Повести

IV. ВЕЛИКИЕ ДНИ

В последнее время в редакции какая-то тревога или особенная напряженность обстановки. Мне приходится иногда уходить в переднюю большую комнату, где помещается контора и канцелярия, и, примостившись где-нибудь на тычке, продолжать прерванную работу. В обеих комнатах идут совещания, на которых я не могу присутствовать. Работать тяжело. Кроме громадной "Солдатской правды", прибавилась еще маленькая газета для крестьян — "Деревенская беднота". Печатают ее не то на Мойке, не то на Екатерининском канале в типографии "Сельского вестника" и хотят, чтобы наша газета залетела во все те уголки, где прежде читался "Сельский вестник".

Но маленькая черносотенная газета читалась главным образом из-за своего сельскохозяйственного отдела. А "Деревенская беднота" — газета чисто агитационная. Крестьянин дорожил разными рецептами примитивной агрокультуры, а кто у нас из наших сотрудников может это дать?

Вскоре, впрочем, попробовали разрешить вопрос, пригласив какого-то специалиста, и он давал короткие статейки по сельскому хозяйству и по домоводству.

Памятный день накануне восстания. Подвойского нет. В редакции настроение затаенного ожидания.

Меня вызывают на совещание.

— Вот что, товарищ Ямщикова, — говорят мне, — редакция должна перебраться в Смольный. Вы согласны туда ехать? Не боитесь?

Я удивилась. Чего же мне бояться, если я уже связала свою судьбу, свою работу с военной организацией большевиков?

— В таком случае поскорее соберите весь материал — архив пока может остаться здесь — и поезжайте скорее. Машина ждет. Газеты должны выйти во что бы то ни стало, как всегда. Возьмите себе помощника…

Я остановила свой выбор на молодой, энергичной и добродушной женщине, умевшей работать на пишущей машинке, что по тем временам было немалым достоинством. Машинистка, товарищ Анка, как ее звали, оказалась хорошей помощницей.

На автомобиль взвалили газетный материал, канцелярские принадлежности и покатили…

Смольный. Я вижу, что у величественного подъезда Смольного царит необычайное оживление: подходят группы рабочих, красногвардейцы, солдаты. И мне кажется, что у всех какие-то особенные лица, и везде — грозные винтовки. Спрашивают пропуска.

Мы подымаемся по лестнице на третий этаж. По дороге я похищаю в коридоре маленький столик и тащу его наверх. И так со столиком влезаю в помещение, которое отныне должно быть нашим пристанищем.

У нас две комнаты. Первая — узенькая, как коридорчик, проходная, с одним окном; вторая — огромная, в несколько окон, похожая на зал, перегороженная фанерной перегородкой: бывший дортуар "благородных девиц" Смольного института.

В комнате два стола: за одним — Мария Ильинична Ульянова, за другим — Вера Михайловна Величкина с маленькой газетой "Рабочий и солдат".

Оглядываться и разговаривать некогда; я водворяюсь со своим столиком посреди комнаты и погружаюсь в работу. Номера должны выйти во что бы то ни стало, как всегда.

Машинистка куда-то исчезает, а с нею и надежда на помощь. В моем распоряжении несменно один курьер — Вячеслав Петров.

Никогда не забуду я этого славного паренька, товарища Вячеслава, искреннего, преданного коммуниста, с чистой, словно детской душой, с молодым открытым лицом и простодушной улыбкой. Это был чудесный товарищ, беззаветно преданный большевизму, храбрый вояка, кончивший жизнь славной смертью на фронте гражданской войны.

Разбираюсь в ворохе материала.

Строчу. Сумерки. Зажигают электричество. Строчу. Ко мне подходит Прасковья Францевна Куделли. Мы с нею встречались раньше в редакции детского журнала "Всходы", где вместе сотрудничали. Она кладет мне на плечо руку и говорит:

— Смотрите, как она спокойно работает и не боится!

Будучи в центре событий, я, как солдат, участвовавший в бою, не знала и не видела того, что творилось вне поля моего зрения, но всем своим существом чувствовала в огненной сумятице происходящего великое и прекрасное.

Поздно. Темный октябрьский вечер. Наш зал похож на проходной двор. Приходят и уходят люди, приходят к Марии Ильиничне, к Вере Михайловне, ко мне, в "Солдатскую правду". Слышен знакомый голос В. Д. Бонч-Бруевича. Что-то обсуждают, спорят…

Наконец готов и у меня номер и вручен Вячеславу Петрову.

Я могу уходить домой. Но медлю, чего-то жду и не ухожу. Мне кажется, что движение людей у нас в комнате, и коридоре, и за стенами Смольного все сильней. В комнату прибегают незнакомые люди; некоторые вполголоса беседуют с Марией Ильиничной.

На следующий день я узнаю, что революционные войска, с которыми я теперь, по работе своей, сердечно связана, заняли вокзалы, почту, телеграф; я знаю, что Военно-революционный комитет, который помещается здесь же, рядом, выпустил воззвание: "К гражданам России". Свершилось! А вечером — залпы "Авроры". Мельком я вижу Ленина. Я была погружена в работу, когда ко мне неслышно подошла Вера Михайловна и шепнула: "Видели?", глазами указывая на слегка согнутую спину невысокого человека, который сидел возле Марии Ильиничны.

Владимир Ильич!

26 октября Вера Михайловна поздравляет:

— Победа! Зимний дворец взят. Власть в руках большевиков!

А вечером того дня я, гордая и счастливая, как и все окружавшие меня, слушаю Ленина, его знаменитое выступление на Всероссийском съезде Советов. Мне кажется, что и сейчас, тридцать лет спустя, я четко вижу плотную, как бы вылитую и вместе с тем стремительную в движении фигуру Владимира Ильича, вижу его глаза, в которых горит мысль, часто меняя выражение глаз. Я слышу гул оваций, я вижу восторг в глазах людей — они все на ногах, стоя приветствуют вождя победоносного восстания.