Пропавший кинжал

Когда мы вернулись на место убийства, воздух в лаборатории, казалось стал немного теплее, хотя никаких работающих источников тепла я не заметил. Доктор Беккер, не дожидаясь приглашения, без сил упал в стоявшее у окна кресло и положил трость на колени. Мы с Холмсом, пододвинув стулья, расположились напротив, Лестрейд — немного поодаль. Конвоиры профессора остались стоять у двери, как будто опасались, что немощный ученый попытается сбежать.

— Что ж, мистер Холмс, я готов ответить на ваши вопросы, — первым подал голос профессор.

— Профессор Беккер, я в общих чертах составил для себя картину произошедшего в лаборатории. Но мне по-прежнему не очень ясны мотивы. Не могли бы вы рассказать, с чего начались ваши… напряженные отношения с покойным доктором?

— Это здесь всем известно, — хмыкнул профессор. — Около трех лет назад доктор Тернер ужасно увлекся гипотезой русского химика Менделеева о ньютонии, который…

— О чем, простите? — удивленно вскинул брови Холмс. — Это какой-то химический элемент? Никогда не слышал, хотя с химией я знаком неплохо.

— Чепуха это, мистер Холмс, от начала до конца. Мертворожденная гипотеза. Дмитрий Менделеев — выдающийся химик, но здесь он явно дал маху: предположил, что существует элемент, который легче водорода, представляющий собой основу светоносного эфира. Но само по себе это не страшно: все мы время от времени ошибаемся. Худшее началось, когда доктор Тернер, мир праху его, решил подогнать результаты экспериментов к любимой гипотезе. Отчасти это моя вина… И я, и другие наши коллеги, которые не скрывали своего насмешливого отношения к его мании, сыграли свою роль. Возможно, именно это наше отношение подтолкнуло его на подлог и заставило опубликовать поддельные сведения.

— Но откуда вы знаете, что они были поддельными?

Профессор вспыхнул, и в его глазах загорелся недобрый огонь. Мне даже показалось, что он собирается выбраться из кресла и кинуться на Холмса, что заставило меня невольно напрячься. Но, как видно, только показалось, поскольку подозреваемый тут же откинулся на спинку и шумно выдохнул.

— Я пытался воспроизвести его опыты. Да и не только я. Ни у кого из нас эксперимент не удался. Это обеспокоило меня, но поначалу не очень: в науке предостаточно плохо воспроизводимых экспериментов. А вот когда я засел за расчеты, то вскоре понял, что свои результаты покойный доктор получил отнюдь не экспериментальным путем. Возможно, мне не следовало публично высказывать ему все это, но я, признаться, вышел из себя. Вы знаете, почему я перебрался сюда из Австро-Венгрии? Из-за аналогичного скандала на моей родине. Это другая история, но она оставила во мне глубокий отпечаток, и я теперь с трудом переношу, когда люди пятнают ложью здание науки.

— Понимаю. Так значит вы выступили со своим… обличением доктора Тернера? Как он отреагировал на ваши обвинения?

— Да, я был очень резок. Мое выступление вылилось в скандал, доктор Тернер едва не лишился чувств… Но через какое-то время обстановка немного разрядилась. Несмотря на то, что в моих выкладках никто не нашел ошибку, мой оппонент яростно отрицал факт подлога, и многие, похоже, решили просто не ввязываться в наш диспут, предпочтя подождать, пока ситуация прояснится. Так оно все и тянулось, пока доктор Тернер не позвал меня к себе в лабораторию, чтобы при мне воспроизвести тот самый эксперимент, результаты которого я поставил под сомнение. А в итоге… Он был уже мертв, когда я вошел. Я не медик, но думаю, что час как минимум.

— Как вы это определили?

— Лужа крови стала подсыхать с краю ближе к раскрытой и работающей печи. Впрочем, на это я обратил внимание уже потом.

— И вы не заметили больше ничего странного? Не было ли рядом с телом оружия? Может быть, открытое окно?

— Мистер Холмс, я ученый, а не сыщик. Передо мной лежал человек в луже крови, пусть и не самый хороший. Честное слово, мне было не до странностей. Я попытался помочь ему, но было уже поздно. Только сам перемазался в крови и угодил под подозрение в убийстве.

Лестрейд издал короткий смешок и покачал головой.

— Профессор Беккер, при всем уважении к вашим научным заслугам, вы ведь тоже не с дураками дело имеете, — заявил он. — Все факты здесь указывают на вас, и вы сами должны это понимать. У вас было предостаточно времени, чтобы убить доктора Тернера и был мотив для этого. Поэтому я советую вам прекратить эту комедию и…

— Мотив? — вскинулся профессор. — И какой же, простите, у меня был мотив для убийства, да еще и практически у всех на глазах? Острое желание отправиться на виселицу?

— Личная неприязнь на почве профессиональных разногласий, конечно, — категорично ответил Лестрейд. — Мы опросили ваших коллег, и они подтверждают это. Вы просто ненавидели друг друга. Что до виселицы, то вы, очевидно, рассчитываете на то, что вас спасет отсутствие последней улики — орудия убийства. Так вот, не спасет.

Профессор только презрительно фыркнул.

— Я с удовольствием скажу вам, куда делось оружие, потому что это очевидно. Оружие взял с собой настоящий убийца, когда покидал место преступления.

— Не совсем так, дорогой профессор, — подал голос Шерлок Холмс, который все это время невозмутимо слушал перепалку между инспектором и подозреваемым. — Орудие убийства никогда не покидало лабораторию.

— Что? — поднял на него скептический взгляд профессор Беккер.

— Что? — одновременно с ним спросил Лестрейд. — Говорю же вам, Холмс, мы все здесь обыскали! Никакого оружия здесь нет.

— Вы правы инспектор. Оружия уже нет. Ваша беда в том, что вы стараетесь оставаться в рамках обыденного мышления даже там, где логика прямо отрицает ваши выводы. Оружие было? Было — иначе такой разрез не сделать. Кто-то мог его вынести? Не мог: выход из лаборатории находился под наблюдением, а если бы даже убийца с оружием рискнул прыгнуть из окна, влажная земля под окном сохранила бы следы падения. Следовательно, оружие не покидало лаборатории. Однако его нет. Следовательно, оно уничтожено. Разве это настолько сложный вывод, Лестрейд?

— Холмс, при всем уважении… Профессор Беккер находился здесь пять минут от силы! Как он успел бы?..

— Муфельная печь была разогрета, не так ли? Лучшие образцы таких печей развивают до двух-трех тысяч градусов по Фаренгейту.

— Да, но она пуста. И в любом случае за пять минут она не успела бы достичь такой температуры.

— Пуста и открыта нараспашку, инспектор. Покойный доктор Тернер сам разогрел ее задолго до прихода коллеги. Окна были закрыты, и в помещении стояла жара — это вы сами отметили при появлении на месте трагедии.

— Вы вконец меня запутали, Холмс. Что с того, что в помещении было жарко?

Холмс вздохнул и покачал головой, посмотрев на инспектора таким взглядом, как будто объяснял прописные истины пятилетнему ребенку. Признаться, таким же ребенком чувствовал себя и я сам, хотя что-то забрезжило в моем сознании при последних словах Холмса.

— Инспектор, с чего вы взяли, что оружие было сделано из стали?

— Что? Но… — на Лестрейда было жалко смотреть.

Холмс вновь повернулся к профессору Беккеру.

— Профессор, вы химик. Можете назвать несколько твердых веществ, которые плавятся или испаряются при температуре чуть выше комнатной?

— Огромное количество, мистер Холмс, — пожал плечами тот. — Обыкновенный лед, например. Кристаллическая двуокись углерода. Замороженная ртуть…

— Понимаете теперь, инспектор? — подал голос Холмс. — Ученые, как и другие люди, тяготеют к использованию своих знаний и навыков. Даже если речь идет об убийстве… Или самоубийстве.

— Вы имеете в виду, что… — пробормотал ошарашенный Лестрейд.

— Да, мой дорогой инспектор. По всем признакам это было самоубийством и, думаю, вам больше не следует донимать профессора Беккера — он кристально честный человек, что лишний раз подтверждает его размолвка с усопшим. Доктор Тернер совершил самоубийство именно таким способом, чтобы бросить тень подозрения на того, кто разрушил его научную карьеру и лишил уважения коллег. Вероятно, он все же не был настолько злонамеренным, чтобы отправить невиновного на виселицу, иначе оставил бы оружие рядом с собой, и тогда не возникло бы нужды в дополнительном расследовании — вы сочли бы дело очевидным. Нет, он хотел лишь запятнать репутацию противника, сделать объектом всеобщего подозрения — как это произошло с ним самим. И воспользовался он для этого не льдом и не ртутью, а много более экзотическим элементом, который был открыт не так давно.

— Уж не хотите ли вы сказать, что это был ньютоний? — нахмурился профессор Беккер.

— Ньютония не существует, профессор, вы же сами это сказали, — ответил Холмс.

Он поднялся из кресла, подошел к столу покойного доктора Тернера и взял один из образцов породы, на которую обратил внимание ранее.

— Цинковая обманка, джентльмены. Как нетрудно догадаться по названию, из нее получают цинк — это его основная руда. Однако этот минерал содержит также небольшое количество другого элемента — мягкого серебристого металла, температура плавления которого — восемьдесять шесть градусов Фаренгейта. Ниже температуры человеческого тела.

Холмс положил образец на стол и присел на корточки рядом с телом. Затем поддел что-то ногтями на железном покрытии пола и с усилием оторвал от него нечто вроде металлического блина неправильной формы, покрытого пятнами засохшей крови и окалины.

— Вот искомое оружие, инспектор, — проговорил он, подняв свою находку на ладони. — Смотрите внимательно.

Металлический блин внезапно дрогнул и прогнулся. В тех местах, где он соприкасался с кожей, металл как будто провалился, и вскоре в ладони Холмса осталась лишь серебристая лужица, похожая на ртуть.

— Галлий, — проговорил профессор Беккер. — Ну конечно! Мистер Холмс, у вас в руках — целое состояние. Этот металл очень редок и дорог, а содержание его в цинковой обманке ничтожно. Доктор Тернер наверняка потратил массу времени на то, чтобы получить хотя бы такое небольшое количество.

— Но соль на коже доктора… — решился вмешаться я.

— Охлаждающая смесь, — с готовностью отозвался Холмс. — Смесь обычной поваренной соли и чилийской селитры при смачивании водой очень сильно понижает температуру. Доктору Тернеру требовалось охладить изготовленный им клинок, чтобы успеть им воспользоваться до того, как тот расплавится у него в ладони. Так что он растопил муфельную печь, открыл дверцу, чтобы прогреть помещение и…

Мы молчали. Добавить было нечего: Холмс, как обычно, оказался на высоте, но вряд ли кто-то из нас сомневался в этом исходе. Однако сама это история оставляла в душе крайне тягостное впечатление. До каких же масштабов может доходить одержимость идеей у человека, по всем признакам обладающим незаурядным умом и мудростью? Первым нарушил молчание инспектор Лестрейд.

— Пожалуй, хватит с меня этих ученых дел, джентльмены. Надвигается время, когда для распутывания преступлений быть сыщиком окажется недостаточным, — время, когда нам будут противостоять лучшие умы планеты. Что поделаешь с преступником, вооруженным передовыми научными достижениями? С таким же успехом мы можем состязаться с черным магом.