В Брянских лесах

1. Путь в воздухе

Партизанские тропы не кончаются у кромки леса. Они идут и по земле дальше, в самые глубокие немецкие тылы, куда забираются следопыты-разведчики, опытные подрывники; они тянутся и через линию фронта, по темным лощинам и перелескам, к штабам Красной Армии, где внимательно изучают донесения партизан, сообщающих о силах и планах противника; они поднимаются с земли и незримо тянутся в воздухе, соединяя землянки лесных воинов с «Большой родиной».

Небо, как и земная поверхность, расчерчено бесчисленными дорогами. Раньше, до войны, это были широкие, просторные трассы, оборудованные по всем правилам авиационного «Дорожного» строительства. Монотонно, как хронометр, тикали сигналь радиопеленгации, вспыхивали сигналы световых маяков. В черном небе точно по расписанию проносились машины, и люди, сидевшие за штурвалами и в штурманских рубках, знали каждый километр проторенных воздушных путей. На аэродромах загоралось ослепительное «Т», выложенное, из электрических лампочек, и самолеты, плавно опустившись, подруливали к нарядным аэровокзалам.

Война закрыла большие авиационные дороги. Опустели оживленные трассы, хорошо знакомые летчикам и пассажирам. Эскадрильи истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков вышли на воздушны проселки. Они подкрадываются к врагу незаметно. Новые, едва приметные воздушные пути возникли в военном небе. И в заоблачной выси, так же как на земле, самые потаенные стежки-дорожки, самые скрытные тропы, затерянные на просторах бездонного океана, называются партизанскими.

Первую такую извилистую тропу в Брянские леса проложил летчик Владимир Ярошевич из гвардейской части майора Трутаева. Он был мирным пилотом гражданских авиалиний, и его высокая фигура часто мелькала на асфальтовых лентах крупнейших аэропортов страны.

…Стемнело. Мы сидим на ящиках из-под снарядов возле землянки, где расположился КП командира эскадрильи майора Пятова. И пока механики готовят самолет к старту, Ярошевич рассказывает нам историю своего первого полета в партизанский лагерь. Этот огромного роста человек с ясными, смеющимися глазами полон добродушного юмора. Он несколько раз пробует начать свой рассказ, но, вспоминая что-нибудь веселое, заливается смехом;

— Вы знаете, в четырнадцать лет был я ростом выше отца. Он говорил мне: «Быть бы тебе гвардейцем, Володя». И ведь исполнилось, ей богу, гвардейцем стал. А знаете, мой штурман Протасов, вот мы с ним и летали первый раз к партизанам, я ему едва до плеча достаю. Ему на всех самолетах рубку в два этажа строили, без перекрытия — не помещался. А когда прилетели к партизанам, увидела нас одна старушка в избе, всплеснула руками, подняла глаза кверху и говорит:

— Батюшки, родные вы мои, долгожданные, это все у вас летчики такие высокие.

А Протасов пробасил:

— Нет, мамо, это вас пока еще обижают, для первого раза самых низеньких прислали.

Вот умора! Ну так, ночь была темная, майская, сами знаете — в мае только на земле в этих местах хорошо. Получили мы задание — найти партизан. Сказали мне это и такое у меня настроение получилось, как будто орден я получил. Ну, думаю, вышел я в форменные солдаты, если такую задачу доверяют, Что и говорить, дело нелегкое, но район мы знали примерно. После старта сразу же, как в про пасть, провалились. Летим, летим и земли под собой не чуем. Машина идет по приборам. До линии фронта всё было хорошо. Потом, смотрим, возле нас белые цветочки появились. Этот «райский сад» нам немцы с земли подкинули — разрывы зениток. Потом, знаете, такой серпантин красный к самолету потянулся — крупнокалиберный пулемет трассирующими бьет. Убираю газ, меняю курс. Разрывы остаются справа и сзади. Пронесло! Но, вдруг впереди вижу белые клубы облачности. Это будет похуже немецких зениток. Решил пробивать. Прибавил газу — лезу вверх. Машину бросает, как лодку во время шторма. Штурман забеспокоился о курсе, а я и сам вижу — компас «гуляет». Но лезу вверх, высота уже 3000 метров, а звезд еще не вижу. Решаю все-таки до исходного времени итти в облаках, и правильно решил — вырвался, наконец. Иду на курс, но где нахожусь, не знаю — внизу черно, как бы не проскочить. Вот, знаете, совы, они ночью все хорошо видят, позавидовал я тогда этой глазастой птице. Спускаюсь до трехсот метров. Ну, ни зги! Вдруг, слышу, штурман кричит;

— Володя, огни справа!

Разворачиваюсь, смотрю — точно так, всё, как было условлено. Делаю круг на высоте пятидесяти метров и говорю Протасову: «Приготовь автомат на всякий случай». Сажусь умышленно подальше от огней, если обман — удерем. Кричу:

— Подходи один!

Куда там! Сразу бросаются человек двадцать. Не успел я оглянуться, а Протасов уже целуется. Меня из кабины вытащили на руках и качать начали. Вот тут я страху натерпелся, я тяжелый, сами знаете, долго ли уронить. Но всё благополучно обошлось. В жизни столько я не целовался, сколько за эти двадцать минут стоянки у партизан, а потом слышу кто-то кричит;

— Дисциплинку, товарищи, держите, дисциплинку, давайте организованно, мы их так повредить можем.

И вот выстроилась очередь, и мы с Протасовым стали партизанам руки пожимать, знаете, как Михаил Иваныч Калинин, когда награды выдает. Но время на исходе. Майская ночь короче воробьиного носа, сами знаете. Нужно спешить на базу. Хотел уже в кабину садиться. Смотрю, подходит ко мне старик, дернул за рукав и манит в сторону. Отошли, и он так, знаете, по-деловому спросил;

— Товарища Сталина часто видаешь?

— Видаю, — говорю, — случается.

— Привет ему наш, партизанский, можешь передать?

— Могу, — говорю.

— Ну, вот, передай, значит, от всей нашей кампании, всего общества, значит. Скажи, что мы здесь и воюем и будем воевать всей силой, как следует, и что положена то и сделаем.

И так меня тронули эти слова… Ведь не плакал я никогда, сами знаете, на мокром месте простудиться, можно, а тут прослезился и ведь, что интересно, не от горя, а от радости. Вот, думаю, какая сила в нашем народе есть, сколько стерпел он за эту войну, а стоит крепко, бьется. Взять вот этого старика-партизана. Он и без хлеба, бывает, сидит, и голодно ему, и воевать-то ему на старости лет нелегко, а дело своей души знает. Вернулись мы на базу, майор Пятов говорит:

— Спасибо вам, капитан Ярошевич. Отлично выполнили задание.

А у меня вырвалось:

— Вам спасибо, товарищ майор, что дали возможность партизанам помочь и увидеть такое…

Ярошевич распахнул кожаное пальто и полез в карман за коробком спичек. В лунном свете на груди летчика блеснули четыре боевых ордена. Подошел механик. Самолет готов.

— Ну, пожалуйте в мою пролетку, — сказал Ярошевич, — полетим помаленьку по знакомой тропочке.

Мы сели в кабину. Рядом с нами новый штурман Ярошевича — Лева Эйроджан. Взревел мотор. Границы летного поля, обозначенные редким кустарником и едва заметные белым днем, сейчас, ночью, даже при щедрой луне, заливающей голубоватым сиянием снега, не видны вовсе. Мы даем из кабины, одну за другой, три ракеты. В воздух, извиваясь, летят огненные змеи и свертываются в ослепительные клубки. Поле мгновенно озаряется дрожащим фантастическим светом. Делаем круг над аэродромом, и машина ложится на курс. Идем на небольшой высоте. Под крылом самолета расстилается белая, словно заколдованная, земля — пустынные места. На гребнях холмов посверкивает ледок. Мартовские снега лежат, еще не тронутые робкой весной, и сверху земля похожа на вспененное и внезапно окаменевшее море, застывшее в причудливых очертаниях вздыбленных волн.

Самолет набирает высоту. 1000… 1500… 2000… 2500 метров… Приближаемся к линии фронта. Панорама земли как бы раз двигается. Она становится похожей на гигантскую географическую карту. Внизу чернеют скрещивающиеся нити укатанных шоссейных дорог. Железнодорожные магистрали обозначены более светлыми линиями — между рельсами лежит свежий снег Темными пятнами вкраплены в белую снежную пелену рощи и перелески. Эту карту штурман Эйроджан читает наизусть и, стараясь пересилить шум мотора, выкрикивает нам названия рек, населенных пунктов и дорог, над которыми проносится машина.

Линия фронта. Вдруг, словно на опрокинутом вниз экране, перед глазами возникает картина артиллерийской дуэли. Где-то далеко под нами сверкает пламя орудийных выстрелов. В небе ясно виден красно-оранжевый след залпов наших тяжелых минометов. Кажется, будто сквозь гул мотора можно различить дикий скрежет раскаленного металла, рвущего в клочья воздух и поднимающего на дыбы землю. Еще ниже, видимо, над самой линией укреплений, вспыхивают бесчисленные огоньки. Их так много, что временами они сливаются в сплошную огненную ленту. Это идет ружейнопулеметная и минометная перестрелка. На этом участке фронта Красная Армия наступает. Там, на земле, артиллерия рушит вражеские блиндажи и дзоты, обливаясь потом, ползут саперы по горячему снегу и рвут колючую проволоку заграждений, встают пехотинцы для броска в атаку, а здесь, под загадочным светом луны, легкий аэроплан скользит в вышине, упрямо пробивая себе путь к воинам лесов — родным братьям тех, кто свершает великое дело боя.

Линия фронта остается позади. Мы идем над территорией, занятой немцами. В кабину самолета доносится едва ощутимый сладковатый запах гари. Мы снова смотрим вниз. Черные столбы дыма поднимаются в небо. У их основания бушует пламя — вдоль линии фронта горят деревни, подоженные немцами. Это об’ясняет нам штурман Эйроджан. Он безошибочно узнает происхождение всех огней, возникающих под самолетом на измученной и печальной нашей земле, полоненной врагом.

— Вон там, справа впереди, будет немецкий аэродром, — кричит нам штурман.

Проходит минута, другая, и внизу вспыхивают две красные ракеты.

— Это немец дает нам посадку. Услышали мотор и думают, что у вас на фюзеляже свастика.

Самолет продолжает свой путь, отклоняя «любезное» приглашение. Тучи заволокла луну. Погода начинает портиться, но дорога наша, видимо, подходит к концу. На горизонте появляется красная точка. Мы находимся в районе цели. Еще несколько секунд, и машина идет на снижение. Уже отчетливо различимы костры на площадке, расположенные по определенной, на сегодня условленной системе Мы открываем верхнюю раму кабины. Холодный ветер бьет в лицо. Самолет делает круг и как-то сразу ныряет из окружающей нас тьмы к свету костров, внезапно надвинувшихся на машину. По снегу бегут люди. Владимир Ярошевич уже на земле и, подходя к кабине, восклицает:

— Слезай, приехали!

Костер освещает нарисованную на его машине сову — ночную глазастую птицу. Летчик прилетел партизанской воздушной тропой, как по расписанию, минута в нуту, не отклонившись от курса ни на мгновенье.

У ближайшего костра молча сидят, посматривая на небо, трое — два крепких старика, из тех, что живут до ста лет, и шестнадцатилетний парнишка.

— Володя прилетел? — отрывисто спрашивает он у нас. — Я его посадку знаю!

— Помалкивай, сказано тебе, воздух слушай. — отозвался один из стариков.

Возле костра лежит огромный железный колпак. Немного позже мы узнали, что «сторожа воздуха», заслышав шум немецкого самолета, мгновенно покрывают костры такими колпаками, и летное поле погружается в мрак.