Том 4. Пьесы 1865-1867

Комментарии

Воевода (Сон на Волге). 1-я редакция*

Впервые комедия была напечатана в «Современнике», 1865, N 1.

Замысел пьесы возник под влиянием поездки драматурга по Волге в качестве участника «литературной экспедиции». Осенью 1857 года Островский сообщал Н. А. Некрасову о своем намерении написать «целый ряд пьес под общим заглавием „Ночи на Волге“» (Полн. собр. соч., т. XIV, Гослитиздат, 1953, стр. 66). Одним из произведений этого цикла и должна была явиться комедия «Воевода (Сон на Волге)». Этнограф С. В. Максимов, близко знавший Островского, в статье, посвященной «литературной экспедиции», писал: «Волга дала Островскому обильную пищу, указала ему новые темы для драм и комедий…» По словам Максимова, здесь драматургу «приснился поэтический „Сон на Волге“, и восстали из гроба живыми и действующими „воевода“ Нечай Григорьевич Шалыгин с противником своим – вольным человеком, беглым удальцом, посадским Романом Дубровиным, во всей той правдивой обстановке старой Руси, которую может представить одна лишь Волга, в одно и то же время и богомольная и разбойная, сытая и малохлебная» («Русская мысль», 1890, № 2, стр. 40).

Первое упоминание о пьесе «Воевода» содержится в письме Островского к И. И. Панаеву от 28 августа 1860 года. В этот момент драматургу казалось, что ему удастся написать эту пьесу сравнительно быстро. «„Сон на Волге“ постараюсь окончить поскорее», – сообщал он (т. XIV, стр. 86). Прошло, однако, много времени, прежде чем этот замысел был доведен до конца. В декабре 1864 года драматург сообщал Н. А. Некрасову: «Я окончил для Вас „Сон на Волге“ и занимаюсь теперь только отделкой перепиской» (там же, стр. 121).

Процесс работы Островского над «Воеводой» можно проследить, знакомясь с черновой рукописью пьесы, хранящейся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Здесь имеется следующий набросок плана «Воеводы»:

Акт 1-й

1 Сад = Дочери.

2 Комната в доме боярина. (Скоморохи) =

Акт 2-й

Палаты воеводы. Ворожба. Охота. Сцена молчания при матери (Шут.) Женщина. Приказ ей. (Разбойники.) 2.

Акт 3-й

1 Терем: сцена с вдовой. Сцена со служанкой, опять со вдовой. Сон.

Акт 4-й

Изба. – Во сне разные виды – поют Лодку.

Акт 5-й

Двор. Переходы.

Работая над пьесой, Островский производил в черновой рукописи перестановку отдельных сцен, явлений, монологов. Например, слова Бастрюкова «Душа горит, на части сердце рвется» и т. д. драматург перенес из 1-й сцены 1-го действия по 2-ю сцену, сделан пометку: «В след. сцену». Действие 2-е начиналось разговором девушек с Недвигой (в печатном тексте явление 2-е). Позднее Островский написал явление 1-е – разговор Степана Бастрюкова с Резвым.

Некоторые сцены «Воеводы», набросанные прозой, были написаны заново, в стихотворной форме. Таков, например, разговор посадских в прологе. Излагая его стихами, Островский сохранил почти все мысли и подробности, содержавшиеся в прозаическом варианте, одновременно придавая речи действующих лиц бо́льшую живость и энергию.

Рукопись «Воеводы» отразила также колебания Островского при выборе имен действующих лиц. Степана Бастрюкова драматург упорно называл в начале пьесы (вплоть до 9-го явления) Борисом Темрюковым. Воеводу Шалыгина Островский в одном месте называет не Нечаем, а Бакаем. Выбирая имя для отца своей героини, драматург перебрал ряд фамилий: Добрынин, Кунаев, Кауров, Ковригин, Пыляев. Всем им была предпочтена более выразительная фамилия – Дюжой.

Работая над пьесой, Островский добился рельефности образов и удивительной полноты и правдивости воспроизведения старорусской жизни. В «Сне на Волге» все без исключения детали и самый язык пьесы ярко свидетельствуют о том, что действие приурочено к определенному месту и времени. Оно происходит в одном из верхневолжских городов, в районе распространения окающих говоров, получивших отражение в языке персонажей этой пьесы. С. Н. Дурылин полагает, что Островский в «Воеводе» «рисует тот же Нижний Новгород», который является местом в «Минине» (С. Дурылин, А. Н. Островский, очерк жизни и творчества, изд-во «Искусство», М.-Л. 1949, стр. 83). Вернее, однако, предположить, что действие «Воеводы» развертывается в Костроме. В пьесе фигурируют бортники, идущие гужом в обозе «из Нижнего» «до Ярославля». Находящаяся между этими двумя городами Кострома и была, очевидно, городом, куда приехал «на кормление» воевода Шалыгин и где он через некоторое время был заменен вновь прибывшим воеводой Поджарым. Недаром в пьесе говорится, что смещенный с должности воевода обязан по приезде в Москву «явиться в костромском приказе». По свидетельству Гр. Котошихина, в ведении костромского приказа находились «городы Ростов, Ярославль, Кострома и иные» (Гр. Котошихин, О России в царствование Алексея Михайловича, изд. 2-е, СПб. 1859, стр. 89). В пользу высказанного выше предположения свидетельствует и такая подробность. Во второй редакции пьесы Щербак велит крестьянам сказать стрельцам, что разбойники ушли «по Волге к верху, в город». Нижний Новгород не мог находиться выше того места (по течению Волги), куда отправился на богомолье воевода и где он заночевал в крестьянской избе, так как в эту же избу явились бортники, идущие обозом из Нижнего до Ярославля. В драме упоминаются в определенном контексте Галич, Белое Озеро, Унжа, что тоже служит подтверждением того, что действие пьесы происходит не в Нижнем Новгороде, а в Костроме.

Не менее точно зафиксировано и время действия «Воеводы». Оно отнесено к началу 70-х годов XVII века. Изображенные в пьесе разбойники собираются плыть «на низ» «к казакам», полагая, что там они будут «целее»: «там что-то заварилось». Речь идет о восстании под предводительством Степана Разина.

Весьма типичной фигурой для изображаемого Островским времени является беглый посадский Дубровин, сделавшийся своеобразным борцом за попранную справедливость. Как видно из черновой рукописи «Воеводы», Островский стремился с наибольшей силой и художественной яркостью передать вольнолюбивое настроение и протест Дубровина. Набрасывая монолог своего героя, начинающийся словами «Сердце ретивое» и т. д., драматург отчеркнул сбоку слова, обличающие «неправый суд», волков в овечьем стаде, – и написал возле отчеркнутого места: «Сильнее!!!»

Создавая «Воеводу», Островский тщательно изучил большое число исторических документов и материалов. Некоторые источники указаны им самим в черновой рукописи пьесы. Здесь имеются ссылки на третий и четвертый тома «Актов археографической экспедиции», на второй том «Актов, относящихся до юридического быта древней России», и на четвертый том «Актов исторических». Ссылается драматург в рукописи и на второе издание книги Гр. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича». Н. П. Кашин в статье «Комедия „Воевода“ и ее источники» (Н. П. Кашин, Этюды об А. Н. Островском, М. 1912, т. 1, стр. 204–216) приводит выписки из «Актов», весьма близкие по содержанию и языку к соответствующим сценам пьесы Островского. Например, речь бирюча в прологе и читаемая в конце пьесы грамота о смещении Шалыгина почти полностью основываются на грамотах, помещенных в «Актах». Из «Актов» же взято указание на «мурзу крещеного», выступающего в качестве помещика.

Кроме «Актов» и книги Котошихина, Островский пользовался, по утверждению Кашина, и таким источником, как «Домострой», который мог дать драматургу «некоторые сведения о положении русской женщины в XVII веке», а также «о волхвах и кудесниках» (там же, стр. 224, 226). Н. П. Кашин называет еще книгу Н. И. Костомарова «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» (СПб. 1860). Эту последнюю Островский использовал в гораздо большей степени, чем думал Н. П. Кашин. Например, описание русского города XVI–XVII веков в книге Костомарова близко напоминает обстановку пролога в «Воеводе».

Островский, по-видимому, использовал и другую книгу Костомарова – «Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях» (СПб. 1862). Отсюда драматург мог взять подробности, относящиеся к торговой и промышленной деятельности волжского населения в старину. Впрочем, изучением быта и занятий волжан Островским прилежно занимался еще во время «литературной экспедиции». Заглядывал, вероятно, Островский и в «Уложение царя Алексея Михайловича». Осторожный разговор Кулика с Иваном о вине заставляет вспомнить первую и вторую статьи 25-й главы «Уложения», содержащей «Указ о корчмах». Допустимо, наконец, предположить, что Островскому были известны такие работы А. П. Щапова, как «Древние пустыни и пустынножители на северо-востоке России» (1860), «Русский раскол старообрядства…» (1859) и «Земство и раскол» (1862). А. П. Щапов видит смысл древнего пустынножительства в «нравственном противодействии» «грубым силам и стремлениям», «бесчеловечному порабощению свободных людей» («Сочинения А. П. Щапова в трех томах», СПб, 1906, т. I, стр. 25). Подобную же трактовку пустынножительства находим в «Воеводе» Островского.

Для понимания и оценки драмы «Воевода» огромное значение имеет изучение ее фольклорных источником.

Вся пьеса представляет собой изумительную мозаику, состоящую из подобранных в строгом соответствии с авторским замыслом мелких и мельчайших фольклорных цитат. Причем использованы многие фольклорные жанры. Кроме лирических и бытовых песен и плачей, из которых причудливо сотканы монологи Степана Бастрюкова и Марьи Власьевны, в этой пьесе нашли отражение былина, сказка, историческая песня, календарная и свадебная обрядовая поэзия, заговор, колыбельная песня, духовные стихи, разбойничья песня, народная драма, пословицы, поговорки, приметы. В «Воеводе» использован один из мотивов былины «Дунай Иванович» – рассказ о том, «как добрый молодец прокрался в терем». На основе этого мотива создана «соромская сказка», которой тешатся девушки-затворницы. Фигурирующая в былине Афросинья сидит, подобно героине «сказки», – «в высоком терему за тридесять замками булатными», и «буйные ветры» не веют на нее, «а красное солнце не печет лицо» («Песни, собранные П. В. Киреевским», вып. 3, М. 1861, стр. 71). Из былин же взят насмешливый вопрос Тыры, обращенный к Дубровину в прологе пьесы: «Ты из какой Литвы, с какой орды?» (ср. у Киреевского «Ты которой земли, да ты коей орды?» Там же, стр. 67). Песня старухи крестьянки представляет собой глубокое творческое переосмысление народной песни о татарском полоне: у Островского речь идет не о татарском иге, как в фольклорном источнике, а о крепостном праве.

Особенно большое значение для раскрытия идейного содержания пьесы имеет выяснение степени и характера использования в ней песен и преданий о Разине, на которых в значительной степени основывается образ Дубровина. Молва приписывает последнему, как видно из разговора посадских, способности чародея. Этими самыми способностями предание наделяло Разина. «Почти во всех преданиях, – пишет А. Н. Лозанова, – организующим центром является чародейство Разина. Атамана не берут пули, он умеет их заговаривать не только для себя, но и для своих товарищей. Он летает или плавает по Волге на кошме; из тюрьмы он избавляется тем, что рисует на полу мелом или углем лодку и таким образом переносится на Волгу» («Песни и сказания о Разине и Пугачеве», Academia, M.-Л. 1935, стр. 74).