Малой кровью

Глава вторая

Совинформбюро, из вечернего сообщения от 05.07.1941

Днём 5 июля развернулись ожесточённые бои наших войск против крупных мотомехчастей противника на Островском, Борисовском, Бобруйском и Новоград-Волынском направлениях.

С утра 5 июля па Островском направлении наши войска перешли в наступление и отбросили противника на юг от гор. Остров, уничтожив 140 его танков и значительную часть моторизованной пехоты.

На Полоцком направлении противник пытался форсировать р. Зап. Двина. Наши войска перешли в решительную контратаку и отбросили противника на южный берег Зап. Двины.

В районе Лепель наши войска, упорно обороняя каждый рубеж, сдерживают наступление крупных мотомеханизированных частей противника.

На Борисовском направлении развернулись ожесточённые бон, в ходе которых наши войска переходили в контратаки. Противник несёт большие потери от нашего артиллерийского огня, ударов танков и авиации. * * *

Героический подвиг совершил командир эскадрильи капитан Гастелло. Снаряд вражеской зенитки попал в бензиновый бак его самолёта. Бесстрашный командир направил охваченный пламенем самолёт па скопление автомашин и бензиновых цистерн противника. Десятки германских машин и цистерн взорвались вместе с самолётом героя.* * *

В районе N. два местных жителя поймали немецкого парашютиста-диверсанта ефрейтора 33 пехотного моторизованного полка Вильгельма Пастельмана. По признанию Пастельмана, немецких солдат насильно гонят воевать с русскими. Захваченный в плен Энской стрелковой частью немецкий лейтенант лётчик Вильгельм Гундер, уроженец Средней Германии, заявил: «С такой многочисленной и совершенной авиацией, как советская, немцы ещё не встречались». * * *

Вся мировая печать свидетельствует о невиданном героизме, упорстве и беспредельной преданности своей Родине бойцов Красной Армии. В этом свете грязной клеветой является сообщение германского радио о том, что якобы у Минска часть советских солдат перебежала на сторону немцев. Эпизод 1. Тяжело в учении, еще тяжелее в бою

Позже Яков пытался восстановить в памяти всю последовательность событий своего первого боя, случившегося уже в первый день войны. Получалось плохо. В памяти всплывали отдельные яркие эпизоды, слабо связанные между собой. Причем гораздо лучше помнились не внешние события, а собственные мысли и эмоции в те моменты.

Помнил, как бежал на огневую позицию вместе с Гонтарем и еще двумя парнями из курсантского взвода. «Партизаны» неслись напрямик, через лесок, срезая путь по малозаметной тропке. По лицам норовили ударить сосновые ветви, ощетинившиеся длинными иглами, под подошвами хрустели шишки, изобильно рассыпанные на пути, но никто этот звук не слышал — ревуны за спиной не смолкали. Страха в тот момент не было, хотя после слов, сказанных майором Петренко, сомнений почти не осталось — тревога на этот раз не учебная.

Мысль о том, что с неба может обрушиться завывающая смерть, и всё навсегда закончится, — в голову не приходила. Напротив, крутилась шальная надежда: если позиция попадет под удар раньше, чем они добегут, и расчеты посечет осколками... Тогда к орудиям придется встать им, курсантам. А там кто знает... Отец, любитель утиной охоты, как-то рассказывал, что есть такая примета: в первый выезд новичкам зачастую баснословно везет, могут настрелять уток больше, чем опытные стрелки, а потом результаты закономерно падают. Бомбардировщик, понятно, с уткой схож только тем, что тоже имеет два крыла и летает, но вдруг примета сработает? И повезет свалить фашистский самолет? Совсем недолгое время спустя эти мысли казались неимоверно глупыми — мирные и довоенные мысли мальчишки, начитавшегося романов.

Добежали. Во время броска через лес ревуны смолкли, и тишина, как ни странно, казалась более настораживающей, чем недавние звуки тревоги. Зловещая тишина, опасная.

На позиции располагалась полубатарея, три орудия 61-К, в их расчетах по штату числилось по семь человек, а они, курсанты — восьмые номера. Скамейка запасных. Их дело — заменять заряжающих, если какой-то из номеров расчета в бою будет ранен или по иной причине выйдет из строя. Именно заряжающих, даже если будет убит или ранен наводчик или указатель. Тогда за штурвал или стереодальномер возьмется штатный заряжающий, а дело курсанта — бесперебойно снабжать орудия обоймами.

А пока бой не начался, они все четверо были на подхвате. Гонтарь и двое других вскрыли снарядные ящики, вставляли снаряды в обоймы — напоминали те винтовочные, только патроны громадные. А Яков помогал высоченному, но нескладному бойцу из старослужащих по имени Никифор сдвинуть в сторону маскировочную сеть. Тянул за веревку и пытался вспомнить, какая у Никифора фамилия, ведь простая какая-то, и коротенькая, из трех букв. Дуб? Нет... Чиж? Нет... вылетела из памяти.

Не о том задумался — и слишком сильно потянул за веревку, сеть застряла. Никифор, на все корки матеря Якова, притащил два пустых снарядных ящика, поставил один на другой, взгромоздился на них и что-то там поправил наверху; от помощи лишь отмахнулся, сам потянул за обе веревки — сеть поползла плавно и ровно. Всё то время, что Никифор исправлял неполадку, указатели крыли матом и его, и непосредственного виновника, сеть мешала им работать.

Вообще матерки летали над позицией в изрядном количестве, и громкие, и за этим ором Яков не сразу услышал гудение подлетающих самолетов. Потом услышал, и остальные тоже. Матерные крики сразу смолкли, слышно было, как указатели называют цифры высоты, азимута и скорости, как негромко поскрипывают штурвалы. Стволы орудий пришли в движение, и казались они непропорционально тонкими и длинными, словно три рапиры, готовые к смертоносным разящим уколам.

Цели Яков опознать не сумел, хоть и знал назубок пособие «Как определить вражеские самолеты» за авторством тов. Цыгулева. Даже количество не сосчитал, солнце било в глаза — и не случайно, конечно же, немцы именно для этого заложили вокруг острова широкую циркуляцию и заходили на атаку с юга, со стороны солнца.

Да и не оказалось времени толком присмотреться. Младший лейтенант, командовавший полубатареей, рявкнул на курсантов:

— Не стоять столбами! В щель! Быть готовыми подменить!

С этого момента в цепочке воспоминаний Якова начались провалы. Он не помнил, как очутился в щели — в узенькой и неглубокой траншее, непонятно каким способом прорезанной в граните для защиты тех, кто непосредственно не участвовал в обслуживании стрельбы. Не помнил, в какой момент орудия открыли огонь. Зато ярким пятном осталось воспоминание: он на дне щели, рядом Гонтарь, лицо у того бледное, губы шевелятся, но явно обращается не к соседям по укрытию... «Молится?» — подумал Яков, сам он ни единой молитвы не знал, комсомольцу не к лицу, да и не верил, что поможет. В рявкающих очередях зениток наступила коротенькая пауза, стали слышны негромкие слова Гонтаря и Яков удивился: не молитва, светловский стих про яблочко-песню... вот нашел же Игнат время декламировать поэзию.

Спустя какое-то время — секунды прошли? или минуты? или десятки минут? в последовательности событий вновь случился провал — новый звук прорвался сквозь какофонию из рева самолетных моторов и грохота орудий: истошный пронзительный вой, неприятный чисто физически. Словно раскаленный штопор вкручивали в темечко, буравили организм насквозь, до самой задницы, до самых пяток...

Яков прекрасно знал, что этот вой издают просверленные особым образом стабилизаторы бомб, а иногда для усиления эффекта с самолетов даже сбрасывают порожние бочки из-под бензина, в нескольких местах пробитые, те воют еще громче, усиливая звук как резонаторы. Своего рода психическая атака, придумали ее еще во время империалистической, успешно применяют до сих пор. Яков-то знал, в чем дело, а вот организм его — нет, и, куда бы ни летела бомба, пронзаемой страшным звуком тело было уверено: завывающая смерть падает ровнехонько сюда, и угодит точно в щель, и превратит всех, кто тут укрылся, в кровавый фарш.

Он попытался подумать о чем-то хорошем. О Ксюше, например, вспомнить подробности их новогодней ночи, ангела с опаленными крыльями и мечты о том, каким замечательным окажется для обоих сорок первый год. Не получилось, вместо того память подкинула непрошенное.

«Жук», — подумал вдруг Яков ни к селу, ни к городу. Точно, именно эту фамилию бойца Никифора пытался он вспомнить недавно. Несвоевременная мысль, но как-то стало от нее полегче, словно сделал что-то важное и нужное, способное помочь.

Разрывы бомб звучали далеко в стороне, и это тоже успокаивало. Мишенью для воздушной атаки стала явно не их полубатарея. Еще издалека доносились пулеметные очереди, и Яков вспомнил, что у соседей, у бронебашенной батареи, есть собственное средство ПВО — установка из счетверенных «максимок».

Звуки боя постепенно смолкали. Их орудия уже не стреляли, и вторая полубатарея замолчала, лишь с дальнего конца острова продолжали бабахать 76-миллиметровки.

— Вставай, погляди! — потряс его за плечо Гонтарь. — Подбили гада, дымит!

Яков поднялся на ноги, щель была неглубокая, по грудь (да и такую пока выдолбили в граните, небось намахались бойцы ломами до кровавых мозолей).

Самолеты улетали на север, казались маленькими и безобидными пятнышками в небе. За одним действительно протянулась дымная полоска, но ни падать, ни хотя бы снижаться самолет явно не собирался. Может дотянуть до Финляндии, до нее четверть часа лету самое большее.

— Хейнкели, мать их в задницу, сто одиннадцатые, — уверенно заявил Гонтарь (и когда только успел разглядеть?). — Две пары, и заметь, как нагло прилетели — среди бела дня, без прикрытия. А где наши истребители, интересует знать?

— Нашим не успеть, до финского берега ближе. Оттого и строят здесь, на острове, аэродром, думаю.

— Эй, вылазьте из щели, тараканы! — позвал их чей-то голос, причем без малейшего уважения к без пяти минут лейтенантам. — Переезжать будем, всем повкалывать придется.

Через час, когда убедились, что второй волны налета не будет, полубатарея и в самом деле сменила позицию. Дело нехитрое, пушка 61-К быстро приводится из боевого положения в походное и обратно. Но имелась одна тонкость: ввиду небольших расстояний на острове штатных «полуторок», служащих для перевозки расчета и буксировки орудия, в дивизионе не было. Три километра пришлось катить пушки вручную, или, как попросту, по-деревенски выразился Гонтарь: «на пердячей тяге». А 37-миллиметровка только со стороны выглядит изящной, словно рапира, а так-то в ней вместе с четырехколесным лафетом две тонны веса. По идеально ровному шоссе катить вручную не проблема, но тянувшаяся через лес дорога была от идеала далека, а в одном месте шла в гору, ладно хоть уклон был невелик.

В общем, намаялись, пока перебазировали орудия, боекомплект и все остальное хозяйство. Про канувший обед не вспоминали, не до того. А за ужином узнали, что их курсантский взвод потерял троих убитыми и двоих ранеными. * * *