Без права на подвиг

Я в очередной раз подивился превращению Валентины Марковны из своей в доску бабульки в преподавателя университета. При всём при этом, произнося свой спич, она не переставала шарить в ноутбуке.

— Слушай дальше. Ты упомянул о своих возможностях в теле носителя чуть ли не, как там его, Сталя, а, вот, терминатора! Отметив, что они требуют постоянного расхода энергии. А, значит, повышенного питания. Здесь у нас получается серьёзный просчёт. Вот, глянь-ка на интересный документ. Питание в военных лагерях того времени из расчёта 1200 — 2 040 ккалорий в день на человека, а на пленных, работающих в трудовых командах — по 2200 ккалорий. Сталя не даст соврать. Там и этого не было. Ну-ка, Моисеевна, просвети Гаврюшу насчёт рациона. Полезно будет знать. Что его ждёт.

Мирская вздохнула.

— Утро начиналось с полкружки кипятка или того, что называли чаем или эрзац-кофе. Только от кофе там одно название. Слегка подслащённые заваренные сухие листья брюквы и жмых. В обед каждый пленный получал примерно по пол-литра так называемой баланды, жидкого супа из неочищенной репы, муки и небольшого количества картошки. Вечером, как правило, раздавался «хлеб для русских». От пяти до десяти человек должны были делить между собой буханку примерно в полтора килограмма. Специально разработанный и испечённый «хлеб для русских» состоял на 50 процентов из ржаных отрубей, по 20 процентов из измельчённой сахарной свёклы и целлюлозной муки и на десять процентов из соломенной муки или же обычной древесной листвы. Кроме того, каждый получал по кусочку маргарина пять — десять грамм, который нередко заменялся свекольным джемом или мелко нарезанной свёклой… — Сталина запнулась, на лбу её обозначились глубокие морщины.

— Ни хрена себе, — вырвалось у меня. Нет, я, конечно, знал, что в фашистских лагерях жизнь была паршивой. Но вот такие детали узнал впервые.

— Да, сынок. По документам в рацион входило и мясо. Мизерное количество, покрывавшееся за счёт исключительно конины или несортового мяса. Но не забывай, это война и немецкий паёк как гражданских, так и военных в тылу Рейха был тоже далёк от идеала. А значит…

— Процветало наглое воровство со стороны ответственных за поставку продуктов лиц, — вздохнула, договорив фразу за подругу тётя Валя. Так что, 1000 ккалорий — это реальный твой потолок. И что будет с терминатором после месяца такой кормёжки и изнурительного физического труда по 12–14 часов в сутки?

— Вопрос риторический, — мрачно ответил я.

— Вот и поставь его перед своими кураторами! — неожиданно воскликнула Мирская, — почему эту проблему должен решать ты? В их интересах твоё максимально длительное пребывание там. Пусть покумекают, как добиться возможности обеспечивать энергетический баланс у твоего носителя. Иначе карачун твой случится гораздо раньше, чем ты даже приблизительно определишь присутствие Демиурга.

— А это мысль! — оживился я, — за это отдельно спасибо, Моисеевна. Что-то я и правда зациклился лишь на себе. Какие ещё мысли есть? — я уже не раз за весь разговор мысленно похвалил себя за идею прийти к своей знакомой.

— Ты спрашивал про основные опасности. Слушай. Первое. Отчаянно голодающие люди не только могут сойти с ума и пойти на всё что угодно. Предательство, наушничество, оговор — ещё не самое страшное. Возможны случаи каннибализма. По нашим данным, чаще всего связанным с недавно умершими людьми. В Цайтхайне трупы не сжигают, а отвозят в вагонетках к специально вырытым ямам. В этих же вагонетках привозят в лагерь свёклу, картошку и брюкву для баланды. Старайся внимательнее относиться к тем, с кем общаешься или кому доверяешь. Второе. И не считай это мелочью. В первую очередь обзаведись личной посудой. Обычно военнопленные делают специальные миски из фляг, а то и из жестяных банок. Ложки — роскошь. Не будет миски — не будет и баланды! Третье. Старайся сберечь свою одежду, а главное — обувь. Новой никто не выдаст. Придётся выдалбливать в лагерной мастерской деревянные боты. Четвёртое. Паразиты. Солома и одеяла для коек меняются или чистятся очень редко. Будь внимателен при обработке. После стрижки у заключённых все волосистые части тела смазывают каким-то ядовитым чёрным жидким веществом, которое вызывает ожоги или экзему. Прихвати незаметно какую-нибудь тряпку и постарайся стереть с тела его остатки. Раны от него долго не заживают. В дезкамере не зевай, а лучше задержи дыхание на максимальное время. Ты говорил что можешь.

— До двадцати минут.

— Отлично. Много случаев, когда замешкавшиеся военнопленные, надышавшись газом, получали тяжёлые формы отравления. Пятое. Уголовники. В среде военнопленных из числа лиц с уголовным прошлым постепенно сформировались устойчивые группы, которые терроризировали целые секции бараков. Обычное развлечение: поднять 150–200 спящих человек и заставить всех плясать. Неподчинившихся требованиям военнопленных избивают, выгоняли на улицу, отбирают всё ценное. Нередко убивают.

— Ну, с этими ублюдками как-нибудь разберусь.

— Будь предельно осторожен. Многие из них только и мечтают, чтобы попасть в лагерную полицию. А там откровенные нелюди. Старайся, если уж гасить кого-то, то не оставляй следов. Немцев следует убивать только в самом крайнем случае. Децимацию никто не отменял.

— Децимацию?

— Расстрел каждого десятого военнопленного за одного убитого немецкого солдата. Кстати, тебе повезло. Лагерь охраняет вермахт. Не СС. В основном солдаты в солидном возрасте около 50 лет. Кстати, вот и шестая опасность. Люди. Вернее, некоторые представители рода человеческого. Валя, показывай ему фото, а я прокомментирую. Итак, лагерфюрер, комендант лагеря Цайтхайн, оберст Генрих Альтман. За один только факт встречи с ним взглядом ты можешь получить пулю в лоб или штык в живот.

— Коротко и ясно. Дальше!

— Обер-цалмейстер лагеря Рихард Штоммель. Начальник финансовой службы. Очень любит для поднятия производительности подвешивать военнопленных к столбу по четыре человека за сведённые за спиной руки. Не переносит шатающихся без дела с пустыми руками. Намёк понятен?

— Более чем.

— Обер-штабсарцт лазарета Август Вигеле носит с собой специальную рукавицу, при помощи которой избивает тяжелобольных военнопленных. Мера применяется к тем, кто не в состоянии держать под рукой термометр.

— Коллега, значит…

— Унтер-офицер Бендель, старший санитар в русском лазарете. За каждую украденную с кухни картофелину он расстреливает виновного, оставляя соответствующую отметку на своём оружии. Придумал способ выискивать среди узников людей с «тонкими шеями», полагая, что они евреи. Вначале он избивает своих жертв, а потом подвешивает их к столбу. Учитель по своей первой специальности, он предложил практически всех военнопленных для выявления картавивших заставлять говорить слово «кукуруза».

— Какой сообразительный дядечка. Я продолжал ещё четверть часа терпеливо и внимательно вглядываться в лица немцев, которых мне показывала тётя Валя и запоминать комментарии Моисеевны. «Только бы не забыть, никого не забыть…» — как молитву повторял я, рассматривая групповые фотографии лагерных полицаев, к сожалению, без указания имён и фамилий. Старые, чёрно-белые фото тем не менее прекрасно передавали индивидуальные физиономические особенности. Поэтому я попросил показать мне всех полицаев, которые удалось найти в базе. Чем чёрт не шутит, может, многие из этих ублюдков пока ещё не перешли черту и являются всего лишь потенциальными предателями. А кто предупреждён, тот вооружён.

— А вот глянь-ка ещё одно фото, Гаврила, — щёлкнула мышкой Валентина Марковна, — Оскар Вайс, антифашист, к сожалению, не указано ни звание, ни каким образом он был связан с подпольем. А может, это и вовсе не он. Известно только, что этот немец дал возможность пользоваться радиоприёмником, который прятали под половыми досками рентгеновского кабинета в лазарете.

— Надо же, совсем пацан. Вайс…Оскар… Почти Иоганн.

— Нда… — протянула Мирская. На то, чтобы вживаться у тебя не хватит времени, Гаврила. Какая ирония. После окончания войны, например, я была абсолютно убеждена, что больше никогда не увижу фашизм. Наивная девочка. Кстати, об Иоганне Вайсе. Ты не поверишь, Никитич, но это я когда-то в своём рассказе поведала будущему автору сценария слова, услышанные мной от лагер-фюрера. Почему-то именно они навсегда врезались в мою детскую память.

— Это какие же? — заинтересовался я.

— «Когда не было газовых камер, мы расстреливали по средам и пятницам. Дети пытались прятаться в эти дни. Теперь печи крематория работают днём и ночью, и дети больше не прячутся. Дети привыкли…» — произнесла Мирская, на секунду прикрыв веки.

Следующий час я не поленился и потратил на запоминание всей имеющейся у подруг информации об известных членах лагерного подполья. Хотя сомнения о том, что бесполезно трачу время, всё же были. Согласно официальным данным, сформировано оно было в основном лишь летом-осенью 1943 года. Но чем чёрт не шутит. Лишней информации не бывает. Вдруг да понадобится заручиться доверием кого-нибудь из них? Благодаря тёте Вале, моя память пополнилась настоящим досье на лагерных офицеров, кураторов из санитарной службы лагерей и сотрудников гестапо IV-го Дрезденского округа Третьего Рейха. Лица, фотографии, документы…

Очень скоро от усталости появилась резь в глазах и заломило виски.

— Ну хватит, Гаврила. Перед смертью не надышишься. А то вон глаза уже, как у вампира из сериала с низким рейтингом, — тётя Валя выключила ноутбук. Давай, лучше чайку с мятой да мелиссой, чтоб осадить немного эту мерзость, — она пододвинула ко мне парившую ароматным дымком чашку.

Сделав глоток, я посмотрел на курившую как паровоз Мирскую.

— До сих пор не могу осознать, Моисеевна, как вы так с ходу мне поверили? Да ещё так активно включились в подготовку. Ей-богу, я бы, кроме как за розыгрыш, подобное не воспринял. Спасибо! Не ожидал…

— Пожалуйста, — устало махнула рукой с зажатым в пальцах мундштуком Мирская, — нам ведь тоже развлечение какое-никакое. Пусть даже и розыгрыш. Ты вот знаешь, Гаврила, о чём я больше всего мечтала в плену?

— О еде, наверное.

— Ну, это, само собой. А ещё? Если подумать?

Я переглянулся с хитро прищурившейся Валентиной Марковной, не преминувшей мне лихо подмигнуть.

— Ну, не знаю…голова уже плохо соображает, — схитрил я.

— Не знаю кто о чём, а я больше всего хотела отомстить. Это желание появилось не сразу, нет! Сколько тогда мне было — всего ничего. Но спустя год от увиденного и испытанного, а, может, от почти полного отсутствия надежды и постоянной жажды хоть капли сострадания внутри… вместе с ненавистью к немцам стала расти злая и зыбкая мечта. Чтобы хоть кто-нибудь пришёл! Большой и сильный. И не стало всей этой мрази: ни лагер-фюрера, ни капо, ни охранников, ни полицаев, никого! Странно, много лет прошло, а заноза эта в душе сидит и не уходит. Умом понимаю, что всё это бессмысленно. Мне бы простить и…нет, не забыть. Просто перестать беспокоиться. Нельзя такое прощать, Гавр! Никакое цивилизованное наказание виновным не может уравновесить наших страданий… И тут появляешься ты! Как ни в чём не бывало тащишь мою давнюю священную мечту у себя под мышкой. Ты и не представляешь, Гаврила, какое это неповторимое чувство! Пусть не я сама, но кто-то сможет там побывать с опытом послезнания. Нет, нет, Луговой, не смотри на меня таким сочувствующим взглядом! Я не требую тебя разнести там всё вдребезги и пополам. У тебя своя миссия. Не думай о нас. Спасай своих. Но обрати внимание на ещё один важный нюанс. Тебе ведь указали, что мир, в который ты попадёшь — параллельный, с некоторыми отличиями? Вполне возможно, что ты можешь встать перед выбором: или твоя семья, или жизнь тех соотечественников. Ты уже однажды поддался эмоциям и совершил необдуманный шаг. Уничтожил Демиурга, пытаясь защитить тот мир. Не делай этого больше! И не только потому, что, скорее всего, Хранители тебе больше не дадут другого шанса. Просто пойми, там другой мир с другими людьми. И точка… Иначе это путь к сумасшествию. Возьми на себя бремя вины, Миротворец.