С аквалангом в Антарктике

Мы построили лестницы с барьера к морю и сделали еще несколько погружений, выбирая для них тихие, безветренные дни. Но получать разрешение выйти на лед становилось все труднее, а затем мы и сами увидели, что пора кончать: между припаем и берегом образовалась трещина, в ней плавали мелкие льдины и шуга, все скрипело и качалось. Работы со льда были закончены, а спустя два дня лед сломало. Течение проносило мимо Мирного ледяные поля, куски и обломки льда, все пришло в движение, льдины кололись и переворачивались. Огромные ледяные и снежные глыбы, лишившись поддержки, с грохотом рушились с берега в море. Двинулись айсберги, казалось, прочно стоявшие у берега в ледяном припае. Нельзя было спускаться ни с берега, ни со шлюпки, ни как-либо иначе. Невозможно было даже делать спуск к воде, пока не обрушились неустойчивые участки барьера.

На несколько дней наступил долгожданный отдых: двое суток мы вставали с коек только для того, чтобы добраться до столовой. Потом снова взялись за работу, но теперь она не была связана ни с физическим напряжением, ни с риском, — мы перешли к чисто интеллектуальной деятельности.

Хотя основной разборкой и обработкой материала предстояло заняться после экспедиции в Зоологическом институте, уже сейчас следовало обдумать и обсудить полученные результаты, сформулировать первые выводы, словом, сделать начальные шаги к тому, чтобы результаты нашей работы стали действительно научными. К тому же предстоял отчет на научно-техническом совете станции, где, впрочем, не было биологов, да и отчитываться предстояло в основном в выполнении планов, а мы сделали даже больше, чем предполагали.

Каковы же были первые выводы? Мы выполнили уже более 140 погружений, собрали около 90 количественных проб, которые довольно полно представляют распределение донной жизни на глубинах до 50 метров, немало было сделано и других работ: изучено количество и распределение крупных животных, собраны большие коллекции более редких организмов, исследована жизнь на внутренней стороне морского льда, выполнен целый ряд более мелких заданий. Прибрежные воды Антарктики, даже самое мелководье, оказались необычайно богатыми различными животными, видов здесь, по самой грубой оценке, было раза в два-три больше, чем в соответствующих широтах северного полушария. Население дна напоминало население тропических морей: здесь обитало много кораллов, морских лилий и других организмов, характерных именно для экваториальных вод. Это явление можно объяснить влиянием нескольких факторов: многие морские животные Антарктики происходят из богатейших областей Индийского океана и из Южноамериканского района, а заселение Северного полярного бассейна шло преимущественно из довольно бедного Атлантического океана. Прибрежье Антарктиды имело примерно современные очертания много миллионов лет, и донное население в почти неизменных условиях становилось все богаче и сложнее. История же Северного полярного бассейна необычайно бурная: оледенения одевали его сплошным покровом, реки вносили массу пресной воды, похолодания сменялись периодами потепления. Животные должны были приспосабливаться к постоянно меняющимся условиям, выживали лишь наиболее приспособленные, и это не способствовало разнообразию фауны. Нужно учитывать также и то, что в Антарктике многие обитатели глубин могут встречаться на совсем мелких местах, и поэтому на мелководье можно увидеть не свойственных этой зоне животных. Но если вблизи Мирного велико разнообразие животных, то, наоборот, там мало разницы между отдельными участками побережья. Все шесть разрезов, на которых мы работали, оказались примерно одинаковыми, а где-нибудь в Баренцевом море население даже близкорасположенных мест часто бывает совершенно различным. Это объясняется однородностью условий: везде одинаковая температура и соленость воды, всюду одинаковый ледовый покров. Конечно, различие все же есть, но оно значительно меньше, чем в других морях. Немного здесь и характерных комплексов животных и растений, заселяющих дно (биологи называют их биоценозами), но каждый из таких комплексов богат видами. Эти факты имели сравнительно простое и естественное объяснение, но значительно труднее было понять, каким образом на дне существует такое огромное количество животных, ведь в некоторых местах их было 2–3 килограмма на квадратный метр и даже больше. Это выглядело примерно так же, как если бы на одном гектаре пастбища паслось, не получая никакой другой еды, 400 коров, каждая весом по полтонны. Откуда берется столько пищи? (Холоднокровные обитатели моря, конечно, потребляют меньше, чем коровы.) А может быть, пищи на самом деле совсем не так много, но морские животные живут очень долго, десятилетиями и веками? А откуда берется еда — ведь на дне почти нет водорослей, а планктон (водоросли и животные, обитающие в толще воды) развивается лишь тогда, когда сходит лед, т. е. не больше двух месяцев в году? Неужели этот сезон кормит весь год? Едва ли, планктона не так много. Может быть, пища заносится сюда из открытого моря — полоса неподвижного припая не так уж широка, всего несколько десятков километров, а в море есть течения? Но скорее всего донная жизнь существует за счет водорослей, живущих на нижней поверхности морского льда и в его толще. Лед, таким образом, не только не препятствует развитию жизни, но, наоборот, дает пищу всей богатейшей фауне. Однако окончательного ответа мы дать не могли, хорошо и то, что после наших работ можно поставить такие вопросы и предложить примерную программу дальнейших исследований.

В целом поработали неплохо и можно было быть довольными результатами, но оставались два серьезных неоконченных дела. Первое — все наши погружения были сделаны вблизи Мирного и оставалось неясным, насколько полученные результаты типичны для других пунктов Антарктического побережья. По плану мы должны были поработать и в Молодежной, но последовательность захода судна на различные антарктические станции изменилась, а полеты между Мирным и Молодежной — трудное дело. Как раз в эти дни самолет вынужден был вернуться в Мирный, пролетев уже половину пути: помешали пурга и сильный ветер. Должен был состояться еще один полет, но на участие в нем у нас не было никаких надежд: машина и так была загружена до предела.

Второе — мы так и не нашли крупных, длиной до нескольких метров, водорослей. Если водоросли все-таки были, это могло заметно изменить наши выводы: они характерны для более умеренных широт и к существованию вместе с ними обычно приспосабливается много различных животных и растений, нигде больше не встречающихся. Мы не видели никаких следов подводных лесов, а между тем в коллекции Ботанического института перед нашим отплытием я сам разглядывал два экземпляра больших растений, найденных в выбросах на берегу. Только гораздо позже, уже вернувшись из экспедиции, я обнаружил свою ошибку: водоросли были собраны на небольшом островке в нескольких тысячах километров от Мирного. Знай мы это тогда, у нас не было бы сомнений, а так мы рассчитывали объездить все острова на шлюпке и осмотреть под водой их прибрежную часть. Подготовили шлюпку и сделали спуск к воде, но через два дня лед подмыло, он рухнул и все пришлось начинать сначала. Да и ясно было, что на погружения со шлюпки особенно рассчитывать не приходится. Был уже конец февраля, делалось холоднее, по ночам регулярно дул холодный стоковый ветер с материка. Выходить в море в такую погоду было рискованно, да и вряд ли нам разрешили бы это: шлюпок, кроме нашей, на станции не было.

Мы надеялись поработать, когда к Мирному подойдет «Обь» или танкер: на них были катера, которыми мы и рассчитывали воспользоваться.

Пока же в море было полно льда и соваться туда не стоило. Мы обрабатывали материал и готовились к отчету, предстояло еще прочитать лекцию для зимовщиков о нашей работе, это поручили Пушкину. Теперь у нас бывало свободное время, и после ужина мы нередко отправлялись погулять. Полярный день уже давно кончился, солнце как раз садилось над морем. В идеально прозрачном воздухе серебрилось море. Айсберги и плавающие льдины горели в лучах заката, облака, окрашенные нежнейшими оттенками серого, красного, розового тонов, поминутно меняли цвет и форму. Но вот солнце заходило, и ледяные горы, вспыхнув напоследок ярчайшим вишневым цветом, сразу становились серо-сиреневыми, море уже не блестело, как ртуть, а моментально делалось мрачным, сине-черным. Но и этот сумрак был весь наполнен тончайшими оттенками сиреневого и пурпурного цветов. Потом в небе появлялись звезды, а часто и полярное сияние, и день уходил.

Сашина лекция, в которой он не только рассказывал о нашей работе, но и показывал собранных животных, была принята очень хорошо. Наступила и моя очередь выступать на научном совете с отчетом, который не встретил возражений и был одобрен. Но, что в тот момент было для нас особенно важно, научный совет все же решил отправить нас в Молодежную самолетом. Главный инженер станции Харитон Григорьевич Буняк еще раз подсчитал загрузку и решил, что самолет сможет взять нас и 200 килограммов нашего груза. Это был для нас самый минимальный минимум, но, хотя с трудом, в него можно было уложиться. По плану вылета на сборы нам оставался всего один день, но теперь, когда появилась увлекательная цель, нас с Женей вновь охватил былой энтузиазм. На следующий день выяснилось, что мы должны либо уменьшить вес нашего груза до 100 килограммов, либо лететь вдвоем. Так как Пушкин был самый тяжелый из нас и вдобавок совсем не рвался лететь, решили, что он и останется в Мирном. Количество спусков, которое мы могли сделать в Молодежной, зависело только от наших запасов сжатого воздуха, а не от того, сколько будет водолазов, так что все проблемы разрешились к общему удовлетворению. Здесь, в Мирном, пора было готовиться к отъезду, и Саша не оставался без работы.

С собой взяли четыре акваланга, накачав их до предельного давления, и большой баллон со сжатым воздухом. При крайней экономии всего этого могло, пожалуй, хватить на пятнадцать погружений. Взяли лишь самое необходимое снаряжение, легкую полиэтиленовую посуду для собранных животных, наиболее ходовые скребки, формалин и спирт. Со всем этим мы рассчитывали получить первые, хотя бы самые приблизительные данные.

Между тем вылет откладывался со дня на день. Наступил март, в Антарктиду уже пришла осень. Днем иногда еще таяло, но по вечерам задувал сильный стоковый ветер с материка, начиналась поземка, низовая метель, становилось холодно. Но здесь бывало тихо хоть днем, а на всем маршруте перелета, протяженностью 2500 километров, погода все не устанавливалась.

Наконец синоптики дали погоду. Рано утром — стоковый ветер еще не прекратился и засыпал все сухим и мелким снегом — мы грузили в самолет наше оборудование и груз экспедиции, ящики с разными запасными деталями. Оставалось погрузить только гусеницу от легкого вездехода, но тут появился первый пилот Вахонин.

— Это еще что за железо, и так машина перегружена сверх нормы, выкиньте его!

— Но Буняк, главный инженер…