Из грязи и золота

Глава 1. Победившие смерть

Вздрогнули, зазвенели серебристые цепочки электронного ловца снов над кроватью. Ровно в 6.30 пойманные сны должны были вырываться в непроницаемую темноту спальни, но Клавдий Франг давно не видел снов.

— Аве, Дафна. Свет, — скомандовал он, сворачивая в рулон шуршащее одеяло.

Он не щурился, когда зажглись белые лампы по периметру потолка и рыжие по периметру пола. Их давно пора было откалибровать, чтобы получался густой и ровный золотой свет, но для Клавдия давно не имели значения ни лампы, ни дурацкий будильник, который оставила ему жена.

— Зачитать предписания на день? — выдохнули полтора десятка динамиков в спальне.

— Читай, — равнодушно ответил он, укладывая подушку в проволочную клетку под кроватью.

Можно подумать она не напомнит ему, если он попытается хоть немного отклониться от всех предписаний врачей, муниципального психолога, социального диетолога, личного тренера и прочих дерьмоедов, которым давали работу такие, как он.

Покладистые. Равнодушные. Конечно Дафна напомнит и осадит, он ведь сам ее так настроил.

— Дневная норма калорий при среднемесячной физической активности — 1846…

Он не слушал. Кровать сложилась с обреченным скрипом, скрылась в нижнем отсеке шкафа. Черная плитка на полу — больше никаких ковриков, паласиков, автоматически настраиваемого подогрева. Эмма ушла вместе с пушистыми тряпками и настройками Дафны, которые она подбирала под себя.

— Рекомендуемая длительность прогулки…

Вода в душе была холодной — он замер на несколько секунд, ловя расползающееся по коже онемение, чувствуя, как густеет теплая сонная дымка в голове, а потом стекает, падает крупными каплями на мраморный пол.

— Температура воды существенно ниже рекомендуемой, — укоризненно вздохнула Дафна.

— Сделай рекомендуемой, — механически отозвался Клавдий.

И вода потеплела.

Кофе в единственной чашке — четверть рекомендуемой нормы кофеина. Завтрак — плотная протеиновая пена в высоком стакане, кисловатые витаминные гранулы, вечно опускающиеся на дно.

Вместе с первым глотком кофе пришло привычное свербящее чувство, словно кто-то уставился ему в затылок. Клавдий только усмехнулся — он бы удивился, если бы сегодня наблюдатель оставил его в покое. Он преследовал Клавдия много месяцев. Он понятия не имел, кто может за ним следить — это точно была не Дафна, ни к одной из камер не был подключен ни один посторонний пользователь. Но взгляд был, навязчивый и жадный, ждущий.

Клавдию нравилось придумывать наблюдателю лица. Сейчас, во время двухнедельного отпуска, когда он отвлекся от постоянного конструирования аватаров, он мог себе позволить конструировать их в голове, для собственного удовольствия.

Сначала аватару следовало нарисовать базовую оболочку по техзаданию. Это не его работа, это для разработчиков моделей — они лепили из виртуальной пустоты тела и лица, подбирали оттенки волос и кожи, цвет глаз, мелочи вроде формы ногтей и родинок. Клавдию и его отелу оставалось сделать не так много — заставить этот человеческий слепок выглядеть живым. Клавдий много лет боролся со стеклянными взглядами, резиновой мимикой, слишком блестящими волосами, губами без бороздок, недвижимыми морщинами и лицами без возраста. Такие модели хорошо выглядели в статике и в минимальной анимации, но стоило поместить необработанный аватар в конвент — чат поддержки алел жалобами на эстетическую неполноценность и иррациональный дискомфорт.

Но у него в голове некому было сделать первичную модель, поэтому он строил ее сам. Сегодня наблюдатель был женщиной.

Смуглой женщиной с квадратной челюстью и раскосыми глазами. Это — первичная модель.

Клавдий представил, как женщина улыбается. Он всегда начинал с этого. Она улыбается, у нее крупные белые зубы с щербинкой, и чем шире ее улыбка — тем заметнее становятся малярные мешки. Ее это не портит.

Странная игра.

Можно было обсудить это с психологом, но Клавдий не хотел.

Можно было много чего.

Можно нормально есть. Можно мыться в холодной воде, вообще не ходить в зал, на хрен послать всех диетологов и психологов. Клавдий мог не выписывать каждый день по восемь «окрыляющих» цитат в специальный файл, мог не проходить ежедневные тесты на социальную удовлетворенность, мог не выполнять дурацких упражнений, заполняя дурацкие дневники или повторяя на камеру «Я буду делать только то, что мне хочется» с разными интонациями. У него была всего пара обязательных предписаний, за несоблюдение которых полагался штраф — и тот совсем небольшой. Там было что-то про алкоголь, сигареты и вспышки гнева.

Но Клавдий не собирался разменивать даже сотые доли позиций рейтинга на потакание своим прихотям. За соблюдение всех рекомендаций давали надбавки. За соблюдение всех рекомендаций давали особый значок у профиля — «законопослушный гражданин», «благонадежный гражданин», «социально ориентированный гражданин». Социально ориентированного у него не было, вот это жалко. Благотворительность занимала больше времени, чем выписывание окрылительных цитат.

У Эммы зато был. Золотого уровня.

Раз в неделю Клавдий открывал полный отчет об изменениях своего рейтинга. Он старался, чтобы все динамические показатели прирастали равномерно — если зеленая шкала в строке «осознанное потребление» была короче, чем шкала «ответственность за здоровье» — она же «экономия здравоохранительных ресурсов» — Клавдий понимал, что в следующую неделю нужно получше следить за тем, сколько контейнеров из-под полуфабрикатов он использует и в какие ящики их бросает.

Оказалось, жить так легче, чем ему когда-то казалось.

Когда-то казалось. И крыши когда-то были, блестящие и золотые, были синие глаза камер — миллиардов камер, вцепившихся взглядами в улицы, коридоры, комнаты, палаты и подвалы. Глаза камер, чуткие уши микрофонов, которые все слышат, но не все умеют понимать. А значит, когда-то, как Клавдию казалось, он был совершенно свободен.

Он свободен и сейчас.

Пожалуй, ему повезло.

Он может работать. Законопослушный, благонадежный гражданин может заниматься у себя дома чем угодно, и если не давать Дафне разглядеть прямые триггеры, она и не заинтересуется, что это у него на экранах.

Нужно было возвращаться к работе, но в рекомендуемом расписании, выведенном на дверцу шкафа, стояли физические нагрузки и социальные контакты.

Чтоб их, контакты.

Сначала его постоянно донимали соболезнованиями. Клавдий выслушивал и говорил, что ему тоже жаль. Потом его спрашивали о дочери, и вежливо отвечать становилось труднее. Если бы этим людям было не все равно — они не отнимали бы его время.

А потом соболезнования кончились, и Дафна — и штатный психолог — решили, что он слишком мало общается с людьми.

Приходилось обсуждать книги, из которых он выписывал цитаты, иногда — новости или погоду. Но все это был плохой повод для звонка. И чаще всего Клавдий прикидывался измученным одиночеством вдовцом. За такие звонки ему даже надбавку давали, потому что Дафна засчитывала это проработкой психологической травмы. Клавдий почти перестал считать это унижением.

Когда-нибудь принудительный «оздоровительный» отпуск закончится, и часть рекомендаций снимут.

Звонки он решил отложить.

Средний Валейн нравился Клавдию ранним утром и ночью. Утром злое рыжее солнце еще не обрушивалось на защитный купол, не высушивало белый песок на склонах белых гор, и темные кипарисы еще не обретали дневной настороженности. Люди давно забыли о палящем зное за куполом, все привыкли к синтетическому кондиционированному теплу. Горожане не стремились выходить под солнце, а если приходилось — делали это в камуфляже из защитного крема, отражающих накидок и портативных охладителей. Деревья же помнили о зное. Они всегда его ждали, каждый день, и, как казалось Клавдию, тянулись к нему. Темные деревья из бело-голубого города Валейна.

А ночью на купол обрушивалась темнота, с которой едва справлялись белые уличные фонари и вся городская иллюминация. Темнота была беспощаднее зноя, она протекала под купол и обволакивала вывески, тысячи рекламных экранов и голограмм, и тогда город переставал быть голубым и белым, терял всю наносную архаичность и расцветал неживым, неоновым светом.

Это Клавдию тоже нравилось, он ценил этот город, нарисованный людьми, но сейчас было время города, который никто не рисовал.

Час он мотался по парку среди просыпающихся кипарисов и кустов, привезенных из более холодных городов, ожидая, пока счетчик насчитает ему нужный расход калорий и уровень насыщения крови кислородом, а чтобы туда добавились еще пара баллов за удовлетворение эстетических потребностей, Клавдий еще иногда смотрел по сторонам, или останавливался и бездумно таращился на высаженные вдоль дорожек цветы. Взгляд в это время почти не ощущался, словно невидимый наблюдатель терял интерес.

Почему-то Клавдию это не нравилось. Пусть даже за ним сегодня наблюдала откровенно некрасивая женщина с лошадиными зубами.

И цветы ему не нравились. Они были настолько живыми, что казались пластиковыми — слишком яркие, гладкие, симметричные. За куполом такие не росли. Гусеницы-лаборы, копошащиеся у корней и насыщающие почву кислородом — и те были симпатичнее.

На людей он вообще старался не смотреть. Люди напоминали ему о работе, которую он любил, но от которой все же стоило отдыхать. Хватит тех лиц, которые он придумывает себе сам.

Хорошо, что Дафна не может влезть ему в голову. Индивидуальные помощники нихрена не понимали своих хозяев, что бы там ни говорили их производители.

Мелькнула прогулка — пустой, туманный час, лишенный мыслей. И час в тренажерном зале, такой же пустой, словно Клавдий до сих пор не проснулся.

Он давно не ощущал связи с собственным телом — чья-то угрюмая рожа, чьи-то глубоко посаженные темные глаза и горбатый нос отражались в зеркале, когда он брился или забывал скомандовать приглушить отражающие поверхности перед тренажерами. Это все к нему отношения не имело. Он так привык оживлять чужие лица, что собственное стало казаться ему мертвым. Клавдий почти забыл, как раньше ощущал голод или усталость — они иногда напоминали о себе далекой, притупленной болью, которую он привык не замечать. В ближайшие две недели жизнь его разворачивалась на пяти экранах, развернутых в кабинете — настоящая. Та, которую он мог почувствовать, и к которой он спешил вернуться.

Дафна зачитала ему сводку новостей, потом проиграла полтора десятка композиций из плейлиста — и шкала дневной физической активности достигла отметки «в норме». В наушнике раздался едва слышный щелчок.

Вот теперь можно подняться к себе в кабинет и до вечера не вспоминать о том, что есть какой-то мир за плотно задернутыми черными занавесками. Тратить время на по-настоящему важные вещи, ведь времени у него так мало.

Отчаянно мало, у него вообще нет времени.

В коридоре его подстерегали цветы Эммы — витрина с алыми орхидеями, замершими в вечной ультрафиолетовой подсветке. Клавдий терпеть не мог перегородивший коридор стеклянный куб, но избавиться от цветов не мог — когда Эмма ушла, они умерли. Он помнил кривые, высохшие стебли и желтую пыль мертвых лепестков на дне витрины. Тогда ему было не до цветов, и он не запретил Дафне жечь энергию для подсветки и распылять разбавленные водой удобрения. И однажды цветы ожили. Клавдий помнил, как стоял перед витриной, непонимающе рассматривая алые лепестки, и пытался понять, померещились ему перед этим высохшие стебли. А потом решил, что орхидеи заслужили того, чтобы он об них запинался и оплачивал удобрения.