Черный нал. Хранители порта

Совершеннейшее из существ — Струве

Когда позвонили с поста ГАИ и сержант Колотовкин объявил, что недалеко от поселка убивают человека, подотчетного Струеву жителя, а потом дал трубку какому-то художнику, объяснившему, что палачей человек восемь, Струев как раз размышлял, что делать с трупом Алябьева или человека, похожего на него, о котором сообщили утром. То ли сейчас забирать, то ли подождать до вечера, когда заступает на дежурство Ковалев. Перспектива по: лучить еще один труп не радовала Струева. Но то, что можно отправляться на Щучье попозже, а то и вовсе свалить все дело на Ковалева, сулило некоторую благоприятность.

— Восемь так восемь, — решил Струев, достал из сейфа автомат, пристегнул рожок, другой положил в карман кителя и вызвал из соседней комнаты Потапова, водителя «уазика».

— Поедем, Лексей, банду брать.

— Далеко ехать? У меня бензина десять литров.

— Хватит. На преследование не хватит, а взять хватит. И они выехали. «Фордик» на обочине был виден издалека.

— Если там, Лексей, действительно банда, а не плод пьяного воображения, и они при стволах, наша карта бита. А если это все мистификация, то хотелось бы в этом убедиться без риска. И потому, что мы делаем?

— Скрытно подходим и выясняем обстановку.

— Какая, в задницу, обстановка? Вот «фордик». У них телефон, а убийство как бы недалеко отсюда. Так что они там уже знают, что мы едем. Да мало ли какого брата проезжает по дороге из нашего ведомства? Поэтому, что мы делаем?

— Что?

— Становимся у «фордика», проверяем документы, и ты его отвлекаешь.

— Как?

— Там сообразишь. По обстановке.

Чего еще ждать от старшего, да еще от такого, как Струев?

Алексей вышел, остановился, покинул свое боевое место водителя и только что приподнял руку, дабы отдать честь и представиться вышедшему навстречу хозяину «фордика», как чрезмерно громкая — оттого, что над ухом, — автоматная очередь шарахнула рядом, и застучали по крыше автомобиля гильзы.

— Спокойно, руки за голову, не двигаться, ноги шире, — проделал он над обалдевшим мужиком манипуляцию, необходимую сейчас, а когда тот лег лицом на капот, и вовсе ударил его по темени рукояткой «Макарова», а потом застегнул на запястьях лежащего под ногами наручники. Крикнув для бодрости «Ура!», пальнул пару-раз в небо, вынул ключи из замка зажигания «фордика» и пошел под насыпь.

Братву как ветром сдуло, а командир, недоуменно оглядываясь, мучительно не желая расставаться со мной, согнувшись, вобрав голову в плечи, ныряет в сторону, пластается, бежит. А Струев — вот он, надо мной, меняет рожок в автомате.

— Жив, бедолага?

— Ты откуда, Струев?

— Бежим. Они сейчас вернутся. — И мы побежали… — Несомненно, если ты все верно излагаешь, дела твои не совсем хороши. Алябьев что-то такое украл, что у них счет идет на минуты, и они громоздят ошибку за ошибкой, труп за трупом. Что мне, роту вызывать для охраны? Мертвяков в районе, что окуней у тебя в холодильнике. Давай ты в КПЗ у меня посидишь. Я тебя, вообще-то, задержать должен. Для опознания. С Алябьевым ты был. И здесь под откосом у трупов сидел. Может быть, ты мне втюхиваешь? — Струев смотрит внимательно. — Нет, не втюхиваешь. Но надо тебя задержать. Давай, Лексей, наручники.

— Они на бандите.

— А другие?

— Другие поломаны.

— Знать, такова судьба.

— Ладно. Не надо наручников. Я сам пойду. Потом, когда приезжает следственная бригада, Струев опять ходит смотреть трупы, жалеет Альмиру, долго говорит с капитаном-оперативником. Наконец, командует мне идти в «уазик».

— Скажи спасибо. Хотели тебя в райотдел. Напишешь мне подробно, что делал, где был, кого убивали, ну и так далее. А потом пойдешь домой под подписку о невыезде. Ферштейн?

Я молчу и киваю головой. Струев натура тонкая. Раскрываемость у нас в поселке стопроцентная, проституция только бытовая, с алкоголизмом боремся, а рэкетиров он давно отвадил. Ему все прощается начальством. Может, как шериф какой-нибудь, стрелять в потолок в баре, может плести интриги на ларечном бродвее. Все его боятся, и все боготворят.

Я пишу три заявления. Первое — на взлом и попытку ограбления своей квартиры. Второе — на Алябьева, третье — на Альмиру и свое похищение. Не забываю и про труп бандита. Струев читает, качает головой, похрюкивает от удовольствия. Наконец говорит: «Иди». На завалинке опорного пункта меня ожидает Птица, уже давший показания.

— Ты жить хочешь? — спрашиваю я его.

— Хочу, — лукаво отвечает Птица.

— Тогда отойди от меня, изыди, тайно пробирайся в Питер и сиди там дома несколько дней.

— У меня пиво осталось. Три бутылки. Пойдем к тебе. Выпьем.

— Если ты такой, тогда купи еще водки. Бутылок восемь. Буду умирать молодым.

Логика Струева проста. Сейчас я быстренько достану из тайника пакет, возьму из него героин или что там еще и буду пробиваться из поселка. Братва будет ловить меня, а ловить братву будет некому, так как райотделу до наших приключений… Струев каким-то образом надеется меня уберечь, пакет захватить, победить в неравном поединке и направить поселковую жизнь по прежнему вялотекущему руслу. Ну-ну…

Для начала все просто, как апельсин. Мы вызываем лифт, открываются двери, я нажимаю кнопку вызова восьмого этажа и немного погодя кнопку «стоп». Мы застреваем между этажами.

— Мы так не договаривались, — говорит Птица.

Я достаю из кармана отвертку Алябьева и начинаю отворачивать болты вентиляционного окошка. Их всего шесть, и идут они легко. Скоро сетка падает. Я просовываю руку и чуть левее нахожу пакет, приклеенный скотчем. Он небольшой, с почтовый конверт, но толстый.

— Ну вот и все.

Птица недоумевает. Нужно чаще вспоминать свой сны. В то утро во время работы лифта я просыпался дважды. Значит, было время молчания. Перерыв в работе механизма. Именно такой, чтобы проделать нехитрую манипуляцию с решеткой. Несомненно, вскоре они, проверили бы и электрощитки, и телефонные, добрались бы и сюда. Случай властвует нами. Кто это сказал? Да все говорят.

— Ты не пугайся, Птица, тут беспорядок.

Я снова вернулся домой, я-жив и даже не истоптан сапогами и не порезан бритвой. Иглы шприцев пока не добрались до меня, и пуля пока не отлита. А может быть, она уже в стволе.

— Наливай, — говорю я ему, — пока есть немного времени. А потом посмотрим, что там в пакете, и подумаем, как жить дальше.

Старику давно не снилось снов. Он постиг значение всех ночных скрипов в доме. Дом огромный, дача для генералов, когда-то прилетавших сюда с инспекцией. Целая гостиница. После многолетних блужданий по дому, ночных перемещений по комнатам и залам он выбрал для себя гостиную с огромным, во всю стену, окном, забранным решеткой, с необыкновенно толстыми стеклами и рамами из какого-то дорогого коричневого дерева. За окном озеро. Названия у него нет. На плане местности и в документах это водоем номер четыре. Озеро почти круглое, полмили в диаметре. Когда то в нем была рыба. Однажды, она всплыла. Потом много прошло месяцев, и жизнь вернулась во все водоемы, имеющие номера и называемые человеческим языком. Озеро это так и осталось Мертвым. Старик провел много вечеров сидя у прозрачной стены.

В природе нет ничего случайного. В конце концов он пришел к выводу, что это один из сообщающихся сосудов смерти. Где-то в этой стране есть другое озеро, связанное с ним тайными каналами.

Несколько лет назад дом подвергся нашествию мышей полевок. Они жили здесь когда-то, несомненно, но потом, как все живое, исчезли. Старик долго находил на кухне, в подвалах, на чердаке сухие трупики. Он выносил их на поляну и хоронил каждую в своей аккуратной ямке. Как-никак они жили здесь до него и имели больше прав на этот дом. Нашел он и кота, тщедушную шкурку, когда-то рыжую, теперь желтую. На морде — мгновение удивления и печали. В ближних соснах нашлось и то, что было собакой, лайкой. Старик закопал и их. Новые хозяева дома вели себя нагло и настойчиво. Прислав прежде разведчиков, прошелестевших по коридорам и под половицами, рыжие жирные мыши вошли во дворец. Произошло это зимой, когда время застряло в пути, а вьюга замела дом по крышу. Для этого ей пришлось потрудиться. Однажды ночью мыши поднялись наверх.

Старик всегда считал, что эти твари принадлежат другой реальности, иному миру шепотов и писков. Должно быть, и там у них случилась непогода, на их шелестящем уровне. И вот все и собрались в этом теплом гостеприимном доме. Прежде мышей, примерно за год, появился сверчок. Откуда он и зачем здесь, на границе полярного круга? Для Старика это был еще один знак. Нечто вроде вестей с родины. Сверчок пел как цикада. Он разливался в трелях, импровизировал, и за совершенно явственные синкопы Старик возненавидел его. Все же это был призрак. Первый из призраков. И вот опостылевших песен сверчка не стало, а появились мыши. Может быть, они сожрали его. Может быть, он сам ушел, например в котельную, или уснул до весны.

И тогда для Старика начались дни, похожие на серое бремя, и до мозжечка прокушенные ночи. Скрипели половицы под пассажирами в серых и коричневых халатах. Две популяции мышей уживались у него в доме. И будто само время, хвостатое и писклявое, с маленькими острыми зубами, поднималось на ночных лифтах и транспортерных лентах в его комнату.

«Чем я прогневил Бога?» — спрашивал Старик себя. «А зачем ты про Бога вспомнил, — отвечал он сам себе, — атеист, рисковых дел мастер, может быть и выполнявший божеское дело, но не подозревавший этого или не веривший. Где тот неподкупный арбитр, тот судья, что рассудит? Я пресмыкаюсь, забыв про закон, по которому мертвое озеро, охрана, тайга — лишь химера. Хочешь уйти — уходи. Но Старик продолжал жить в доме с кафельной ванной, комфортабельной кухней и вечно полным холодильником. Пришедший сюда, как на конспиративную квартиру, отсидеться ненадолго. Потому что оказались проваленными явки, перепутанными пароли, забытыми клички.

Однажды ночью, босиком ступая по полу, чтобы, спуститься вниз, на кухню, выпить воды, он наступил на мышь… Тогда он взялся за оружие. Еще тогда, когда праздновались в части дни рождения, регулярно и весело, капитан Путилин подарил Старику совершенно ненужную ему вещь — ружье для подводной охоты. Стрелка на тонком, очень прочном шнуре легко пробивала двухдюймовую доску. Ружье испытали тогда же. Под гогот и команды („заряжай“, „цель“, „поправка на влажность“, „поправка на вращение Земли“, „расчет в укрытие“, „первая готовность“, „вторая“, „пуск“) Старик всадил с первой попытки блестящее широкое жало в сиденье табурета и раскроил его пополам. Веселье приутихло. Пружина оказалась слишком мощной.

Ночами Старик стрелял на звук групповой возни и часто попадал. Плинтусы, пол и даже стены оказывались пробитыми универсальным оружием на очень большую глубину, а когда острие вынималось, вырывались целые куски дерева. Мыши ненавидели Старика за его удачливость в охоте, но жилища не покидали. Но и на них нашлась управа.

Когда в первый раз Старик увидел призрак, он не испугался. Разве можно бояться Роберто, брата? Он улыбался. Затем как бы позвал кого-то из угла, и в комнату вошел Старик Линч. Потом они оба сели за стол, лицом к Старику.