Родители, наставники, поэты

Книжные богатства Василия Ивановича Козлова

«Серенькой мышке и в горохе, как в дремучем лесу», — говорила моя бабушка. Произнося эту сентенцию, она почти всегда, сняв очки, подолгу смотрела на меня. Будучи серой мышкой, я и думать не думал, что я действительно персонаж этой сентенции, но и много лет спустя все чаще и чаще оказывался я в горохе (еще хорошо, ежели в то время, когда ом цвел!), воображая, что вокруг меня глухомань и «там чудеса, там леший бродит...»

Полным тайн и чего-то невиданного ранее был для меня чулан в доме Василия Ивановича Козлова, одного из верных слуг весьма либерального псковского помещика Брянчанинова. Однажды разрешил мне Василий Иванович войти в этот чулан (впрочем, здесь и поселиться можно было: крохотное окно, кровать, есть место для стола) — пахло медом и уже родным мне запахом, щемящим сердце, окрыляющим воображение, — запахом книг. Одна так пахнуть не в состоянии, тем более издалека.

На полках до невысокого потолка увидел я книги в переплетах и без переплета, книги на полу, в связках и, как он сам сказал, «в растрепе». Он разрешил мне побыть с полчаса, порыться, посмотреть, только на место аккуратно ставить...

— Дверь нс закрывай, пусть свежий воздух идет сюда, книга это любит...

И ушел, а я остался в чулане сокровищ, немедленно засучил рукава, встал на табурет и рывком вытянул первую пачку книг. Это были «Громобой», «Гуак, или Непреоборимая верность», «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа», «Колдун за Днепром» — книжки небольшого формата с ярко раскрашенными обложками. Руки мои дрожали, я кое-как сунул эти книжки на место, вынул новую пачку — в ней оказались песенники, каждый имел название: «Чудный месяц плывет над рекою», «Разлука», «Последний нонешний денечек», «Умер бедняга в больнице военной», «Что ты, барин, щуришь глазки»... Еще и еще песенники, еще и еще «издания для народа» (так и было сказано на титуле) Ивана Дмитриевича Сытина ценою пятачок каждая книжка.

«Тут должны быть Пинкертоны и Пики Картеры»,— подумал я, но сыщиков по оказалось. Целую полку занимали тоненькие, страниц по двадцать—двадцать шесть книжечки — описания различных монастырей, пещер, где скрывались схимники, жизнеописания святых, апостолов, князей, царей — в тот день я был невнимателен к этим книжкам. Я пренебрежительно (молодость, неопытность, отсутствие руководителя) отнесся и к песенникам, которых было не менее полусотни.

— Смотришь? — глухо донеслось до меня откуда-то очень издалека. Я вздрогнул. Подле меня стоял Василий Иванович — я и не заметил, как он вошел в чулан. — Что же тебе понравилось больше всего?

Я смекнул: что мне больше всего поправилось, то и будет предложено взять, хотя бы в одном экземпляре. Я ответил, что, конечно, мне больше всего поправились вот эти с цветными обложками, все эти сказки, хотя все они уже знакомы мне по другим изданиям: видел, в руках держал, читал... И еще поправились романы — приложения к журналу «Родина» — эти книжки я еще не читал, но — какие названия! «Королева баррикад», «У подножия тропа», «Царь-плотник»...

— Откуда у вас все это богатство? — спросил я.

— Покупал на ярмарках, выписывал, — ответил Василий Иванович. — Ты когда-нибудь на чердаке у меня был?

Что случилось с Василием Ивановичем — человеком скупым, анекдотически экономным, не очень-то впускавшим в свои чуланы и на чердаки? Наверное, ему мой отец понадобился, — делал я догадки, — заигрывает со мною, чтобы я задобрил отца в его пользу...

Так оно и оказалось, но — это в-десятых, в-сотых, а вот чердак... Это не чердак, а сновидение, и, конечно же, те книги, что были в сундуке, в большой корзине и в связках на полу, Василий Иванович не покупал, не выписывал. Это были дареные Брянчаниновым книги, отходы его библиотеки, дубликаты, возможно...

«Аполлон», «Старые годы», «Золотое Руно», «Столица и усадьба», «Весы», что-то еще и еще что-то. Я ушел от Василия Ивановича часа через три-четыре, обманувшись в своих ожиданиях: ни одной книжки не унес я с собою. Ничего не подарил он мне. Может быть, забыл, а вернее всего, и нс думал о подарке.

В 1934 году, четверть века спустя, гостил я у Василия Ивановича в обнищавшем, искаженном Михайловом Погосте.

Я напомнил Василию Ивановичу о его былых книжных богатствах.

— Кое-что и теперь еще есть... — с загадочным полувздохом отозвался он и повел меня на чердак нового своего дома, построенного недавно, где я еще никогда не бывал.

Пахло старыми книгами, запахом самым стойким для книголюба — для его носа, точнее сказать. Василий Иванович указал на невысокий, мне знакомый сундук.

— Поройтесь, может быть, что-нибудь и отыщете.

Отыскал я первое издание «Тарантаса» Сологуба, первое издание «Мертвых душ», «Ниву» в переплете за 1899 и 1900 годы — самые неинтересные годы; несколько песенников, журнал «Аргус» за 1913 год — полный комплект, изрядно осмотренный мышами. Чьи-то ученические тетради по арифметике, физике, геометрии.

— Сологуба дарю вам, — сказал Василий Иванович. — «Мертвые души», если желаете, могу продать, все остальное пусть полежит — в зимние вечера будет чем заняться...

Началась война. В доме Василия Ивановича три года жили фашисты, они хозяйничали, как хотели. Через несколько месяцев после окончания войны Василий Иванович скоропостижно скончался.