Коридоры памяти

В самом порядке, благодетельном, столь желанном для молодой души порядке, царившем в училище, таилась — как показывает писатель — опасность. «Все время нужно было кем-то быть. За этим следили офицеры и старшина, преподаватели и сами воспитанники. Еще больше следил за этим сам Дима. Часто он забывался. Потом приходил в себя и видел, что показывал офицеру начищенный до серебряного блеска задник ботинка, подшитый подворотничок, смотрел на грудь четвертого человека, шел в парадной коробке по центральной аллее… Пока он старался кем-то быть, он будто ни о чем не думал. Однажды показалось: о н ч у т ь б ы л о с о в с е м н е з а б ы л с е б я» (разрядка автора — А. К.). И дальше — удивительные, пронзительные слова: «Он был один во всей вселенной. Плакала душа. Его душа».

Этот вселенский плач в ночной казарме омывает душу героя. Он осознанно вернулся к истоку, к себе — почти забытому.

Книга Владимира Кропотина — история становления души. Больше всего она напоминает мне семейные хроники Сергея Аксакова и Льва Толстого. Несовременным вниманием к д у ш е подростка, тончайшим, глубочайшим ее движениям; достоинством повествования, свободного от «оживляжа». И конечно, вспомнить высокие образцы отечественной литературы побуждает правдивость книги. Это честный рассказ о счастье и о драмах времени.

Сколько человеческой боли хранит память подростка! Убитые на войне, расстрелянный дезертир, венгерские солдаты в лагере для военнопленных. Две сцены запоминаются особо. Одна поражает исступленным выплеском обнаженной беды — драка вокзальных нищих. Дрались безногие — яростно, насмерть. Все равно побежденный был обречен: в голодные послевоенные годы только «хлебное» место давало надежду беспомощным, искалеченным на фронте людям.

Другая сцена — это психологическая драма без слов, да почти и без действия. Дима вместе с отцом приезжает на Сахалин. Депортация японских жителей еще не завершилась. «Русская жизнь заполняла японские дома с дощатыми стенами и тонкими раздвигающимися дверьми». Жизнь вновь приехавших не просто заполняла помещения — вытесняла хозяев. «День приезда» и «день отъезда» совпадали. Так случилось и с Покориными. Пока Дима заинтересованно, с детской радостью осматривал причудливо обставленную комнату, заглянул прежний хозяин. Они встретились — нет, Кропотин выбирает более резкое слово — «столкнулись взглядами… и Дима устыдился, будто совершил что-то предосудительное: считал себя хозяином того, что не ему, а этому японцу принадлежало. Они поняли друг друга. Окинув комнату последним взглядом, японец вышел так же неслышно, как вошел».

Обнаженная чужая боль, как и все увиденное Покориным, накапливает опыт души, помогает строить ее. Душа вбирает впечатления от многотысячекилометровых путей, по которым странствовала семья военного (отец Димы был офицером). Россия входила в сознание героя, «он физически ощущал размеры страны и свое изменяющееся место в протянувшемся от Новосибирска до Сахалина пространстве».

Проза В. Кропотина психологична. Но автор не просто фиксирует тончайшие переживания подростка. Структура повести усложнена вставными главками, написанными от лица товарищей Димы. Казалось бы, зачем в повествовании о Покорине эти «чужие» главы? Думаю, они призваны показать и подсказать юным читателям, что становление души, самоопределение личности неизбежно предполагает взгляд со стороны. Человек становится собой только в общении с другими. «Отражаясь» в других, глядя на себя их глазами. Оценивая свои поступки со стороны.

Между прочим, эту простую, но великую житейскую истину лучше других понимают девушки. Сколько усилий тратят они, на какое самопожертвование (без шапки в мороз, например) идут, чтобы привлечь восхищенные взгляды людей, с которыми на мгновение встретятся и тут же навсегда разминутся в уличной толпе! Думаете, для них стараются? Ничуть не бывало. Каждый восхищенный взгляд, брошенный вслед, — это ступенька к созданию собственного образа — обаятельной, неповторимой. Заботишься о себе — думай о других, хотя бы о впечатлении, на них произведенном. Куда только девается эта интуитивно постигнутая мудрость дома, в общении с близкими.

Ну, а если серьезно, Дима Покорин, как и его друзья, обретает свое «я», свою душу именно в общении — взаимном притяжении и отталкивании. Взглянув на себя глазами других, каждый из них обнаруживает свои неповторимо индивидуальные черты, не позволяющие «забыть себя», без остатка раствориться в коллективе. «Нет, не завидовал Дима ничьей д р у г о й жизни… Бессознательно отыскивая в себе то, что было по-настоящему дорого ему». Это путь обретения собственного лица, своего места в мире, определяемого уже не просто кем-то придуманным, пусть даже самым мудрым Уставом, — личным выбором.

Предлагая книгу вниманию читателей, столь же юных, как и ее герой, я бы посоветовал: попробуйте взглянуть на себя глазами Димы Покорина и его товарищей — Хватова, Попенченко, Годовалова. Соотнесите собственный опыт с тем, что выстрадали они, сегодняшнее время с их эпохой. Не судите по меркам теперешних газетных статей о 40-х годах — постарайтесь понять. Думаю, это поможет лучше понять самих себя.

Убежден, что повесть Владимира Кропотина нужна не только подросткам. Подобно классическим семейным хроникам, о которых я уже упоминал, она достойна внимания ценителей литературы. Проза Кропотина сложна, как сложно все органическое, живое. Она изящна, как изящно все, что нарекли простотой. Она «неумела», как создание настоящего мастера. Всякий подлинный художник не умеет писать, поэтому он не подлаживается под готовые образцы, создает новые.

«Коридоры памяти» — первая книга Владимира Кропотина. Она написана уже немолодым человеком, русским офицером (во многом повесть автобиографична). Вспомним, не раз русское офицерство вносило свежую кровь в отечественную литературу — от Павла Катенина и Сергея Глинки до Льва Толстого и Константина Станюковича.

Когда семь лет назад я познакомился с рукописью «Коридоров памяти», это было огромное по объему произведение. Рукопись путешествовала по редакциям, автор сосредоточенно работал над ней, сокращал и переписывал десятки глав. Точными и плодотворными были советы редакторов издательства «Детская литература», решившихся дать жизнь этой неординарной книге, которая — верю — станет заметным явлением прозы 80-х годов.

Эта книга родилась на гребне двух потоков. Один из них устремлен в будущее. Мальчишка послевоенного времени рвется к осмыслению самостоятельной жизни. К себе — взрослому, умелому, завоевавшему признание. У этого потока горький привкус. Ибо мальчишки, ее героя, давным-давно не существует. Его почти невозможно различить в авторе «Коридоров памяти».

Другой поток устремлен в прошлое. Жаркая волна сочувствия и внимания к худенькому подростку питает его. Писатель стремится воскресить каждый миг начальной поры. У этого потока привкус меда. Сладостный вкус памяти.

Александр Казинцев