противоречия: приоритет частной жизни парадоксальным образом совмещался с искренним преклонением монарху и беззаветной верностью родине. Глинка также придерживался этого кодекса дворянина: служение государю и стране он считал своей прямой обязанностью. Другое дело, что такое служение, не требующее вознаграждения, будет теперь связываться не с чиновнической деятельностью или военными сражениями, но и с искусствами. Жизнь, посвященная искусству, приравнивалась к общественному служению, ведь настоящее произведение искусства способно воспитать душу человека, а значит, и улучшить нравы всей страны. Еще одно качество дворянского самосознания нужно знать, чтобы понимать многие поступки композитора — это неприкосновенное понятие чести, беспрекословный этический и моральный императив, чего не знало ни одно другое поколение русских аристократов. Совершить недостойный поступок, оскверняющий имя дворянина, считалось хуже смерти[19]. Идеал, который утверждался в культуре, подразумевал утверждение чести как основного закона поведения, которого придерживался и Глинка.

О чем же рассказывает музыка Глинки, есть ли у нее, несмотря на разнообразие жанров, какое-то единое послание, или, как мы сегодня часто говорим, месседж? Ответ на этот вопрос сформулировал сам Глинка. В письме своему ученику Владимиру Никитичу Кашперову в конце жизни он указывал на суть музыки: «…искусства, а следовательно и музыка, требуют чувства». И дальше по своему обыкновению он дает разъяснение на французском: «l’art c’est le sentiment», что значит «искусство — это чувство», которое дается художнику свыше в облике вдохновения или музы[20].

В его эстетических пристрастиях понятие «возвышенное», некогда, в классицизме, считавшееся высшим критерием оценки произведения, заменяется категорией «трогательное». То искусство, которое трогает и вызывает чувства умиления и поток слез, теперь считается истинным.

Герой его сочинений, его alter ego, — это чувствительный человек, гуманист, живущий сложной внутренней жизнью, не мечтающий о воинских подвигах или государственных делах, но ощущающий свою принадлежность к прошлому и настоящему своей страны. Музыка Глинки в первую очередь обращается к чувствам слушателя, заставляя его переживать сложную палитру переходов от одного состояния в другое. Герои его сочинений разнообразны и непредсказуемы, но всегда остаются в эстетических рамках хорошего вкуса и категории красоты.

Сегодня, когда многие люди ощущают однообразие эмоций и пытаются обучиться эмоциональному интеллекту, музыка Михаила Ивановича Глинки будет как никогда актуальна. Его творчество можно считать школой чувствования.

P. S. Я благодарю за помощь, поддержку и ценные советы коллег — музыковедов Любовь Абрамовну Купец, Веру Борисовну Валькову, Зивар Махмудовну Гусейнову, Надежду Владимировну Деверилину, Марину Григорьевну Рыцареву, Анастасию Александровну Сырейщикову, специалиста по истории фортепианного искусства Александра Михайловича Меркулова, историков Андрея Леонидовича Зорина, Михаила Брониславовича Велижева и Юрия Николаевича Фоста. Я признательна сотрудникам российских архивов, музеев и библиотек — Музея-усадьбы в Новоспасском, Российского национального музея музыки, РГАЛИ, Отдела рукописей РГБ и РНБ, Государственного исторического музея, Государственного центрального театрального музея им. А. А. Бахрушина, музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское», Русского музея. Отдельная искренняя благодарность — моей семье.

Часть первая. Русский дворянин