Штиль в саргассах

Штиль — ветер молчит.

Упал белой чайкой на дно.

Штиль — наш корабль забыт.

Один, в мире скованном сном.

«…День восемнадцатый

Каждому моряку очевидно, что у любого моря есть берег, к которому можно пристать; что каким бы длинным и трудным ни было плавание, оно завершится, и ты причалишь к твёрдой земле. Даже столько лет спустя Новый Свет оставался местом поистине множества открытий чудных, в числе которых было и это проклятое море, не имеющее берегов. Не счесть моряков, что сгинули в его спокойных водах, не выразить словами тяготы, что им пришлось претерпеть перед смертью, не найти глупца, что повел бы корабль в его воды.

Я рассказывал тебе о нём — помнишь? — хотя до сего дня и сам видел лишь издали, больше полагаясь на байки, чем на факты.

Провидению было угодно показать мне Саргассово море вблизи.

Когда на горизонте появился корабль, запасов провианта и пресной воды оставалось ровно на то, чтобы дойти до места. Я был против остановки — назови это предчувствием или интуицией, мне сразу показалось подозрительным отсутствие команды на палубе. Однако мой голос не был услышан, и мы угодили в расставленную капитаном Хорниголдом ловушку.

Два выхода из неё были одинаково самоубийственны, но я нашёл третий — не менее опасный.

Уходя от неминуемой гибели, я приказал плыть в шторм, презрев страхи недовольной команды, и хотя это действительно спасло нас от пушек капитана Хорниголда, запутавшийся брамсель серьёзно исказил изначальный план — нас занесло в ловушку не менее губительную, чем залповый огонь. И, к моему неописуемому сожалению, люди винили в этом меня, позабыв, кому принадлежала идея проверить брошенное судно.

Джон Сильвер…»

Перо капитана Флинта зависло в воздухе.

В попытке отвлечься от жажды, спрятаться от тяжёлых взглядов и не менее тяжёлых мыслей Джеймс Флинт спустился в капитанскую каюту и по давней привычке решил записать впечатления от прошедшего дня. Он не вёл дневников и не хранил исписанные аккуратным убористым почерком страницы, лишь малая часть обращённых к Миранде Гамильтон строк не уничтожалась сразу после написания, изложение на бумаге самому Флинту помогало увидеть упущенные детали, заметить просчёты и посмотреть на ситуацию будто бы новым взглядом…

«…был мне полезным союзником, отрицать это было бы бесчестно, и всё же вреда от него было не многим меньше, чем пользы. Как квартирмейстер он был неопытен, и неизбежные ошибки можно было бы простить, однако то, как он перекладывал ответственность за свои промахи на других, на меня, — это я прощать не желал».

Сильвер всем казался простым и понятным парнем, за расположение команды он заплатил собственной кровью, стойко снося удары и насмешки, но не отступил и смог заслужить уважение. Но команда не знала настоящего Джона, веря тому образу, что он показывал, а вот Флинт видел глубже и знал больше, а потому не обманывался насчёт этого прощелыги. В какой-то мере даже справедливо было бы сказать, что именно с Джона Сильвера начались его проблемы, ведь именно он украл ту злополучную страницу…

«После сокращения пайка и без того нерадостные настроения, охватившие всех, стали приобретать угрожающие ноты. Немудрено, я и сам злился на отсутствие ветра и Сильвера, принявшего то роковое решение. Но я держал недовольство при себе, не желая затевать конфликты в столь взрывоопасное время, Сильвер же за моей спиной настраивал команду против своего капитана».

Перо снова остановилось, взгляд Флинта устремился вдаль сквозь мутное стекло каюты.

Быть может, кто-то не слишком умный и заявлял, что сомнения — удел трусов, капитан Флинт с ними не был согласен. Весь его немалый опыт свидетельствовал, что простые и понятные решения, где нет места сомнениям, прерогатива юных девушек в Лондоне, а в Новом Свете, на зыбких фундаментах из человеческих пороков и природных стихий сомнения были благом, берегущим от ошибок. Он никогда не сомневался в бою и умел быстро принимать решения; он ошибался — но никогда не повторял своих ошибок как раз потому, что не жалел времени на анализ прошлых поступков.

Между всех времен

Без имён и лиц

Мы уже не ждём,

Что проснется бриз.

«Расположение толпы — изменчиво. Сегодня ты указываешь на богатую добычу — тебя любят, завтра вы впустую бороздите море — в твой адрес ропщут.

Я так давно был их капитаном, что привык не обращать внимания на настроения команды — мы через столько прошли вместе!.. Ты скажешь, что это было оправдано, пока квартирмейстером был Хел, и будешь права. Я должен был раньше задуматься о неприкрытых тылах и не доводить дело до точки. Но что уже сожалеть?

Мистер Сильвер уступал мне в авторитете, и всё же я перестал недооценивать его влияние на простых людей, что составляли мою команду. Как морской угорь, коих сейчас так много в толще воды под днищем корабля, Сильвер был изворотлив и безошибочно угадывал течения людских мыслей, своевременно вставляя ремарки и тем самым заставляя менять мнения, и лучше лоцмана прокладывал путь новым настроениям.

А настроения нынче царили мрачные. Последнему члену команды было очевидно, что если ветер не поднимется в ближайшее время, мы погибнем, и смерть наша будет страшна. Я знал, что решение лишить пайка тех, чьё участие не будет необходимо для управления кораблём, никому не понравится, но и они знали — это необходимое зло, а не моя прихоть. Провианта почти не осталось, как и пресной воды, и без этой вынужденной меры даже если подует бриз, сил поднять паруса у нас не будет. Но голодные люди, страдающие от жажды и жары, быстро перестают прислушиваться к доводам рассудка — это я отлично знал. И потому слова мистера Сильвера не мог считать ничем иным, как саботажем».

Отложив перо, Флинт поднялся и, сложив руки за спиной, принялся мерить каюту шагами.

Поведение Сильвера злило, однако до этого мгновения он не думал о саботаже. Джон был трусоват, не раз он прятался от опасности то в трюме, то за чужими спинами, и Флинту казалось, что нынешнее поведение квартирмейстера — продолжение предыдущего: парень просто боится смерти и потому всеми силами стремится вернуть утраченный над ситуацией контроль. Но что если дело не только в обретающем всё более чёткие очертания страхе? Если они все погибнут здесь, уже не будет иметь значения, кто был прав, а кто заблуждался, но если хотя бы часть выживет… Тогда всё сказанное в эти дни станет весомее.

Штиль — сходим с ума.

Жара пахнет чёрной смолой.

Смерть одного лишь нужна.

И мы, мы вернемся домой.

«Я лишил людей еды — простят ли мне это?

Мне кажется, ответ на этот вопрос не зависит ни от меня, ни от мистера Сильвера — лишь от ветра. Если мы сумеем выжить, не потеряв больше никого из команды, — почти уверен, что простят. Но через несколько дней у нас не останется никаких припасов, и как долго команда будет покорно надеяться на ветер, пока люди не начнут сходить с ума? Галлюцинации нельзя контролировать, это знает каждый, но задумывается ли кто-то о том, что в безумии даже обессилившие люди способны на невозможное? Или о том, что те, кто ещё не лишится разума, не смогут оказать сопротивление безумцам? Все мы помним, каким был наш счетовод мистер Дюфрейн до первого боя — более мирного человека во всём Нассау было не сыскать! Но в момент опасности, когда привыкшие к перу да гроссбухам руки не смогли поднять саблю, он зубами перегрыз врагу глотку — и куда только делось всё миролюбие…»

Его плоть и кровь

Вновь насытят нас,

А за смерть ему

Может, Бог воздаст.

«Мне страшно даже думать об этом, но и не думать я не могу. Я их капитан, они клялись выполнять мои приказы, но и я клялся им — блюсти их интересы, защищать их. Защищать даже от них самих. И потому я не имею права сдаваться, я обязан использовать все шансы, даже если моя бессмертная душа будет навеки проклята…»

Что нас ждёт, море хранит молчанье

Жажда жить сушит сердца до дна

Только жизнь здесь ничего не стоит

Жизнь других, но не твоя

«…Бог смеется надо мной или посылает испытания — не знаю что и думать.

Стоило написать об ужасе, что охватывает меня при мысли о пересечении последней грани, что отделяет человека от зверя, и тут же произошло меняющее всё событие.

Как известно, обвинение в воровстве — худшее, в чём могут заподозрить моряка. Даже убийство не так сильно осуждается, как воровство среди команды. В текущей же ситуации, когда каждая крошка на счету, за воровство припасов приговор может быть лишь один.

И снова мистер Сильвер меня подвёл! Как квартирмейстер именно он должен был разобраться с пропажей и виновными, но он струсил. Даже знать не хочу, что тому стало причиной на этот раз, но мне пришлось вмешаться. Никогда ещё я не чувствовал себя убийцей так отчётливо, как сегодня. И дело не в том, что я сожалею о казни Палмера и Оутса — быть может, один из них и был невиновен, в нашей ситуации и тень вины была недопустима, решение требовалось принять немедленно! И даже не в том, что наводя пистолет, я видел твоё лицо. Ещё никогда я не убивал человека, думая при этом о…»

Нет, гром с небес

Когда пили кровь как зверье

Но нестерпимым стал блеск

Креста, что мы Южным зовёт

Рука бессильно упала на стол, с кончика пера стекла капля чернил — Флинт даже не заметил.

Он не хотел даже думать о таком, не то что писать, и всё же разряжая оружие в головы воров, не мог отделаться от мысли, что тела братьев могут спасти их всех.

Саргассово море с его прозрачными водами и изобилием жизни на глубине было поразительно мертво ближе к поверхности. Шторм оставил корабль вдали от водорослей, где можно было добыть хоть что-то съестное, все попытки поймать рыбу до сего дня были тщетными, а сил у команды оставалось всё меньше.

И как бы тошно ни становилось при мысли о подобном, какими бы словами Флинт ни убеждал себя, он знал то, что вскоре станет очевидно всем: чтобы выжить, о морали придётся забыть.

И в последний миг

Поднялась волна,

И раздался крик…

«Я осознанно не стал отдавать никаких приказов. Правила морских похорон известны всем, а если вместо того, чтобы предать тела морю, команда выберет иной путь… Быть может, это лишённое смысла самоутешение, но позволь мне хотя бы его. Хотя бы в этом чудовищном поступке они не посмеют обвинить меня, пусть так они спасут свои жизни — я не хочу быть за это в ответе».

Урезанный до минимума паёк не мог насытить, и ставшее привычным сосущее чувство внутри всё сложнее было игнорировать. В духоте трюма или на палубе под лучами палящего солнца каждый член команды думал об одном и том же.

Прислонившись к нагретому борту, Флинт невидяще смотрел на горизонт.

Убийство Миранды стало тяжёлым ударом. Друг, любовница, доверенное лицо — ближе человека у Джеймса Макгроу не было, и её смерть… Даже самому себе он не хотел признаваться, что потеряв последнюю связь с прошлым, с тем лейтенантом Макгроу, которым был когда-то в Англии, он потерял сам смысл жизни.

Воспоминания утягивали его на дно с самого отплытия из Чарльзтауна, он то видел беззвучно кричащую Миранду, то Смерть, и с каждым новым видением реальный мир будто выцветал. Конечно, Флинт старался держаться ради команды, ради своих обещаний превратить Нассау в процветающий независимый край, но смерть Миранды что-то надломила в нём, и предстоящая голодная смерть посреди Саргассова моря не пугала так, как должно. Напротив, мучительный конец виделся благом, закономерным итогом всех его злодеяний, совершённых пусть и во имя благой цели, являющихся по сути именно злодеяниями, коим не найти оправданий.