Иоаннида, или О Ливийской войне

Песнь III

(ст. 1—51)

Заботы продолжали терзать сердце непобедимого полководца, и, переживая о людях, он не позволил сну овладеть его членами. Он не сомкнул глаз в сладком отдыхе, но, прободрствовав всю ночь, исполнял свои обязанности на центральном командном посту. Его командиры кольцом окружили его, обмениваясь мнениями по вопросам чрезвычайной важности и проводя томительную ночь в долгих разнообразных разговорах. Они вспоминали радости военного дела и горести сражений, все, что довелось перенести латинским войскам при завоевании мира. Они вспоминали по очереди хорошо проведенные битвы и с вновь переживаемым горем проигранные. В то время как они рассказывали эти разные случаи, главнокомандующий сказал: «Как хорошо помню я, товарищи мои, состояние Африки в наше первое прибытие сюда, когда великий Божий гнев праведно истребил мрачного тирана и народ вандалов на сотом году их владычества, разразившись над дикарским царством! Как велика была власть, с которой негодяй Гелимер терзал Африку, топтал все и разрушал в те дни, когда великий полководец Велизарий обратил власть сидонян в рабство и представил пойманного тирана городским старейшинам[33]! Как быстро своей мощью завершал он бесчисленные войны и как благосклонна была к нему Фортуна, следовавшая за этим человеком! Его войско, я помню, искало убежища [от жары] в тени больших деревьев, так что ужасный жар яростного солнца, жегший по-летнему, хотя стояла осень, не вредил воинам. И вот жестокая битва состоялась на песках, более горячих, нежели те, что испытали на себе прямые лучи ослепительно сияющего Феба. И когда был заключен мир, а тиран захвачен, плодородная способность Ливии не уменьшилась. Я оставил ее хорошо снабженной и возделанной, и после моего отбытия она оставалась в нормальном состоянии, а то и лучше, насколько я вспоминаю. Плодородная и высокоурожайная, она была украшена бурной растительностью и давала плод олив, словно родник света[34], наряду с соком веселого Вакха. Глубокий мир окружал это место. Но теперь – какой непреодолимый жар войны, какая безумная ярость наслала пламя на эти бедные поля? Какая богиня войны движет этими бесчисленными людьми, стегая их кнутом, чего они не заслужили? Которая из Фурий, смешав сам огонь Фаэтона с их кровью, все исказила и погребла в непреодолимом разрушении и опустошении? Пусть придет и расскажет, кто может, о том времени, о котором мы спрашиваем».

Гентий, выдающийся человек и командир, ответил на то командующему: «Могучий предводитель полководцев, ты, которого мы должны почитать с заслуженным им одобрением, опора этой смятенной земли, надежда Ливии, ты, который воплощает и великодушие, и величие наших триумфов, нечестивое происхождение этой войны совершенно сокрыто от нас в непроницаемом мраке. Но твой трибун Цецилид [Либерат] – [родом] отсюда, и, если прикажут, он поведает нам о причинах начала этой войны. Он может рассказать нам все об этом, ибо, конечно, гражданин знает все, что происходит в его стране: людей, места, того, кто посеял беду и злобу прежних времен».

(ст. 52—151)

Либерата вежливо попросили говорить. Он быстро подчинился и сказал ясным голосом: «Я постараюсь, величайшие из вождей, исполнить ваше повеление и доложить о причинах тех зол, что вы видите. Даже когда я только еще собираюсь говорить, смертоносный пламень поднимается во мне, холодная кровь приводит в замешательство мое сердце и рассказ исходит с трудом, хоть мой язык и готов говорить. То, о чем вы в действительности просите меня – предать суду обстоятельства, ввергнувшие Африку в войну. Но, поскольку мой господин и хозяин обременил меня своими повелениями, я отгоню прочь горе, победив его моим великим дерзновением. Такие повеления должны быть исполнены в почтительном страхе.

Вначале Африка испытывала двойную отраву[35], а теперь, вновь став объектом печали, испытывает двойное разрушение. Нечестие, все более распространяющееся в мире, обильно возросло и в нашей собственной земле. Да, Гуенфан был горьким корнем наших несчастий в то время, когда родился дикий Антала. Ибо в прежние времена всякое место было безопасно вкруг Ливии. Несчастная Африка привыкла радоваться, украшаясь новыми коронами. Земледельцы наполняли свои мешки золотистым зерном, и Вакх, как всегда, щедро краснел своими гроздьями. Яркий мир украшал изобильную землю оливковыми деревьями. Это мир процветал тридцать лет после рождения Анталы, и большая часть нашего мира была яркой и мощной, словно планета Венера[36], сияющая превосходством на широком небосводе, застилая своим сильным сиянием свет других звезд. Всемогущий Отец [же] приуготовил теперь своему народу и его детям страдание, которое принес на нашу землю сын Гуенфана. Когда еще [только] младенцем это создание сосало дикими губами груди своей матери, пошли слухи, предвещающие ужасные вещи, – подобно тому, как Фурия Мегера трепещет на конце пламени, охваченная своим смертоносным пророчеством. Его отец сам отправился в ложный храм Аммона. Узнавая об ужасных пророчествах, касающихся его преступного сына, он нечестивым образом принес ужасные жертвы Юпитеру. Затем, соорудив мрачные алтари Аполлону, он вопрошал треножники и лавры Феба. Кровь самым отвратительным образом проливалась на эти ужасные алтари, в то время как жрица с повязками на голове закалывала зверей каждого вида и разбирала судьбы. Сначала она покопалась в вытащенных ею внутренностях, потом разложила и начала изучать длинные витки кишок. Она положила эти злосчастные извлеченные внутренности на неугасающий огонь, и затем внезапное безумие охватило ее, словно дикого зверя. Страшно смотреть, как она тут же обернула лезвия против себя самой и вонзила их в свою плоть, умножая свои раны повторными ударами стали, и кровь струилась по ее телу. Она высоко задрала свою голову и затем, подпрыгивая и вращая яростными глазами, начала извиваться всем телом в зловещих скачках и кружениях. Огненный оттенок окрасил ее лицо, что было знаком того, что ею овладело божество. Ее шея и волосы свободно двигались, склоняясь то на одно плечо, то на другое. Из ее груди раздавались грубые хрипы, и нарастало какое-то бессвязное бормотание, смешанное с двусмысленными словами, в то время как вздохи продолжали тревожить ее вдохновленную грудь. Таким же путем Вулкан встает, чтоб развести огонь [в горне], и искусно направляет дующие ветры из мехов. Раздувая пламя, он подчиняет шумные порывы восточного ветра и обновляет [силы] их ослабевающей бури в горниле. Так, возвещая нечестивую судьбу, пророчица изрекла свою речь, наполненную приговором рока: «Гуенфан, судьбы призывают к разрушению царства вандалов и всей Ливии, ибо они снимают ярмо и удила с мавров. Когда твой Антала возмужает, каждый род сумасшествия и злобы поднесет свой факел ужаса, чтобы обратить этот несчастный мир в смятение. Теперь пламенеющая Тисифона начинает яриться со своими извивающимися змеями, и эти ее густые локоны[37] уже взвились в воздух. Ее лицо стало влажным от черного яда, источаемого этими змеями. Они искажают пропорции ее лица своими глазами и тройными языками, а виски ее сияют запекшейся кровью. Я вижу реки вандальской крови, текущие с гор. Вот твои повстанцы поджигают города Ливии, а затем берут и прячут добычу, взятую с их обгоревших руин. Но почему, о вышние силы, вы предопределили это могучее смешение единым порывом в единый [же] момент? Почему вы хотите, чтобы власть мавров столь возросла? Смотрите, [ведь] они снова погибнут! Что им за польза за такое короткое время заслужить разгром, который они сами навлекут на себя своей неукротимой доблестью? Этот ребенок восставит и низвергнет многие народы, каждый со своими особенностями, а годы его жизни – в клещах изменчивой судьбы. Ибо истомленная Африка воззовет к Создателю, Богу, Которому она поклоняется и Которого праведно есть признавать всем народам. И тогда могучий вождь римского народа, увы, примется за дело и пошлет мощь Востока в нашу часть света. Смотри, как он ужасает всю землю своими флотами. Вот внезапно испуганный этот мальчик[38], хотя еще не побежден, трепещет от прибытия флота, теперь, тяжко дыша, несет свое ярмо. Могучий груз сгибает его, но вот он воспламенен и сбрасывает узы, которые он несет на преисполненной позора шее. Смотри, как он рвет цепи и снова готовится к войне. Смотри, как много народу сходится к нему, еще мальчику, рвущемуся перевернуть весь мир. Что за толк племенам, самим находящимся на грани истребления, восставать – для того лишь только, чтоб увидеть падение прочего мира? И зачем он сам забрался на такую высоту, с которой может лишь низвергнуться? Смотри, как он покидает нашу землю, гордый и обремененный добычей, только для того, чтобы вернуться после долгого отсутствия и, увы, напитать поля нашей же кровью!»

В то время как она говорила эти слова, гнев тряс ее шею и искажал ее лицо. Внезапно она содрогнулась, замолкла и с громким стуком упала на землю. Неразборчивое бормотание слетало с ее уставших уст, подобно тому как вода с журчанием изливается по полой трубе водопровода. Сначала водный поток бежит и выливается с булькающим звуком. Но если решено преградить путь потоку, управляющий [водой], быстрый в своем умении, блокирует открытое течение потока, перекрывая его препятствием. Тогда начало потока отсечено и он остановлен преградой. Поток возвращается туда, откуда он направлялся, и [лишь] тонкая оставшаяся струйка еле бежит.

(ст. 152—183)

Ободренные этими странными ответами, люди возрадовались и сохраняли тишину, ибо были низшим племенем. Итак, надежда и страх каждого соединились в [мальчике]. Они защищали и пестовали ребенка, словно он был святыней, и радовались дарам судьбы, обещанным им.

Юноше было семнадцать лет, когда он запятнал свои руки послужившим дурным предзнаменованием воровством. Ужасной фигурой напоминавший [великана] Какуса, потерявшего жизнь в руках Геракла, он начал разбойничать по ночам. Он хватал и тащил вожака-производителя стада и, поднимая за шею, в яростной борьбе уносил его. Он отводил животное в пещеру и душил, сжимая глотку руками. И тогда баран, единственная надежда курчавого стада, падал к его ногам, а [Антала] в это время тяжело дышал. Потом он извлекал из ножен клинок и обдирал немало весившую тесную шкуру, пока не обнажалась плоть. Все животное разрезалось на мелкие кусочки, так что он насаживал эти трепещущие члены на палочки и жарил изуродованные останки на пламени костра. Огонь еще горел, когда он набрасывался на полусырое мясо, тяжело дыша, бесстрашный, и поглощал его дикими челюстями.

После этого он начал вести себя как жестокий и закаленный вождь, кормя свою шайку тайно похищенным скотом. Так негодяй приучил прочих соучаствовать в воровстве, искусно поощряя и обучая их, как двигаться бесшумно во тьме. Теперь этот вор мог угнать целое стадо овец или крупного скота. И он придумывал, как прятать добычу на вершинах гор и выискивать безопасные места, чтобы прятаться самому среди гор. Он даже отваживался на засады в захваченных [противником] долинах и затем, поначалу невидимый, нападал на целую вандальскую армию. Как много их вождей, как много его противников он зарубил мечом, заманив в ловушку на середине их пути! Ведомый своим злым гением, нечестивец выманивал вражеские отряды и затем уничтожал своим копьем на открытых равнинах.