Разбойники в горах Атласа

— Уехали, — молвил Али.

— Уехали, — вторили ему остальные. — Пошли поглядим на мулов.

Они бросились на улицу. Мулы по-прежнему стояли спутанные. В растерянности все трое вернулись обратно, не зная, что теперь делать. Хасан втихомолку улыбался. Сердце его переполняла радость. «Каждый получает по заслугам», — думал он про себя.

— Конечно, это Бусетта, — говорил Муса, — один раз каид уже выдал его жандармам. Ослеп я, что ли, не узнал его сразу.

— Да, да, и я теперь припоминаю, — поддакивал Али.

Всю ночь они толковали о своей незадаче и о том, как посмотрит на это каид. Всю ночь они не спали, опасаясь, как бы чего не приключилось с мулами. На рассвете пропел петух, за ним другой, третий, и так из конца в конец деревни, потом до них донесся голос первого путника. Они тут же решили тронуться в путь при бледном свете занимавшейся зари.

Дорога спускалась вниз. Веял свежий утренний ветерок. Отдохнувшие мулы резво бежали вперед. Хасану вспомнилась история, рассказанная Бусеттой.

— Наверное, он свернул вон туда, — думал он, — пролетел как стрела.

Али остановился посовещаться с остальными.

— Пошли через Топи, — предложил он им. — Теперь нам нечего бояться. А перейдем реку, и можно считать, что мы уже дома.

Все согласно закивали, тревожась только об одном: что скажет каид. И чем ближе они подходили к дому, тем страшнее им становилось, и каждый думал про себя: «Вот и пропал наш заработок. Теперь конец нам».

Только после того, как они перешли реку, Муса нарушил молчание.

— А если он захочет, чтобы мы возместили ему убытки? Что тогда будем делать?

— Как мы можем возместить ему убытки? — сказал в ответ Али. — У нас у самих ничего нет.

— Если бы у меня было столько пшеницы, — сказал Ферхат, — я бы не таскался по дорогам. Пусть делает, что хочет. На все воля Аллаха.

Они пошли по самому гребню. Перед ними расстилалась земля, горные цепи шли одна за другой. А там, в глубине, у самого горизонта виднелся густой лес. Чуть ближе тянулись гряды холмов, поросших диким кустарником и бледно-зеленым диссом. Поля, прилепившиеся к склонам холмов, изрытых оврагами, выглядели такими же изнуренными и несчастными, как и большинство живших здесь людей. На востоке лениво тянулись одно за другим белые облака. Али подумал, что если бы он мог подняться на них, то полетел бы прямо в Мекку. Но тут же отогнал эту мысль, вспомнив о более насущных заботах. Им повстречалось первое деревенское стадо: две козы и белая корова. Хасан сразу узнал:

— Это горбуна.

Потом стали попадаться и другие. К вечеру они добрались до дома и сразу направились к каиду, где затевалось какое-то празднество. Там были два чужака, молодой и старый, щеголявших своими нарядами. На зов явился управляющий, разодетый в обновки — бурнус и гандуру, подаренные ему хозяином. Поведав ему обо всем, они разошлись по домам. Управляющий сообщил новость каиду потихоньку на ухо, чтобы никто не слышал. Сияющее лицо каида помрачнело. Он даже побледнел, но, кинув взгляд на гостей, понял, что некоторые из них почувствовали его волнение, и попробовал улыбнуться. Но улыбка получилась вымученной, недоброй. Внутри его жгла лютая ненависть.

Кто осмелился стать ему поперек дороги? Какой-то бездомный бродяга. Босяк. Тогда как у него все права, законные и незаконные, он захватил всю власть на земле, его все здесь боятся и почитают, как самого всевышнего.

Уязвленный в своем самолюбии, он, словно дикий зверь, вынужден был до поры до времени спрятать свои когти, чтобы не омрачать праздника. Его дочь должна была вскоре покинуть отчий дом, выйти замуж. Праздник начнется только через три дня, но гости уже съезжались, даже из города: родственники, друзья, богатые коммерсанты, женщины в роскошных одеяниях с лицом белым как бумага. На руках у них звенели золотые браслеты, на ногах — золотые халхалы, на шее — тоже золото, а у некоторых к тому же были еще золотые диадемы и золотые пояса. Одни были разодеты в платья из пурпурового бархата, на котором переливались вышитые павлиньи перья, другие — в просторные, широкие платья из шелка, третьи щеголяли в цветастых нарядах, сливавшихся с яркими красками окружающей природы. И все они так и светились радостью, болтая без умолку, опьяненные чистым воздухом и воспоминаниями юных лет.

Мужчины соперничали между собой тонкими дорогими бурнусами, горделиво демонстрируя кто гандуру, кто высокий многослойный тюрбан, бесцеремонно выставляя напоказ свое богатство, которое подавляло, ощущалось во всем, даже в том, как они нараспев произносили слова своими тягучими голосами.

В доме все было застелено коврами. На матрасах, разложенных вдоль стен, красовались вышитые подушки. А посредине на медных подносах лежали всевозможные сласти.

На улицу высыпали все жители деревни, и молодые, и старые. Нищие в лохмотьях любовались выставленной напоказ роскошью. И все они, все до единого стояли, разинув от удивления рот. Погода была ясная, на небе ни единого облачка. С севера дул легкий ветерок. В ослепительных солнечных лучах праздник казался еще радостней. Песни сменялись торжествующим кличем женщин. Новые мелодии, новые ритмы. Бандир переходил из рук в руки. Сельские жители, как зачарованные, слушали песни, качая в такт головой. В течение двух дней взоры их были прикованы к тому, что происходило вокруг дома каида, к этому новому, прежде неведомому им миру. И только на третий день, самый торжественный день праздника, им позволено было подойти поближе. На площадке в нескольких метрах от дома расположился оркестр. Мужчины и женщины стояли друг против друга, образуя как бы два лунных полукружия. Они любовались танцовщицами. Звуки тобула[18] разносились далеко окрест. Барабанщик восседал гордо, точно петух. Лицо у него было тонкое, брови дугой, плечи его ходили в такт музыке. Танцовщицы неистовствовали, следуя ритму тобула. Музыка вступала в соперничество с искусством гибких тел, дополняя друг друга, мелодия и танец торжествовали над всем, возвеличивая и мужчин, и женщин. Победный женский клич, громкий смех, радостные возгласы переполняли сердца людей предчувствием любви и счастья. В такт музыке колыхались складки просторных платьев, за которыми угадывались изящные линии тел, стремившихся поспеть вслед все убыстряющемуся ритму. Чернобровые танцовщицы с глазами как миндаль на лету ловили малейшие изменения мелодии, то замирали, то вдруг взмывали, словно птицы, увлекая в своем порыве все души. Дул свежий ветерок, прозрачная ясность растворялась в бесконечности. Величественная голубая сьерра обрамляла форум[19].