Сгоревшая жизнь

* * *

О, что это оказалось за кафе! Почему мы с мамой ни разу в него не заглядывали? Ее ведь тоже заводил стильный твист Умы Турман и Траволты в «Криминальном чтиве»… А тут их легкие, утонченные изображения змеились по всем стенам, будто мы попали в причудливую, витиеватую реальность Тарантино. Здесь было тепло, пахло корицей и кофе. Мама любила эти ароматы…

– Очуметь, – отозвался Артур, оглядевшись. Глаза его так и засветились от восхищения. – В таком месте тянет перейти на сторону зла – такое уж оно симпатичное…

– Миа – вовсе не зло, – возразила я. – Разве она кому-то причинила вред?

– Ну, подергаться-то заставила!

– Когда ей адреналин в сердце кололи? Ну да-а… А ты знаешь, что эту сцену в фильме показывают в обратном порядке? На самом деле шприц выдергивали, а не всаживали ей в грудь.

Артур вздохнул:

– Кругом обман…

– А больше-то она ничего плохого не делает… Винсент-то, конечно, гангстер, но тоже весь такой милый бегемотик.

Мы уселись с нашими чашками в самый угол, чтобы обзор был побольше, и несколько минут просто пили кофе – Артур, как обычно, двойной эспрессо, а я капучино – и разглядывали рисунки, фотографии и виниловые диски, украшавшие стены. Мой локоть вдруг ощутил тепло маминой руки, к которой я прижималась, когда мы вместе смотрели этот грандиозный фильм. И умирали со смеху над парочкой Тима Рота и его нелепой подружки, решивших стать грабителями не в то время и не в том месте…

Наверняка мои учителя осудили бы маму за то, что она показывает ребенку фильм, в котором слово «fuck» звучит около трехсот раз, но к тому времени, когда я подросла, тарантиновский шедевр давно причислили к новой классике, и мама, видимо, решила, что девочку, читающую наизусть Блока и Гумилева, одной циничной байкой о часах в заднице вьетнамского ветерана не испортишь.

И она была права, раскрывая мне многообразие этого мира, но в лучших его образцах. Невозможно прожить, совершенно избежав соприкосновения с грязью, но пусть неизбежную дозу кокаина занюхает на экране Миа и чуть не сдохнет от этого на твоих глазах, чтобы адреналин, который вкололи ей прямиком в сердце, навсегда стал твоей прививкой от желания попробовать… Мне уж точно ни разу не захотелось рискнуть. Мама знала, что так и будет?

– Ну что, молочный коктейль за пять баксов?

Я даже вздрогнула, когда голос Артура заставил мое теплое видение мгновенно померкнуть и растаять. Не знаю, что было в моем взгляде, но лицо у него так и вытянулось…

– Что? – тихо и уже не так весело спросил он.

«Не стоит ненавидеть его, – остановила я поднявшуюся в душе волну. – Уж он-то ни в чем не виноват».

– А ты знаешь, что Ума уговаривала Тарантино подобрать другую музыку для их танца? – спросила я, чтобы саму себя вернуть к реальности. – Но Квентин сумел убедить ее, что нужна именно эта мелодия.

Он кивнул:

– Это песня Чака Берри «You Never Can Tell».

– Так ты знал?

– О нелюбви к ней Умы? Нет. Впервые слышу. Зато я знаю, что Лэнса в этом фильме мог сыграть Курт Кобейн. Отказался… Но Штольц там тоже неплох.

– А кто плох? – возмутилась я. – Один другого лучше!

– Я бы вообще на месте американских киноакадемиков заказал Тарантино какому-нибудь киллеру… Он ведь живое опровержение того, что кино – дело сложное и нужна серьезная подготовка. Самоучка, пацан, подрабатывавший сначала в кинотеатре, где крутили порнофильмы, потом в видеопрокате…

Я слушала его с удивлением:

– Тебе не кажется, что для следователя ты слишком смахиваешь на фаната самого криминального режиссера?

– Это искусство, детка, – пропел Артур. – Но чьим бы то ни было фанатом меня трудно назвать… Правда, некоторые фильмы Тарантино я действительно пересматривал не раз.

– Надеюсь, не это свело вас с мамой?

Логов выразительно поморщился:

– Свело!

– Ну… объединило.

– А ты не знаешь, как мы встретились?

Я попыталась припомнить, но это забылось начисто. Пришлось предлагать свои версии:

– Грабитель вырвал у мамы сумочку? А ты поймал его, скрутил и вернул ей сумочку в букете роз? Нет? Может, она зачиталась по дороге и вышла прямо под твою «Ауди», а ты свернул в столб, чтобы спасти ей жизнь? Опять мимо? Ну я не знаю… Она выпала из окна небоскреба, а ты, как Бэтмен, подхватил ее на уровне десятого этажа? И вы парили в ясном небе меж пушистых облаков, пока она не призналась, что влюбилась в тебя с первого взгляда?

– Тебе романы сочинять бы, – буркнул он. – А что? Может, тебе этим и заняться? Даже учиться нигде не надо… Тут уж или есть талант, или его нет.

– С чего ты взял, что у меня есть?

Артур принялся загибать пальцы:

– Ты наблюдательная. Это важно и для писателя, и для сыщика. Ты – домоседка. Писатель не должен быть непоседой, а то ему в тягость будет работа… И потом, у тебя отличная база – ты прочитала, кажется, все на свете.

– Это еще не значит, что я сама могу написать книгу!

– Нет. Но у тебя может получиться – ты ведь артистичная от природы. Любишь примерять маски. Писатель именно этим и занимается! Он вживается в своих героев, причем в каждого, а артист исполняет только одну роль. Так что писателем быть интереснее.

– Разве для этого не нужен жизненный опыт? Что я могу поведать миру такого, о чем еще никто не рассказал?

Но Артур, похоже, загорелся этой идеей. До того, что мне стало неприятно… Показалось, будто в эту самую минуту он пытается избавиться от меня в качестве неофициальной помощницы следователя, ведь у него теперь появился Никита, который, конечно, был не глупее, чем я. Но Логов же – благородный человек и не может просто выгнать меня из своей жизни, поэтому решил занять чем-то, чтоб я сама отказалась от наших расследований. Ведь ныла же, что с Артуром приходится таскаться по холоду и уже не раз рисковала жизнью… Все так. Только по доброй воле я не бросила бы это невероятное занятие, которое утягивало меня с головой. Но если он настаивает…

Я встала. Он сделал удивленные глаза:

– Ты куда? А…

И взглянул на дверь женского туалета, как будто больше мне некуда было отправиться.

– Туда, куда ты меня отправляешь.

И выскочила из кафе прежде, чем Артур опомнился.

Пока он расплачивался, я успела перебежать дорогу и заскочила в супермаркет. Через стекло витрины было отлично видно, как Логов выскочил на улицу, завертел головой… Только сейчас, наблюдая со стороны, я заметила, что на него засматриваются буквально все женщины, любого возраста, даже оглядываются в надежде. Но Артур никого не замечал, он искал меня… Правда, это абсолютно ничего не значило. Он просто боялся не оправдать маминых надежд и тем самым предать ее память.

Когда Артур достал телефон, я на всякий случай выключила звук на своем, хотя вряд ли он услышал бы его на улице, где сновали машины. И конечно же, не стала отвечать – мне впервые хотелось спрятаться от него.

«Хорош играть в дружбу с сорокалетним мужиком! Это ненормальные отношения. Мы не родня. Мы вообще никто друг другу», – мысленно я старалась разговаривать с собой грубовато, чтобы скорее очнуться от затянувшегося наваждения. Ну какой из меня сыщик? Если я что-то и сделала полезного, то лишь по подсказке Артура. Найдет другого исполнителя… Уже нашел.

И все же я чуть не задохнулась от обиды, когда этот красивый человек спрятал телефон, сел в свою ухоженную машину и просто уехал, даже не попытавшись найти меня. Разве он не понимает элементарного: иногда люди прячутся только затем, чтобы их искали?

Можно было пойти домой и действительно попробовать сочинить что-то, полное разочарования и гнева… Или вернуться к идее собачьего приюта, которую так активно душили чиновники… Но мне сейчас не хотелось ни того, ни другого. И вдруг вспомнилось: на ВДНХ, рядом с моим домом, еще работает книжная ярмарка – чудное место, чтобы не оставаться одной, но общаться только с книгами. Никто даже внимания на меня не обратит… Вот где можно спрятаться от Артура и провести весь день.

Хоть этот парк в центральной своей части и кажется мне чересчур помпезным, я все равно люблю бывать здесь, ведь на этих аллеях прошло мое детство. Я гоняла тут еще на трехколесном велосипеде, потом на роликах, а мама украдкой встревоженно следила за мной, хотя и пыталась делать вид, будто читает.

Тогда я была жутко разговорчивой и могла часами что-то рассказывать маме, пока мы бродили окраинами парка, в то время еще пустующими. Она клялась, что ей всегда было интересно меня слушать, и я верю: так и было. Ведь мама любила меня, а в человеке, которому отдано твое сердце, все важно, все волнует…

Почему Машка никогда не гуляла с нами? Где она была в то время, пока мои рассказы уводили нас все дальше? У них с отцом уже тогда были какие-то общие интересы? Этого я уже не узнаю. Да не очень-то и хотелось, если честно.

Мы были с ней сестрами по крови, но не слышали ее голоса. В моей памяти сохранились лишь отдельные вспышки, высвечивающие нас вместе: я делаю ей прическу, используя все заколки, обнаруженные в доме. У сестры всегда были длинные густые волосы, и мне ужасно нравилось запускать в них ручонки. Наверное, мои маленькие пальчики рождали приятные ощущения, – я помню, как у Маши закрывались глаза, а я все дергала ее:

– Не спи!

– Да не сплю я, – огрызалась она и просила: – Продолжай.

Когда кремировали ее тело, волосы, наверное, вспыхнули и сгорели первыми? Длинные светлые пряди, похожие на мамины… Тела родителей тоже кремировали. Отца и Машу похоронили в Дмитрове рядом с нашим дедом – его отцом, чтобы бабушка, живущая в этом городе, могла навещать их. Ей это было нужнее, чем мне… А мамин прах мы с Артуром развеяли над ее любимым Черным морем. Ей хотелось этого. Вообще-то она мечтала жить там, а не покоиться, но Вселенной не всегда удается четко расслышать наши желания…

Я размышляла об этом, бродя вдоль книжных рядов ярмарки. На сценах возникали знакомые лица: Андрей Усачев, Дмитрий Глуховский, Захар Прилепин… Интересно, если свести их за одним столом, у них найдется что-то общее? Я посидела бы с первым из этой троицы, хоть вроде уже и вышла из детского возраста. Но у него, по крайней мере, все в порядке с чувством юмора…

Время от времени я вытаскивала телефон и не могла удержаться от злорадства: Артур продолжал мне названивать и посылал сообщения:

«Сашка, что случилось? Я чем-то тебя обидел?»

«Саша, в чем дело? Где ты?»

«Эй, ты со мной не разговариваешь, что ли?!»

– И как ты догадался? – усмехнулась я и остановилась послушать грустного клоуна Славу Полунина – совсем уже дедушку с седыми лохмами и усталыми глазами.

Внезапно прямо у меня в ухе прозвучал знакомый голос:

– Цирк любишь?

У меня ослабели коленки – то ли от испуга, то ли от радости… Не поворачиваясь, я спросила:

– Как ты меня нашел?

Артур громко фыркнул:

– Использовал служебное положение.

– Ты отследил мой телефон?!

– Сама виновата. Что ты устроила?

– Развязала тебе руки. Ты же откровенно дал понять, как тебе не терпится от меня избавиться! Да я понимаю: очень тебе надо нянчиться со мной…

Его пальцы крепко сжали мой локоть, и Артур вытащил меня из толпы, собравшейся поглазеть на Полунина. На его лице застыло такое свирепое выражение, что я решила: сейчас он одним махом свернет мне шею… Но Логов только смотрел на меня волком и молчал. И тем самым вынудил оправдываться, хотя еще минуту назад я не сомневалась, что это он виноват передо мной.