Дом удовольствий

Страха не было. Он был готов к любым последствиям: если брат решит, что его следует казнить за измену, пусть так — хотя бы избавит от мерзкого зрелища, как Рейнира выйдет замуж не за него.

Последний шаг он сделал, не ощущая пространства вокруг себя, и уверенность, что он спасен, разбилась о ее губы.

Не в ту сторону.

От вкрадчивой нежности и осторожных ласк, которыми он завлекал ее как можно дальше в грязь, ничего не осталось. От терпения — тоже. Она вцепилась зубами в его губу, когда он попытался отстраниться, чтобы вздохнуть, и в ее глазах, почти черных от желания, отразился отчаянный страх — она сильнее обхватила его за бедра, прижимаясь животом к его члену, до боли притираясь через ткань; он оскалился.

Обхватив ее лицо, Деймон хмуро посмотрел на нее, но Рейнира пьяно улыбнулась, приоткрыв рот — кончик языка, увлажнивший нижнюю губу, сменился зубами. Не сдержав порыва, он протолкнул большой палец между ее губ, тут же пожалев, что это только палец — жаркая влажность ее рта обещала такое удовольствие, что он чуть не облажался, как мальчишка, лишь вообразив себе Рейниру с его членом у ее лица и собственными пальцами в копне серебряных волос.

Обязательно. В следующий раз он обязательно покажет ей, какую власть над мужчиной может обрести женщина, добровольно опустившись перед ним на колени.

Ее пальцы уже шарили по поясу его штанов, развязывая, бесстыже проникая ниже, обхватывая член; будто услышав его мысли, Рейнира, внимательно вглядываясь в его лицо, обвела языком палец в своем рту — Деймон зашипел, громко выдохнув; слишком много ощущений сразу. От ее языка, от рук, от взгляда.

Совладать с собой он еще мог, с Рейнирой — нет.

Растрепанные серебряные волосы на фоне беспросветного мрака, окружающего их пеленой греха и разврата, её светлая кожа на контрасте с дорнийскими, браавосскими — шлюхами любых цветов и оттенков, — взывала к его истинной сущности, как будто самим фактом своего существования Рейнира уже умоляла запачкать её.

А Деймон — собственник. И только он может пачкать то, что его по праву рождения.

Поднять ее, жадно смяв мягкие бедра, зажав между собой и стеной, было легко. Сердце бешено колотилось, прямо как на ее помолвке: он даже не запомнил лиц своих партнерш, настолько было необходимо оказаться рядом с Рейнирой, пусть и в нелепом танце. Вокруг — тела в нарядных шелках. Чопорные лорды, облизывающие ее взглядом. Фарс договорной помолвки с известным мужеложцем, с которым она изображала взаимный интерес. И собственная несдержанность — он чуть не поцеловал ее прямо там, на глазах десятков зрителей, среди которых был Визерис. Хотел, чтобы все, включая его брата, знали, кому Рейнира предназначена на самом деле.

Теперь вокруг них не было шелка и заученных танцев, только один, в котором сплетались тела, повинуясь заложенному с рождения желанию принадлежать и обладать. Которому учила похоть. Вместо светских бесед — несдержанные стоны, вместо нарядов — обнаженная плоть. Лица так же смазывались, не оставаясь в памяти дольше мгновения.

И этот танец не оборвет остановившаяся музыка.

Рейнира обхватила его плечи, и первый стон он поймал своим ртом, входя в нее почти полностью одним сильным движением бедер. В ней было горячо, тесно и скользко; ее влага достигла его пальцев, сжимавших бедра — второй стон он заглушить не смог, усилив собственным.

Она напряглась, создавая чудовищное давление внутри, вырывая из него задушенный хрип — наверное, с ней надо было нежнее, мягче, но еще толчок в эту тесноту, от которой прошивало дрожью до затылка, и еще — Рейнира короткими ногтями впивалась в его шею, елозила ногами по бедрам, пытаясь привстать, задыхалась, стискивая зубы, — стоны были слишком громкими, выделявшимися из общего фона. Дернув ее на себя, до самого основания, ощутил пальцами место соединения их тел, как плотно она обхватывает его, и накрыл губами ее шею, в том месте, где яростно билась жилка.

Каждым тяжелым толчком в ее напряженное тело он закреплял свое право; замер, переводя дыхание, чтобы через несколько мгновений начать снова, наслаждаясь тем, как она отзывалась на его движения — сжималась, вздрагивала, стискивала пальцами его плечи и тянула за волосы, не зная, куда себя деть от новых ощущений. Он — тоже; первый опыт бывает лишь раз, но с Рейнирой казалось, что он вообще не был с женщиной раньше. Ни в одной не было так обжигающе горячо, ни одна не будила в груди такие чувства — в Штормовом Пределе был легкий дождик в сравнении с тем ураганом, что бушевал в нем, раздирая изнутри, — она тонко всхлипывала, когда он покидал ее лоно почти полностью, чтобы с силой ворваться обратно.

В ее глазах — ни капли рассудка и влажный блеск.

— Деймон…

Мольба в ее голосе довела до остервенения — он так и не узнал, о чем она умоляла, заткнув ее своим ртом, сминая пересохшие от стонов губы своими, не прекращая двигаться; еще, и еще раз, глотая ее хриплые крики, привлекавшие к ним слишком много внимания; злило. По-настоящему злило — этот момент был только его, только для него, но взгляды ощущались кожей: завистливые — женщин, алчущие — мужчин.

Стоны вокруг стихли, сменившись заинтересованными шепотками; он ощутил чужую руку, заскользившую от щиколотки вверх, к бедру, и чужое прикосновение к спине. Скривившись от отвращения, он дернул ногой, сильнее прижимая Рейниру к стене, закрывая собственным телом от всех этих взглядов и рук, ползущих по нему в желании добраться до нее — и вдруг ощутил, как она плотнее сжала его, оплетая ногами поясницу, внезапно ясными глазами посмотрев ему за спину; вспыхнувшая ярость на ее лице из-за того, что кто-то посмел к нему прикоснуться, вызвала у него полную понимания усмешку.

И восторг. Чистейший восторг от этой собственнической ревности на ее лице — даже ее лоно стало теснее, будто глубже вбирая в себя его член.

По телу прошел жар; ему было невыносимо хорошо. Рейнира провела ладонью по его лицу, стирая улыбку, и вцепилась пальцами в щеки, привлекая к себе, целуя так, что у него едва не подкосились ноги — она быстро училась. Слишком быстро.

Ее уверенная демонстрация прав на него, адресованная неизвестной за его спиной, вкупе с этим наглым взглядом, что снился ему четыре последних года, заставили ускорить толчки несмотря на усталость. Она больше не пыталась сдерживать стоны, расслабившись после пережитого удовольствия — Деймон ощущал, как приближается пик, и сильнее впился в ее бедра, сдавливая мякоть до красных следов под пальцами, в несколько глубоких толчков запирая свое семя в ней.

— Ты теперь принадлежишь мне, — на валирийском прорычал он возле ее уха, замерев от захлестнувшей его волны наслаждения.

Перед глазами плыло; он слегка отстранился, вглядываясь в ее лицо: раскрасневшиеся щеки, припухший рот, блестящие глаза со слипшимися от слез ресницами — она была красива, как никогда.

Отпустить ее, разжав пальцы и опуская ее ноги на пол, было сложно; хотелось продлить это мгновение до бесконечности, чтобы утро не наступило. Развернул к себе спиной, чтобы было удобнее натянуть штаны — ее рубаха была вся мокрой и пожеванной от трения о неровную кладку стены, а волосы у шеи превратились в колтун, который будет непросто распутать. Весь ее облик кричал о том, чем она занималась с ним, но Рейниру, казалось, это совсем не волновало.

Она обернулась, глядя ему прямо в глаза, опустила руку себе в штаны и, слабо улыбнувшись, провела по его груди, оставляя на его белой рубахе след — ее крови и его семени:

— Это ты всегда принадлежал мне, — тихо сказала она на валирийском.