Жизнь и приключения Максима Горького по его рассказам

Странный сундук

Привольная жизнь Алеши с бабушкой прервалась неожиданно.

Однажды дед пришел из города мокрый весь, — была осень, и шли дожди, — встряхнулся у порога, как воробей, и торжественно сказал:

— Ну, шалыган, завтра сбирайся на место!

— Куда еще? — сердито спросила бабушка.

— К Егоровне, в иконописную мастерскую.

— Ох, отец, худо ты выдумал!

— Молчи! — сказал дед. — Бросить ему пора пустые дела-то! Через птиц никто в люди не выходил, не было такого случая, я знаю! А там, может, мастером его сделают.

В мастерской жарко и душно, она тесно заставлена столами, за каждым столом сидит согнувшись иконописец, за иным по-двое.

Работает около двадцати человек «богомазов». Все сидят в ситцевых рубахах с расстегнутыми воротами, босые или в опорках. С потолка спускаются на бечевках стеклянные шары; налитые водою, они собирают свет лампы, отбрасывая его на квадратную доску иконы белым, холодным лучом.

С первых же дней Алеша заметил одну странность. Иконописцы писали не так, как случалось ему рисовать на бумаге, не целым рисунком, а по частям. Один мастер пишет только деревья, другой только одежду, третий только лицо и руки. Когда большие иконы стояли у стен неготовые, без лица, рук и ног, было неприятно на них смотреть. Да и самим мастерам работа была нестерпимо скучна, словно занимались они без конца одним и тем же смертельно надоевшим им делом.

Впрочем, Алеше скучать да смотреть по сторонам было некогда.

Утром его будил сердитый крик кухарки, и он шел ставить самовар для мастеров. После готовил посуду для чая, уставляя ее на длинном столе среди мастерской, и будил мастеров, а те ругали его и лягали ногами. Потом быстро убирал постели, мёл мастерскую и, выпив стакан холодного чая, доставал большую каменную плиту. На этой плите он растирал краски большим пирамидальным камнем. От тяжелого камня у него болели руки, плечи и спина. После обеда чистил пемзою доски, зашпаклеванные под иконы, и, кашляя и чихая, долго дышал тонкой меловой пылью…

Но самым трудным делом была заготовка яичных желтков для красок (краски разводились на желтках). Осторожно разбив яйцо, нужно было слить желток в одну чашку, белок в другую. Когда Алеша портил яйцо, раздавив в нем желток, или сливал белок в чашку с желтками, он получал в награду звонкие подзатыльники, а старик-мастер замахивался огромной волосатой рукой и рычал:

— Я т-тебя!

У той же хозяйки служил и двоюродный брат Алеши, Саша Яковов. Только находился он не в мастерской, а в иконной лавке, на базаре. Саша Яковов по виду был тихий, ласковый, перед старшими выслуживался, но с Алешей был горд и не замечал его. Еще тогда, когда жили все вместе в красильне, дед, поглядывая на него искоса, говорил:

— Экий подхалим!

Саша гордился тем, что скоро будет вторым приказчиком и что уже теперь он носит рыженький сюртучок и брюки навыпуск.

Постоянным врагом его была кухарка, женщина странная, — нельзя было понять, добрая она или злая.

Лучше всего на свете люблю я бои, — говорила она, широко открыв черные горячие глаза. — Мне все едино, какой бой: петухи ли дерутся, собаки ли, мужики, — мне это все едино.

По праздникам, вечерами, она говорила Алеше и Саше:

— Што вы, ребятишки, зря сидите, подрались бы лучше!

Саша сердился:

— Я тебе, дура, не ребятишки, а второй приказчик!

— Ну, этого я не вижу, — равнодушно говорила она и добавляла — Эх, ты, таракан, богова ошибка!

Сердясь на кухарку, Саша уговаривал Алешу намазать ей, сонной, лицо ваксой или сажей, натыкать в ее подушку булавок или как-нибудь иначе «подшутить» над ней.

Алеша смотрел на него немо, удивляясь его злобе.

Однажды вечером, разобиженный кухаркой, Саша долго плакал, лежа в постели, а потом вдруг приподнял голову и спросил Алешу:

— Хочешь, посмотрим мой сундук?

У Саши был таинственный сундук, и Алеше давно хотелось узнать, что он туда прячет. Саша запирал его висячим замком и открывал всегда с каким-то особенным, загадочным видом.

Алеша согласился, и мальчики сели на кровать, не спуская ног на пол. Саша тоном приказания велел поставить сундук на постель, к его ногам. Ключ висел у него на груди. Оглянув темные углы комнаты, он важно нахмурился, отпер замок, подул на крышку сундука, точно она была горячей, и наконец приподнял ее.

Сундук был до половины наполнен аптечными коробками и жестянками из-под ваксы и сардин.

Алеша был изумлен до крайности.

— Это что?

— А вот увидишь…

Он обнял сундук ногами и склонился над ним, тихонько напевая молитву:

— Царю небесный…

Открыв первую коробку, он вынул из нее оправу от очков, надел ее на нос и, строго глядя на Алешу, сказал:

— Это ничего не значит, что стекол нет, это уж такие очки!

— Дай мне посмотреть!

— Тебе они не по глазам. Это для темных глаз, а у тебя какие-то светлые…

В коробке из-под ваксы лежало много разных пуговиц. Саша объяснял с гордостью:

— Это я всё на улице собрал! Сам. Тридцать семь уж…

В поисках тряпок и костей Алеша легко мог бы собрать таких пустяковых штучек за один месяц в десять раз больше. Сашины вещи вызвали у него чувство разочарования, смущения и томительной жалости к этому чудаку. А тот разглядывал каждую штучку внимательно, любовно гладил ее пальцами, его толстые губы важно оттопыривались, выпуклые глаза смотрели умиленно и озабоченно, но очки делали его детское лицо смешным.

— Зачем это тебе? — спросил Алеша.

Саша мельком взглянул на Алешу сквозь оправу очков и спросил:

— Хочешь, подарю что-нибудь?

— Нет, не надо.

Обиженный отказом, Саша помолчал минуту, потом тихонько сказал:

— Возьми полотенце, перетрем всё, а то запылилось…

Когда вещи были перетерты и уложены, Саша кувыркнулся в постель и, не оборачиваясь, сказал:

— Погоди, когда в саду станет суше, я тебе покажу такую штуку — ахнешь!

Алеша промолчал, укладываясь спать.