Осколки легенд. Том 2

– Чаю вам принести? – мягко спросил мужчина, причем по его взгляду Павла догадалась – все он понял. Понял, но все же решил сделать по-своему. – Еще у меня бутерброды есть. Вы же, наверное, голодны?

Дверь кабинета открылась, из нее вышел Зобнин.

– В чем дело, лейтенант? – недовольно произнес он, глядя на Анисимова. – Моя подопечная что-то натворила?

– Нет, – качнул головой тот. – Мы просто беседуем.

– Неожиданно, – немного удивился капитан. – Вы знакомы?

– Да, – опередив на мгновение женщину, произнес Николай. – Павла Никитична меня от смерти когда-то спасла.

– Тесен мир, – философски заметил Зобнин, натягивая на плечи плащ. – Веретенникова, идемте, нас машина внизу уже ждет. Переночуем в гостинице, а утром на аэродром поедем. Везет нам, завтра в Москву самолет отправляют, два места на борту для нас уже выделили.

– Все образуется, – быстро проговорил Анисимов. – Во всем разберутся, поверьте. Многих уже выпустили, и ваше дело непременно пересмотрят!

– Ох, лейтенант, лейтенант, – тяжко вздохнул Зобнин, после снял фуражку и потер ладонью лоб. – Иди уже отсюда, а!

Павла же, удивив себя саму, сделала шаг вперед, обняла Анисимова за шею и прикоснулась губами к его щеке, изуродованной кривым шрамом.

– Спасибо, Коля, – еле слышно шепнула она. – Спасибо, милый.

На следующий день, правда не с утра, а ближе к обеду, раздолбанная «эмка», судорожно дергающаяся на каждой кочке, доставила спутников на аэродром, где они забрались в самолет, который только их, похоже, и ждал. Нет-нет, никто специальный рейс для этой парочки не заказывал, внутри салона обнаружились несколько партийных работников, которые изучали какие-то бумаги, пара офицеров, причем один аж в ранге генерал-майора, и какое-то количество совсем уж непонятных граждан, несомненно между собой знакомых, но при этом друг с другом не общающихся.

– Сколько можно вас ждать? – рявкнул полковник и глянул на часы. – Мне сегодня в восемь вечера у Шапошникова надо быть! У Шапошникова! Вы понимаете, что Борис Михайлович…

– Понимаем, – оборвал недовольные речи военного Зобнин, расстегивая свой плащ и давая тому возможность увидеть его петлицы. – Уже все. Вон лесенку убрали, дверь закрыли, осталось только взлететь да приземлиться.

– И на немецких «охотников» не нарваться, – добавил проходящий мимо них по салону стрелок-радист – Но тут как повезет!

Генерал-майор недовольно засопел, но спор с человеком из ведомства Берии продолжать не стал. Нет-нет, он не струсил, просто – какой смысл? Эти хуже штатских, им все равно ничего никогда не объяснишь, у них свое понимание важности момента.

Насколько не был этот день полон неожиданностями и событиями, но, когда внизу появилась Москва, Павла, не отлипавшая от иллюминатора последние полчаса, чуть не пустила слезу, чего с ней не случалось с середины двадцатых годов. Только сейчас она поняла, как соскучилась по своему любимому городу, по его проспектам, улицам, переулкам и особенно по самым темным закуткам, без которых его невозможно было представить.

– Тушино, – сказал ей на ухо Зобнин, когда самолет начал снижаться для посадки. – Тут теперь санитарный аэродром.

– Ясно, – кивнула Павла, припомнив, как именно здесь лет семь назад, на одном из воздушных парадов, она восхищалась мастерством наших летчиков, выделывающих в небе просто фантастические трюки.

А сейчас на аэродроме царила суета, по взлетному полю туда-сюда сюда сновали машины с красными крестами, а неподалеку от того места, где произвел посадку самолет с Веретенниковой и ее сопровождающим, десяток молоденьких солдатиков оборудовали огневую точку, причем явно предназначенную для отражения не воздушной, а наземной атаки.

– Неспроста, – помрачнел спутник Павлы, глянув на суетившихся бойцов и прикинув угол огня, который можно будет вести из этого оборонительного сооружения.

– Говорят, немцы уже в Химках. Может, врут, может, нет, но команда на подготовку аэродрома к отражению нападения поступила, – негромко сказал невысокий конопатый паренек в звании сержанта, подошедший к ним, а после козырнул: – Здравия желаю, товарищ капитан государственной безопасности! Я за вами.

– Свиридов, ты уверен? В Химках? – переспросил Зобнин, а после нецензурно выругался.

У Павлы возникло такое же желание, но она сдержалась.

– Когда из управления выезжал, точной ясности не было, – пояснил сержант. – Вроде поступил звонок о том, что несколько немецких мотоциклистов видели в районе Водного стадиона, и это передовые разъезды частей, которые заняли Химки. Но так это или нет – неизвестно, связь работает последние дни не ахти, особенно с пригородами. Обстрелы, обрывы, да еще диверсанты, мать их ети. Берем их группы по десятку в день, а они все лезут и лезут. А самое поганое – наших среди них хватает.

– В смысле – наших? – не удержавшись, спросила Павла. – Белоэмигрантов?

– Если бы, – сплюнул Свиридов. – Совсем наших. Точнее – теперь совсем не наших. Падлы, которые в плен сдались еще летом. Кто струсил, кто маскировался под друга всю дорогу, а при первой же возможности на сторону врага перешел. Проститутки, короче. Мало мы их тогда, до войны, каленым железом выжигали. Надо было больше!

– А что в городе? – уточнил Зобнин. – Как обстановка?

– Осадное положение вчера ввели, – мигом отозвался сержант. – И приказ выпустили, что теперь шпионов, провокаторов, мародеров и прочую сволочь можно на месте кончать, без суда и следствия. Где прищучил, там к стенке и ставь. Очень правильный приказ, как по мне. Чего на них время тратить?

– Ну, на диверсантов время тратить как раз смысл есть, – снова влезла в беседу Павла. – Они враги, разумеется, но при этом еще и источник очень нужной информации, без которой сейчас не обойтись.

Сержант пристально глянул на нее, оценивая внешний вид, как видно, сделал какие-то выводы, но озвучивать их не стал.

– Поехали в управление, – велел Зобнин. – Там я вас, Павла Никитична, сдам тому, кому надо, и на этом наше путешествие закончится. И еще – оставьте ваш узелок здесь, в машине. Даю слово, он никуда не денется. Просто вы с ним на Лубянке будете смотреться довольно странно.

– А без него я в тамошний интерьер впишусь идеально, – не удержалась от колкости женщина и показала на свой замызганный ватник, который ей еще на пересылке в Потьме выдали. – Да?

– Без него вы та, кем являетесь, – холодно произнес Зобнин. – А с ним то ли переселенка, то ли вообще не пойми кто.

– Я и есть не пойми кто, – запал у Павлы пропал так же быстро, как и появился, – разве не так?

– Ехать бы, – глянул на темное небо Свиридов. – До темноты недолго осталось, мало ли что да как? После замучаемся пропуска показывать. А, да, вы же не знаете. Всё, комендантский час ввели. С полуночи до пяти утра. Но и без того на улицах патрулей полно.

– Комендантский час надо было еще месяц назад вводить, – проворчал капитан.

Машина катила по улицам Москвы, и Павла всю дорогу не могла отлипнуть от окна, словно ребенок от желанного подарка, полученного в день рождения. В последний раз она видела город осенью 1937 года, необычайно теплой и светлой, без привычной для столицы октябрьской хмари и нескончаемого нудного дождя. Не было в ту осень луж под ногами, верениц горожан с раскрытыми зонтами и мыслей: «Скорее бы снег выпал, что ли». А продавщицы мороженого с гордостью поглядывали на продавщиц горячих пирожков, как бы говоря: «Не пришло еще ваше время».

В тот день, когда ее арестовали, Павла как раз купила себе мороженое. Они ехали с задержания, которое смело стоило назвать неудачным, поскольку фигурант одного очень мутного дела предпочел допросам и последующему приговору прыжок с четвертого этажа вниз головой. Уже совсем рядом с Лубянкой она попросила Васю Калинина, что сидел за рулем, остановить машину, выскочила из нее и купила у румяной продавщицы чуть подтаявшее лакомство, причем на вафельке оказалось вытеснено имя «Павел», чего раньше никогда не случалось. Ребята еще смеялись, мол, не то чтобы это прямо совсем счастье ей привалило, так как имя мужское, но как минимум удача. Через пять минут их всех прямо на проходной арестовали, а остатки недоеденного мороженого отправились на пол. Когда крутят руки, ничего в них не удержишь.

После она несколько раз к этим воспоминаниям возвращалась и даже думала о том, что, может, и правда получить мороженое со своим именем на вафельке к удаче? Что, если это не детское потешное суеверие, а правда? Ведь она одна осталась жива из всех тех, кто тогда в машине ехал, остальные давным-давно отправились туда, откуда не возвращаются.

Впрочем, сейчас на улицах не было ни праздно шатающихся людей, ни продавщиц с колбами воды с сиропом, мороженым и пирожками, ни трубно гудящих такси, ни даже непоседливой пацанвы. Редкие прохожие деловито куда-то бежали, то и дело проходили вооруженные патрули, а несколько раз машина даже останавливалась, чтобы пропустить полуторки, набитые солдатами в новеньких шинелях, которые прямо отсюда, из сердца страны, отправлялись на передовую. До нее часа за полтора можно было доехать на грузовике. Или даже дойти своим ходом.

«Эмка» вкатилась во внутренний двор, Зобнин открыл дверцу и сказал:

– Выходите, Павла Никитична, выходите. Приехали.

Нарочно ли, случайно, но вел ее сопровождающий по зданию тем самым путем, который она проделала четыре года назад, в тот день, когда закончились допросы и началась ее тюремная одиссея. Разве только в соседний дом на Никольской они сейчас не заглянули, туда, где Павле тогда показывали лежащие вповалку тела ее друзей, с которыми она прошла огонь, воду и все круги ада.

– Пришли, – остановился Зобнин у того кабинета, который, как помнилось Веретенниковой, когда-то занимал Яков Агранов, человек очень неглупый и опасный. Его взяли за несколько месяцев до их собственного ареста, и Бокий тогда сказал: «Предсказуемо. Янкелёк слишком много знает, кто же ему позволит на белом свете жить?» Вот только почему-то никто из тех, кто это слышал, да и сам говорящий не задумались о том, что и они знают не меньше. Видно, такова людская натура: в своем глазу бревна не видим, зато в чужом соринку замечаем.

– Виктор Семенович у себя? – осведомился Зобнин у молоденького адъютанта, сидящего за столом в приемной, получил положительный ответ с добавленным коротким «Он вас ждет».

Виктор Семенович? Это кто? Павла перебирала в уме имена всех, с кем сталкивалась на Лубянке в то время, когда тут работала, но ответа не находила. Собственно, его там могло и не быть. Новая метла не только чисто метет, она с собой и собственный мусор иногда приносит. Наверняка это ставленник Берии, который заменил на посту наркома внутренних дел Ежова, окончательно рехнувшегося от количества пролитой им крови. Это про его дела на новом посту благородный до глупости Коля сказал: «Многих уже выпустили». Доносились до Павлы такие рассказы, слышала она их в камерах на пересылках, только не сильно-то в такое все верила. Люди всегда хотят надеяться на то, что кто-то там во всем разберется и воздаст каждому по заслугам: безвинно осужденному – свободу, злодею – наказание и так далее. Вот только вряд ли такое случится, потому что у этого «кого-то там» попросту на каждого времени нет. У него других забот хватает.