Голос

Снейп подарил ей холодный взгляд:

— Так. Но не совсем. Если голос поставлен правильно, это позволяет сохранить его гораздо дольше и выдерживать большие нагрузки. Но! Академический вокал ставят в расчёте на академические партии. Я мог бы петь… допустим, партию Яго? — он усмехнулся, и ведущая усмехнулась в ответ. «Как будто ты поняла, в чём состоит шутка». — В течение двадцати или тридцати лет. Но концертные песни — совсем другое. Там необходимы другие вокальные техники. Да и гастрольная деятельность накладывает отпечаток: стрессы, перелёты, недосып… На пике гастрольной деятельности я одновременно следил за шестью турне с разными маршрутами и форматом. Мне иногда было сложно брать какие-то ноты, но я думал — ещё немного, ещё чуть-чуть — и отдохну. Переоценил себя.

— И в результате?

— И в результате замолчал навсегда.

Странно, что вообще выжил. Северус лгал напропалую. Голос у него отняли совсем не узлы на связках. Узлы на связках — пустяк. Сейчас это оперируют легко.

А вот старые счёты — штука куда более болезненная. Снейп так и не узнал, кто именно подмешал в его бутылку с водой то вещество. Но сделать это мог только кто-то из самого ближайшего окружения. Кто-то из тех, кого он считал почти «своими», забыв, что человек — существо подлое и неблагодарное, в любой момент готовое к любой жестокости. Расплата была болезненной: отёк гортани, поражение связок, удушье. Всё могло закончиться смертью. Но обрадовался ли Снейп тому, что выжил? Когда он пришёл в себя в палате, доктора сказали, что он никогда больше не будет не то что петь, а даже говорить. Нет. Он предпочёл бы умереть.

В сущности, голос был единственным, что осталось ему после смерти Лили. Голос и дурацкое обещание не уходить со сцены, которое он ей дал незадолго до этого. И вот теперь у него отнимали и это.

Если он и выжил тогда, то только чтобы отомстить.

Ведущая тем временем сдавленно охнула, изображая шок:

— Но как же вы тогда…

— Как я говорю сейчас? Тихо и размеренно. А первые полгода после операции не мог говорить вообще. И слушать чужие голоса тоже.

Голубые глаза округлились ещё больше.

— Почему?

«Почему я всё должен объяснять?»

— Когда человек слышит голос… то непроизвольно напрягает связки. Так мы понимаем чужую речь и пение: пытаясь её воспроизвести. Мне пришлось провести полгода в абсолютной тишине. Разумеется, ни о каком преподавании не могло идти и речи. И о продюсировании тоже. Я должен слышать результат.

И снова полуправда. Снейп разогнал свою команду, когда понял, что кто-то из них его продал. За утратой голоса стоял Том Риддл, здесь и думать было нечего. Но кто-то послужил его орудием…

Том Риддл… Теперь он получил новый срок, уже пожизненный: к торговле наркотиками добавилось несколько покушений на убийство. Будь проклят тот день, когда Снейп, тогда ещё юный студент консерватории, согласился на него работать. Ему казалось, чтобы впечатлить Лили нужны деньги.

Ему казалось, что для этого нужна слава.

Ведь именно этим она объясняла свой уход из оперы в рок: «Я не могу ждать двадцать лет, чтобы спеть арию Джульетты или Дездемоны, перебиваясь ролями в массовке и убеждая себя, что зато я причастна к чему-то большему. Я хочу, чтобы меня услышали».

Снейп не добился успеха, задаривая её купленными на деньги от продажи кокаина букетами. Она лишь делала большие глаза и задавала неудобные вопросы.

Тогда он вслед за ней решил податься в шоу-бизнес — чтобы услышать «нам необходим кто-то более фотогеничный». Но ему предложили заниматься аранжировками. А также… кое-что, связанное с вокалом. Законное: образцовая запись, чтобы другие ориентировались на неё. Почти законное: делать запись, чтобы полученную гармонию использовать для «вытягивания» чужих голосов. И совсем незаконное: смешение вокальных партий.

Лили с её совершенным музыкальным слухом как-то поймала его на этом. Был ужасный скандал. Она говорила, что никогда бы не поверила, что Снейп до этого «опустится». Знала бы она, до чего он ещё «опускался» на прежней работе у Риддла… Он от него почти ушёл. Но напоследок решил свести Тома с Джеймсом Поттером. Это казалось идеальным решением: Снейп был полностью уверен, что смазливый мальчик с электрогитарой, мажор и всеобщий любимец, быстро впадёт в наркозависимость. А Лили… бросит его, разумеется. Ведь у неё были такие строгие принципы.

— Сейчас я могу говорить, но когда слышу плохое пение… Мне больно. И это не фигура речи. Вот в этом и причина моей «жестокости». Есть очень мало голосов, пение которых я могу слышать дольше сорока секунд.

И даже раньше, до проблем с горлом. Впервые его связки отказались служить, когда он однажды услышал новую запись Лили. Её прекрасный голос, чистый как хрустальный ручей, превратился во что-то непонятное. Он метался и дрожал, будто загнанное и смертельно больное животное. О том, что наркотики поселились в её жизни, Снейп впервые узнал на слух.

Он не решался сдать бывшего начальника долгие годы. Боялся мести, боялся сесть самому… Но ему хватило всего сорока секунд. Сорока секунд прослушивания этого умирающего — да что там: уже умершего и похороненного — голоса, чтобы решиться. Кстати, Снейп так и не сел. А всё Дамблдор и его проклятые связи в силовых ведомствах. Ему нужен был послушный раб, невидимый призрак, поющий за тех, кого при других обстоятельствах освистали бы даже в караоке.

Снейп терпел. Ведь ему были нужны деньги на реабилитацию для Лили. Тогда он ещё верил, что наркомана можно вылечить, главное найти путь… Он ошибся.

Долгие годы её срывов, предательств, лжи… бессмысленность всех методов, от традиционного детокса до шаманских практик — истрепали его любовь к ней, как истрепали и его собственную душу. Но когда она умерла — с нелепой просьбой на устах: чтобы Снейп вернулся на сцену, — вместо облегчения он почувствовал пустоту.

Какое-то время он развлекался тем, что доставлял неприятности Дамблдору, уйдя в свободной плавание и уведя за собой многих из его исполнителей. Но всё это не радовало. Задыхаясь на полу в студии, Снейп был готов умереть. Даже удивительно, что не умер.

— В таком случае, запись, которую мы сейчас покажем вам, дорогие зрители — Лара ослепительно улыбнулась в камеру, — поистине уникальна: Северус Снейп слушает исполнителя дольше сорока секунд. Видео, пожалуйста!

Снейп потупился. Но потом всё же поднял взгляд. Надо же посмотреть на это со стороны хотя бы один раз. Какой-то очередной конкурс. На сцену выходит хрупкая девушка со светлыми волосами, заплетёнными в две косы почти до пояса, — и становится перед клавесином. Первые ноты легки и нежны — но всё ещё ничего особенного. Приближается припев. И здесь её голос, будто птица, отпущенная в небо, внезапно взмывает необыкновенно чисто и свободно. Словно хрустально прозрачный ветер с альпийских гор.

Оператор переключил камеру на Снейпа. Такое выражение лица у него даже сложно было представить: смесь почти детского восхищения, удивления и зачарованности. На его губах блуждала неверящая улыбка. Он так заслушался, что едва успел до конца песни поставить оценку. А когда спрашивал девушку, как её зовут, его голос дрогнул.

«Луна, — донеслось со сцены. — Как «луна».

— Ну что ж, — подытожила Лара. Экран погас и Снейп с видимым сожалением вернулся к интервью. — Я так понимаю, такие голоса не вредят вашим связкам?

В этот раз он не стал ёрничать:

— Напротив, они их лечат.

Ведущая разгладила юбку на коленях:

— Мы все, я думаю, поражены выступлением. Но скажите, разве справедливо, что такие таланты — вашими же усилиями — становятся в один ряд с теми, кто может просто заплатить за «раскрутку»?

Снейп вздохнул. Отчасти ему было почти жалко её. «Далеко тебе до Скитер, девочка, ох далеко». Он подался вперёд:

— Жизнь вообще несправедлива. Не знаю, как другие, а я никогда не позволял себе «раскручивать» тех, кто не имеет таланта. Нарумянить дохлую свинью ещё не значит создать для неё рынок.

— Но их талант не столь выдающийся?

— Не столь. Но не будь их… и их денег… имел бы я возможность находить таланты? Ведь раньше, чем проект начнёт приносить прибыль, в него надо многое вложить.

— Вот уж никогда бы не подумала, что всё так сложно.

— Жизнь сложна.

— И несправедлива?

— Совершенно точно.

— Но в ней есть место красоте?

— Верно.

— Что же. На этой ноте я и хочу завершить наше интервью. На красоте. А теперь встречайте: Луна Лавгуд и премьера песни «Хрустальное сердце»!

* * *

— Световое шоу — это было слишком.

Она подошла к нему сзади, скользя руками по его затылку, шее… тонкие пальцы нащупали пуговицу возле ворота и, ловко расстегнув, устремились дальше вниз — к ключицам и груди.

Снейп прильнул щекой к её руке и на секунду прикрыл глаза. Угасающий голос Лили когда-то едва не убил его. Колдовской, хрустальной, запредельной, почти космической чистоты голос Луны — возродил заново. И заставил поклясться себе, что этому голосу он не даст увянуть. Никогда.

На экране тяжёлым серебром падали капли дождя, рассыпаясь осколками стекла. Сгущался туман. А потом его прорезали стремительные горные пики, вздымавшиеся к звёздам.

— Я хочу, чтобы те, кто будут это смотреть, хоть на секунду поняли, как я тебя слышу.

Он поймал её пальцы в свои и поцеловал.

— Ты мне льстишь, — мягко упрекнула она.

— Я никогда никому не льщу.

Он потянул её на себя, заставляя упасть прямо ему на колени. В полумраке комнаты её лицо — бледное и матовое — казалось чуть светящимся, как тонкий фарфор. Огромные серьёзные голубые глаза делали Луну ещё более похожей на фарфоровую куклу, хрупкую и беззащитную. Слишком хрупкую для этого мира.

Такой чудовищный контраст с его собственной разбитой и склеенной оболочкой. Говорят, что опыт украшает. Японцы считают, что посуда, заново собранная из осколков, более ценная, чем та, что никогда не билась. Чудовищно врут.

Она притянула его к себе и поцеловала: как всегда робко и несмело, будто не до конца веря, что имеет на это право.

— Я худший выбор из возможных, — пробормотал он перед тем, как поцеловать её в ответ. Это было как держать в руках кусочек солнца: слишком горячо, чтобы не выпустить из рук, но слишком желанно, чтобы не удержать. — И когда-нибудь ты это поймёшь.

Она завозилась, освобождая его от одежды, приникая всем своим тёплым, быстрым, настырным существом. Будто белка, лущащая шишку. Ни шанса отказаться. Ни шанса задуматься.

— А если у меня пропадёт голос? — вместо ответа выдохнула она.

— Я никогда этого себе не прощу…

Её наряд, вполне в духе хиппи, лишён всяких пуговиц и тесёмок. Блузка снимается через голову. Так легко и незатейливо. И нижнего белья под ней нет.

— А мне — простишь?

Юбка, запелёнутый между коленей «солнцеклёш», сдаётся ещё быстрее.

— Тебе я прощу всё. Но если это когда-нибудь случится, мы будем общаться с тобой жестами.

Потому что он не хочет слышать мир, где не будет её голоса. Потому что страх потерять гонит его вперёд и заставляет в приступах ревнивого отчаяния заключать её голос во всё новые и новые альбомы и синглы, бесчисленные аудиозаписи и клипы. Он бежит наперегонки с безжалостным роком, пытаясь остановить мгновение и закупорить в бутылку вечность.