Игра в декаданс

Игра в декаданс

Давай вечером с тобой встретимся,

Будем опиум курить-рить-рить.

Давай вечером с тобой встретимся

По-китайски говорить.

Не прячь музыку, она опиум

Для никого, только для нас.

Давай вечером умрём весело,

Поиграем в декаданс.

На ней мягкие туфли без каблука, отделанные черным кружевом. Она слегка покачивает ногой, от чего шёлк мантии стекает по креслу. Она запрокидывает голову, демонстрируя чёрную же бархотку на шее, и выдыхает дым в потолок. В руке у неё сигарета в старомодном мундштуке. Иногда Барти кажется, что она — только гравюра из книжки начала двадцатого века. Отец спалил в камине десяток таких книг — дома Бартемиус Крауч был вовсе не таким уж уравновешенным джентльменом, как в своем проклятом Министерстве. Барти сжимает кулак, залпом пьет какой-то полынный напиток, поднесенный услужливым домовиком, и заставляет себя не думать об отце.

По её бледному лицу скользят отблески каминного пламени и умирают в темноте её волос. С едва уловимым шуршанием кружится в бесконечном фуэте пластинка граммофона. Тонкие пальцы гладят бархат подлокотника — два часа назад эти пальцы сжимали волшебную палочку, отправляя врагов Милорда в могилу. Барти никогда не сумел бы так. После первой своей удачной Авады он несколько дней не мог спать — метался по комнате и падал в постель, если слышал за стеною шаги обеспокоенной матери. Отец думал, что он готовился к экзамену на должность в Министерстве.

Домовик вновь бесшумно наполняет кубок той же полынью. Барти сгорает в огне этой полыни, и мир плывет вместе с приторно-горькими дымными запахами. Мир стонет скрипкой с граммофонной пластинки. Мир кричит «Круцио!» тем самым голосом. И Барти корчится под сладкими пытками, сидя на ковре подле её ног.

Она чуть улыбается и открывает глаза. В полумраке комнаты они кажутся неестественно черными.

— Барти, — тихо и томно шепчет она.

Будь он сам хоть немного более трезв, он бы понял, как она пьяна. И что за белый порошок пудрой украшает гладкое дерево стола. Он бы вспомнил о том, как миссис Лестрейндж, почтенная матушка Родольфуса Лестрейнджа, по секрету жаловалась его матери: «Мол, взял сын в жёны пустоцвет, хоть и из Блэков. А что толку-то?.. Который год в браке, а наследников нет. Убереги Мерлин твоего Барти от такой жены!»

Она тихо и ликующе смеется. Она наклоняется к Барти и проводит рукою по его щеке, заставляя комнату и весь мир окончательно утонуть в дыму.

— Нам пора, дорогой, — говорит она и кривит губы в размазанной алой помаде.

Ему легко представляется, как она склоняется над своими жертвами и пьет их кровь, пачкая в алом рот. Ему до безумия хочется её поцеловать. Отец называл его романтичным слюнтяем, отец не видел, как под его, Барти, круциатусом плакали и блевали матёрые авроры. А она стояла за его плечом и смеялась, и гордилась своим учеником.

Она старше его больше, чем на десять лет. И она прекраснее всех знакомых ему юных леди больше, чем на жизнь. Барти прижимается щекою к её колену, чувствуя холод шёлкового платья, Барти прижимается губами к её руке.

Дверь распахивается.

— Беллатриса! Лорд возвращается завтра, — Антонин Долохов в своем кожаном разбойничьем плаще возмутительно нелеп в этой элегантной, сладко накуренной комнате.

Она меняется в лице — равнодушная нега спадает с него, как ночная рубашка с плеч молодой жены.

— О мой Лорд! — Беллатриса вырывает у Барти свою руку и стремительно встает из кресла.

— Верно, — сука-Долохов хватает чужой бокал и с размаху рушится на обтянутую шёлком изящную кушетку, та издает тихий жалобный скрип.

Барти будет счастлив видеть Лорда, но Долохова, припершегося так не ко времени, он ненавидит. А тот ещё и заклинанием распахивает окно, заявив:

— Дышать у вас тут нечем.

Ледяной осенний ветер врывается в комнату, развеивая сладость благовоний, табака и иллюзий.

* * *

У Беллы не меньше сотни граммофонных пластинок, она прихотливо тасует их, как старые карты таро, выбирая ту, что она и Барти будут слушать сегодня. Братья Лестрейндж в очередной раз ушли по делам — вероятно, в бордель. И меньше всего Родольфуса Лестрейнджа волнует, с кем проводит долгие октябрьские вечера его жена.

Барти знает, что в кругу Упивающихся все считают их с Беллой любовниками — из мальчишеской гордости он поддерживает это заблуждение. Самой же Беллатрисе вряд ли кто рискнет бросить в лицо подобное обвинение. Барти надеется, что однажды он поцелует Беллатрису Лестрейндж, и она ответит. И соскользнет чёрное кружево со стройного тела, и будет рассерженно шуршать закончившаяся пластинка, но они не услышат этого! Они упадут на пушистый ковер, и закачается пламя витых свечей в тёмных глазах. И Белла будет лить из хрустального бокала искрящийся ликер себе на грудь, а он, Барти, будет слизывать липкую сладость с её кожи.

Беллатриса стягивает длинные чёрные перчатки и небрежно бросает их на диван. Её руки настолько белые, что, кажется, почти светятся в полутьме. Беллатриса взмахивает волшебной палочкой, и кубки в плавном вальсе подлетают к ней. Она неторопливо смешивает один напиток с другим, добавляет специй, погружает в алкоголь тугие вишни на тонких черенках.

— Коктейль, — губы чуть изгибаются, это почти можно назвать улыбкой.

Барти поспешно подхватывает один из кубков. Тонкий шоколадный аромат, вкус огня и вишен.

Подчиняясь колдовству Беллатрисы, одна пластинка поспешно сменяет другую на ложе граммофона. Белла касается алыми губами мундштука кальяна. Один мундштук на двоих — это что-то вроде дымного поцелуя. Дурман окутывает комнату.

И вдруг Беллатриса внезапно начинает смеяться, смеяться резко и исступленно. Запрокидывает голову, отчего тёмные волосы гривой метут по спине, в странном истеричном жесте стискивает своё левое запястье пальцами другой руки. Эти пальцы словно сводит судорогой, искривленные в смехе губы — тоже.

На секунду Барти становится страшно, но потом он точно заражается этим безумным весельем. И чувствует, как впервые за много лет расслабляются скованные осанкой плечи, как испаряется с лица бесстрастность, а из головы — правильные мысли. И капля по капле вытекает из его вен кровь. Он не помнит, в какой момент нож скользнул в его ладонь, но это и не важно. Вытекает его кровь… кровь его отца, кровь человека, чьё имя он носит — кровь Барти Крауча.

* * *

Убей меня, убей себя,

Ты не изменишь ничего,

У этой сказки нет конца,

Ты не изменишь ничего.

Накрась ресницы губной помадой,

А губы лаком для волос,

Ты будешь мертвая принцесса,

А я твой верный пёс.

Его зовут Барти Крауч. У него изящные руки и тонкие до остроты черты лица — признак хорошего происхождения. Светлые волосы и потрескавшиеся губы — он то и дело по-змеиному скользит по ним языком, забывая о вбитых правилах приличия. Он похож на нервную породистую борзую. Беллатриса понимает его: беспокойный темперамент не спрячешь даже под самым строгим воспитанием. Сколько розог мать обломала об неё саму — не сосчитать; наверное, Краучу-младшему доставалось от отца куда больше.

Барти, конечно, ещё совсем мальчишка. Но Белле это даже нравится. Его восторженно-преданный и одновременно злой взгляд. Его руки, что лихорадочно гладят и комкают подол её платья, стремясь коснуться её коленей и бедер. Его заносчиво вскинутая голова и худая светлая шея. Он хорошо разбирается в поэзии и музыке. Умеет ценить красоту и жадно впитывает любые новые знания. У него есть только один недостаток — он не может победить свой страх. Страх перед болью, страх перед смертью, страх перед обществом и страх перед своим отцом. Он надеется, что Милорд и Белла научат его. Он не знает, что в жизни есть вещи, перед которыми ты всегда остаешься один. И тогда надо выбирать: сражаться или упасть на колени.

То, как Барти смотрит на неё, на Беллатрису, невозможно истолковать иначе. Он хочет её. Он знает, что она любит Лорда, он и сам его любит, поэтому и не претендует на эту её любовь — потому что нельзя ревновать к божеству. Ему достаточно её злой почти-нежности — и её страсти. И в один из дурманно-пьяных вечеров Беллатриса увлекает его за собою на диван и позволяет нервным рукам стянуть со своих плеч платье.

Она чуть улыбается, отвечая на его быстрые поцелуи и позволяя ему вести. Хорошо, в первый раз пусть будет так. Белла пьяна и устала — она тонет в горячих прикосновениях, ритмичных движениях и сладковато-пряном дыме от курящихся благовоний. Упирается макушкой в обтянутый бархатом подлокотник дивана. Под закрытыми веками плывут тёмно-огненные тени — Беллатриса кусает губы и притягивает Барти к себе, с силой впиваясь острыми ногтями ему в плечи. Кажется, что сейчас под её пальцами брызнет кровь, и это хорошо. Да… хорошо.

* * *

В последнее время Лорд совсем редко снисходит до своих последователей. По ночам Беллатриса в беззвучной истерике катается по пустой супружеской кровати, зажимая себе рот ладонью, а потом зажигает, зажигает свечи по всему дому, чтобы тьма не забивала лёгкие могильною землею.

«Матушка, матушка, сколько Блэков сошло с ума?! - мысленно взывает она к матери в такие ночи. - Что же ты молчишь? Не можешь сосчитать их всех?..»

А потом встает, надевает маску, плащ и с волшебной палочкой наизготовку аппарирует. Куда? Да разве мало мест в Британии нуждается в очищении от скверны?! Иногда Белла одна, но чаще она находит среди Упивающихся смертью нескольких, готовых испить из этой чаши в сегодняшнюю ночь. А Лорд будет доволен своею соратницей — даже жрицы бога смерти не собирали столь богатой жатвы.

И после таких ночей передовицы Ежедневного Пророка темнеют траурными рамками и сочатся ужасом перед величием Тёмного Лорда и его армии. А Беллатриса пьёт густое вино и чертит ножом алую линию на светлой, ещё по-юношески нежной коже Барти Круча.

Тот искривляет губы в странной мученической улыбке, длинная влажная челка падает ему на лицо, глаза скрывает такая же алая повязка. Его руки прикованы к фамильной кровати, на которой спали десятки поколений Лестрейнджей. На изящных узких запястьях блестят кольца металла.

— Тебе идет, — усмехается Белла и проводит рукою по его лицу.

Барти слепо поворачивает голову и прижимается губами к её ладони.

Беллатриса наклоняется, скользит языком по острым ключицам, вдыхает запах его тела и запах крови. Сегодня ночь Самайна.

* * *

Лорда нет. Беллатриса знает, что это ложь. Впервые за долгое время они часто разговаривают с мужем. Лицо Родольфуса Лестрейнджа приобрело какой-то нездоровой землистый оттенок, под глазами пролегли тёмные тени. Барти и Рабастан что-то тихо обсуждают у камина. За окнами срывается зябкий полуночный снег.

— Ничего не кончилось! — выкрикивает Белла мужу в лицо.

— Хотелось бы в это верить, — угрюмо отзывается тот. — Прошло уже несколько недель… все празднуют.

— Что?! Твари! Грязные твари! Я устрою такой праздник, что они допьяна напьются своей кровью и кровью своих малолетних выродков!